Жорж Сименон - Я диктую. Воспоминания

• Название: Я диктую. Воспоминания
• Автор: Жорж Сименон
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

В сборник вошли избранные страницы устных мемуаров Жоржа Сименона (р. 1903 г.). Печатается по изданию Пресс де ла Сите, 1975–1981. Книга познакомит читателя с почти неизвестными у нас сторонами мастерства Сименона, блестящего рассказчика и яркого публициста.

---

Меньше чем за год до этого я вернулся из Голландии, где написал первый роман о Мегрэ «Питер-латыш», а перед этим плавал по Северному морю на «Остготе» и тоже бешено работал.

По возвращении во Францию я не знал, куда податься, и искал спокойный уголок, где можно было бы работать без помех.

Я нашел его между Морсаном, где в крохотном ресторанчике встречались Бальзак, Александр Дюма и их друзья, и Сен-Пором, неподалеку от шлюза Ситангет — рыбачьего рая.

Став на якорь, что называется на лоне природы, примерно посредине между обеими деревнями, я то в каюте, то на палубе печатал один за другим романы о Мегрэ.

В то время, в 1931 году, когда мне исполнилось 28 лет, Довиль был самым модным летним курортом, где собиралось избранное общество. Там беспрестанно приземлялись аэропланы богатых англичан. На мощных автомобилях приезжали люди из самых отдаленных стран.

Гостиниц в Довиле было мало, и поэтому многие из сильных мира сего были счастливы заполучить для ночлега хотя бы ванную комнату.

Светские встречи происходили в «Баре Солнца», и человеку неизвестному проникнуть в него было трудно. Существовала такая традиция: в двух шагах от «Бара Солнца», на сходнях, как говорили тогда и, может быть, говорят до сих пор, находился книжный магазин, где каждый год 15 августа какой-нибудь писатель, стоя перед магазином за столом из некрашеного дерева, прямо на свежем воздухе подписывал свои книги.

За несколько дней Фейар предупредил меня, что в этом году раздавать автографы буду я. Я был никому не известен, потому что до того писал только развлекательные романы под псевдонимами. Все мои предшественники были знаменитостями, авторами бестселлеров.

«Остгот» стоял тогда на Сене много выше Корбейля, и я решил плыть в Довиль на нем. Ярко, мой шофер, сопровождал нас по прибрежному шоссе на «крайслере» шоколадного цвета.

Шлюзы, расширенные с того времени, когда я плавал на «Жинетте», отняли у меня гораздо больше времени, чем я предполагал. На борту находились Тижи, Буль, старина Олаф и наш приятель, которого называли Зиза.

Большую часть дня и почти всю ночь я простоял за штурвалом. Стоило мне ощутить усталость, как я подкреплялся стопкой водки. Видимо, поэтому я и не заглянул в находившийся под рукой годовой справочник по приливам и отливам.

В Довиль мы приплыли на рассвете. К причалу для яхт нельзя было подойти из-за отлива. Я спустился по реке, которая впадает в море в Трувиле, чуть ниже этого знаменитого причала, у которого стояли самые шикарные в мире яхты.

Я поискал, где бы пристроиться у набережной, но свободного места не было. Увидев рыбачье судно раза в два больше «Остгота», я пришвартовался к нему двумя канатами, ушел в каюту и уснул сном праведника.

Но долго спать не пришлось. Когда отлив достиг самой низкой точки, меня вдруг вышвырнуло из койки, а тарелки, супницы, чашки, рюмки посыпались на пол.

А случилось вот что. Рыбачье судно было пришвартовано к набережной ветхими канатами. «Остгот» повис у него на борту, и из-за этой дополнительной нагрузки канаты лопнули. Рыбачье судно по праву сильного повалило «Остгот» бортом на почти сухое дно реки и придавило. Понадобился подъемный кран, чтобы поставить их вертикально. Но вопреки ожиданиям гораздо сильнее пострадало большое рыбачье судно: оно было старое и получило сквозную пробоину в правом борту.

В Довиле 15 августа начинается не 15 августа, а несколькими днями раньше. Все, кто фланировал по набережной, сбились вокруг жертв кораблекрушения, так что кран, не такой совершенный, как нынешние, с трудом пробился сквозь толпу, чтобы вернуть суда в нормальное положение.

У меня как раз началось похмелье. До сих пор помню жесты рыбаков, их угрозы и откровенно враждебное поведение.

Здесь я должен сделать отступление. За несколько дней до отплытия из Морсана ко мне явился агент страховой компании, чтобы застраховать меня от всех опасностей плавания.

Я не проявлял энтузиазма. Но он так настаивал, что в конце концов я подписал страховой полис сроком на пятнадцать дней. Тут агент увидел Олафа и поинтересовался:

— А пес застрахован?

Я ответил, что это тишайшее из животных и нет никакой надобности его страховать. Агент ответил, что за десять или двадцать франков, точно не помню, он оформит страховку на собаку и на ущерб, который она может кому-либо причинить.

Короче, я подписал оба полиса. А ведь я три года плавал в куда более опасных условиях, и никаких неприятностей со мной не случалось.

Не помню, сколько рыбаков с судна, к которому я пришвартовался, предъявили иск о возмещении убытков, но сумма была достаточно большая.

И вдруг посреди нудных объяснений с рыбаками раздался вопль Буль:

— Олаф исчез!

Пес испугался, я его понимаю. Поиски велись во всех направлениях от виллы к вилле, которыми в основном застроен Трувиль, и только к часу дня в одной из них полиция обнаружила дрожащего Олафа.

На следующий день в одиннадцать я под ярким солнцем в нескольких метрах от сходен подписывал читателям первые романы о Мегрэ. Автографы я давал впервые и, окруженный толпой, писал в качестве посвящений бог знает что. Помню, как один человек, владелец ближнего поместья, подал мне на подпись восемь книг о Мегрэ в роскошных переплетах.

Этот день оказался куда удачней, чем предыдущий. На стоянке для яхт «Остгот» выглядел простовато. Разглядывали его с любопытством. Кое-кто из владельцев яхт даже решился подойти и рассмотреть этот феномен вблизи.

В Довиле я пробыл недолго, дня два-три, и вышел в море с надеждой отыскать тихую гавань, чтобы продолжать сочинение не то десяти, не то двенадцати романов о Мегрэ, которые должен был написать по контракту.

Я открыл порт Уистреам, еще не ставший туристским; он соединялся каналом с городом Кан. Там я и бросил якорь. Олаф опять был с нами. Все было прекрасно.

Оба берега порта соединял мост, верней, мостки. Как-то один спортсмен, тренер по плаванию, забрался на перила и нырнул.

Добряк Олаф, оказавшийся неподалеку, кинулся его спасать и своими мощными челюстями схватил за лодыжку. Не представляю, во сколько бы мне вскочил поступок нашего доброго самаритянина[128] Олафа, если бы не милейший человек, приходивший ко мне за несколько дней до отплытия и вынудивший меня подписать те два полиса. Насколько я помню, тренер по плаванию предъявил иск на оплату вынужденного месячного перерыва в работе, медицинского обслуживания и бесконечных массажей. Но спасибо агенту страховой компании за настойчивость: ни рыбацкое судно, ни спортсмен не стоили мне ни гроша.

Потом я многократно надписывал свои книги. Делать это заставляло меня одно соображение: когда в Довиле я отошел от деревянного стола, ни одного экземпляра на нем не оставалось.

О рождении Мегрэ я уже рассказывал. В Довиле 15 августа не то 1930-го, не то 1931 года состоялось что-то вроде его крещения.

Оба те дня невольно остались у меня в памяти, и потому в этот, но уже куда более спокойный день 15 августа я припомнил все до мельчайших подробностей. При продаже книг с автографами писатели по традиции облачались в очень корректный летний костюм. Я же обратился к моему другу Аэтцу, в ту пору портному-авангардисту. Он изготовил мне рубашку канареечно-желтого цвета с почти неразличимыми голубыми полосками.

Тот же Аэтц соорудил мне вместо брюк нечто, чего еще никто не носил, но что позже получило название пляжной пижамы.

Кое-кто из богатых завсегдатаев Довиля, если не большинство, в тот день 15 августа был, должно быть, шокирован моим видом, тем более что все два часа, пока продолжалась раздача автографов, я вынимал трубку изо рта только для того, чтобы набить ее снова.

Но уже с давних, очень давних пор я потерял интерес к подобным играм. Это теперь настолько вошло в моду, что по выходе книги автор, даже если он, как я недавно говорил, министр или епископ, совершает турне по книжным магазинам Франции, Швейцарии, Бельгии и других стран, которые теперь называются франкоязычными — слово, напоминающее мне первые фонографы на колесиках и с огромным раструбом.

17 августа 1977

Я начинаю новую кассету, но пока еще не собираюсь расставаться с Уистреамом, потому что пребывание на нормандском побережье наложило сильный отпечаток на мою последующую жизнь.

В кабельтове от порта там был деревянный домик — пивная, которую посещали в основном рыбаки и матросы. Выглядели они все силачами. Я подружился с ними.

Мы потягивали кальвадос и развлекались нашей любимой игрой «железная рука». Мне тогда было не семьдесят четыре, а двадцать восемь, руки у меня были исключительно сильные, и я почти всегда выигрывал у нормандцев, чьи мозолистые лапищи были привычны к обращению с жесткими канатами, фалами, вантами. Это их удивляло. Как-то вечером, изрядно выпив, я предложил: