Жорж Сименон - Я диктую. Воспоминания

• Название: Я диктую. Воспоминания
• Автор: Жорж Сименон
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1984

В сборник вошли избранные страницы устных мемуаров Жоржа Сименона (р. 1903 г.). Печатается по изданию Пресс де ла Сите, 1975–1981. Книга познакомит читателя с почти неизвестными у нас сторонами мастерства Сименона, блестящего рассказчика и яркого публициста.

---

Некоторые, таких немного, в миг катастрофы предпочитают пустить себе пулю в лоб, но это нисколько не облегчает положения мелких и даже крупных вкладчиков.

Сегодня утром я провел опыт. Купил один из тех чудесных аппаратов, что ежегодно изобретаются заново. Купил в солидной фирме, размещающейся в собственном здании. Клиентура у нее уменьшается, потому что появилось множество магазинов «умеренных цен», где товары продаются на двадцать-тридцать процентов дешевле.

Простофили клюют на это. Их не предупреждают, что не предусмотрено обслуживание купленных вещей и не дается никаких гарантий. Мне известно, что для магазинов «умеренных цен» специально производится аппаратура, которую внешне ни за что не отличишь от аппаратуры солидных фирм. Это приносит прибыль. Максимально возможную.

Разве в Библии Исав не продал первородство за чечевичную похлебку? Он был голоден.

Люди по-прежнему испытывают голод, особенно на деньги. В тех, кто за малый срок сколотил большое состояние, кто наиболее жаден (а это зачастую должностные лица), видят чуть ли не святых.

Делается все для того, чтобы соблазнить малых сих, простаков. Я имею в виду не только жульнические распродажи или сомнительные дела, в которые их втягивают и в которых они в конечном счете всегда остаются в дураках.

Я имею в виду объявления, заполняющие страницы газет. Они бывают двух сортов. Во-первых, предложение кредита. Кто угодно или почти кто угодно может получить в банке или в специальной кассе крупную ссуду, причем в объявлении иногда оговаривается: «Никаких вопросов не задавать».

В этом промысле участвуют даже правительства. Вам сулят 10, 12, чуть ли не 20 процентов на ваш маленький капитал.

Это не ново. В средние века не раз развязывали кровавую, беспощадную войну, заманивая на нее крестьян дармовой землей, которая их якобы ждет.

Во времена монархии и аристократии ни один брак не заключался без долгих торгов, и большинство так называемых титулованных дворян, сохранившихся до сей поры, брачными узами оплатили остающиеся в их владении замки.

На прошлой неделе крупная и популярная парижская газета обнародовала соображения некоего герцога на этот счет. Род его восходит, по его словам, к XIII веку. По простоте душевной он заявил: «Если бы не браки с дочерьми крупных торговцев, не осталось бы ни герцогов, ни вообще дворянства».

При других обстоятельствах такой герцог, вероятно, попал бы в исправительный дом или по меньшей мере заслуживал бы этого.

Другой герцог (а во Франции их больше сорока) был убит прямо на улице, и это весьма смахивало на сведение счетов между жульем[116].

Действительно, эволюция идет зигзагами. Но вылезают наверх, сколачивают состояния и добиваются почестей всегда одни и те же.

Богатые, те, у кого нет совести, остаются богатыми. Бедные, те, кто наивно верит в читаемую им мораль, на всю жизнь остаются бедными.

После всех этих размышлений я вдруг с удивлением подумал, что со всеобщим образованием, с расширением торговли и ее возможностей исчезла та знать, что была при Людовике XIV. Нет, она, конечно, еще имеется, но время теперь другое, и называется она по-другому. К примеру, Ставиский[117] или Синдония[118] могли бы быть по меньшей мере герцогами, а то и князьями.

Ах, если бы завтра или послезавтра не стало больше герцогов… то есть прохвостов!

19 мая 1977

Сегодня я коснусь вопроса, который мне столько раз задавали профессионалы, хотя не уверен, удавалось ли мне на него ответить.

Вопрос этот мне всегда казался весьма наивным, и я попытаюсь ответить на него столь же наивно.

— Господин Сименон, вы знаменитость. Как вы это воспринимаете?

Слово «знаменитость» меня несколько раздражает: слишком уж ко многим оно прилагается — и к Мирей Матьё, и к Джонни Холлидею, и благодаря рекламе ко всяким девицам, нашедшим себе импресарио, и к «кошечкам», выступающим по телевидению, хотя, признаюсь, я не в силах отличить их друг от друга.

А если говорить серьезно, от того, что я знаменит, я получаю сомнительное удовольствие, чтобы не сказать — прихожу в уныние. Да, конечно, мне пишут со всего мира — от прославленных медиков до десятилетних детей. И трудно сказать, чьи письма трогают меня больше.

Мой старинный друг Морис Гарсон, человек исключительного ума и к тому же обладающий обостренным чувством юмора, однажды вечером доверительно сказал мне: «Медали и почести — вот единственное, что можно предложить старикам».

В конце концов он тоже оказался членом Французской Академии.

Другой мой друг, профессор Потрие, один из самых крупных французских дерматологов, рассказал мне то ли латинскую, то ли древнегреческую (точно не помню) басню про осла, который переправлялся через реку и утонул, потому что был перегружен медалями.

Что значит быть знаменитым?

За исключением певцов и певиц (имена трех или четырех из них по чистой случайности мне известны), знаменитыми становятся под конец жизни. Это как в армии: с годами повышаешься в звании и в должности. Получаешь множество орденов, и, надо признать, в официальных учреждениях тебя принимают с почтением.

Я являюсь членом двух академий, одна из которых — американская. Льежский университет организовал «Центр по изучению творчества Жоржа Сименона», куда я передал все свои книги, рукописи и архив, в том числе корреспонденцию. Во всем мире пишут все больше диссертаций о моем творчестве, да только я никак не соберусь почитать их.

Воспользуюсь словом, которое, похоже, я часто повторяю и которое все время передразнивает Тереза:

— Зачем?

Все это ничуть не прибавляет и не убавляет мне уверенности в себе. Скорей уж, сравнивая себя с теми, кто занимает в нашей профессии ведущее положение, я мог бы от всего этого почувствовать себя униженным.

Часто говорят о неблагодарном возрасте. Существуют разные мнения на этот счет, но теперь я полагаю, что подлинно неблагодарный возраст — это старость.

В старости теряешь всякие иллюзии, если они еще сохранились. Прекращаешь бороться и за материальные блага, и за карьеру. Перестаешь доверять отзывам и славе.

Я говорю не о себе: я отнюдь не прославлен.

Тем не менее я остаюсь верен жизни и как никогда хочу жить долго-долго. Но ни награды, ни официальные почести не прибавят мне ни года жизни, чтобы я подольше мог любоваться сквозь стеклянную дверь листвой, освещенной солнцем и трепещущей от легкого ветерка.

22 мая 1977

Еще до войны я получал предложения от молодых, уже признанных составителей родословных провести разыскания корней моего рода как по отцовской, так и по материнской линии. Я не ответил на них. Но неделю назад я вдруг бесплатно получил свою генеалогию и просмотрел ее.

Не стану говорить, что прочел все целиком. До 1650 года я обнаруживаю там только фламандские, голландские или немецкие фамилии, и притом их трудно прочитать: с документов, если это было возможно, то есть если они не сгорели, были сделаны фотокопии.

Я спрашивал себя, почему я, родившийся в Льеже, проведший детство на улицах довольно большого города, очень рано стал удирать из городов, и прежде всего из Парижа, где мне приходилось в связи с моей профессией проводить часть года, но все-таки не самую большую. У меня были две страсти: деревня и море.

Путешествие на «Жинетте» по рекам и каналам Франции оказалось первым проявлением этой моей склонности. Потом настал, если можно так сказать, этап «Остгота», десятиметровой, построенной из прочного дуба яхты, на борту которой я отправился в северные моря.

А в тридцать два года я держал больше полутора сотен кур, пятьсот уток (в моих владениях был большой пруд) — словом, всех обитателей птичьего двора, а кроме того, трех волков, которых вывез… из Турции.

Не говорю уже о коровах, о возне в огороде, о рубке леса, которую я освоил в своем поместье.

Два профессора порознь, не будучи знакомы друг с другом, перерыли архивы всех деревень, где жили мои предки, и дали мне объяснение моих склонностей.

Я, например, не знал, что мой дед, которого я называл шляпником, поскольку это стало его профессией после того, как он бродячим подмастерьем обошел всю Францию и большую часть Европы, родился на маленькой ферме. Иначе говоря, он был человеком от земли. То же можно сказать и о других моих предках, следы которых обнаружены и в бельгийском Лимбурге, и в голландском Лимбурге, и в немецком Лимбурге[119].

Фамилии, которые я открыл в этих документах, мне ничего не говорят, а кроме того, они искажены печатниками, поскольку все это сложные фамилии с трудным написанием.

Моя семейная фамилия, прежде чем была вписана в акты гражданского состояния, претерпела такие изменения, что потребуется чуть ли не целый словарь, чтобы перебрать все ее варианты. Есть Симини, Симони, Симононы, Семеноны, да все не перечислить.