Александр Тургенев - Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772 - 1863.

• Название: Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772 - 1863.
• Автор: Александр Тургенев
• Издательство: Типография В. С. Балашина, Екатерининский канал, д. № 78
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1885

Составитель представляемых здесь Записок принадлежит к числу достойнейших русских людей; представитель старинной дворянской фамилии, он верой и правдой прослужил многие десятки лет Poccии и ея державным представителям, на его веку четыре раза сменившихся;—храбрый воин на ратном поле, мудрый и честный администратор на поприще гражданской службы,—А. М. Тургенев был человек весьма образованный и отличался светлым взглядом на все, что только относилось к славе и пользе дорогаго отечества— России, так, напр., он пламенно желал освобождения крестьян и был столь счастлив, что на закате дней увидел свою мечту осуществленною!

Помещая на страницах „Русской Старины" в высшей степени интересныя записки А. М. Тургенева, писанныя им в 1848 году, предпосылаем мы весьма обстоятельный очерк всей его жизни.

Записки и очерк жизни А. М. Тургенева получены нами от его внука, Александра Сергеевича Сомова, которому и приносим нашу глубочайшую благодарность.

Ред.

---

Отец Фридриха Великаго любил высокаго роста солдат, платил большия деньги вербовщикам за большерослых людей, но когда попадались великаны с кривыми ногами, король приказывал ломать им ноги и выпрямлял их; предание говорит, что искусство костоломства в Берлине достигло совершенства!

Получив приказания моего поручика: „лошадей оседлать, замундштучить, людей иметь готовыми на конь", отправился я в конногвардейскую кордегардию для исполнения даннаго мне приказания.

 Виденное мною в залах дворца усилило мое любопытство досмотреть, что происходило вне царскаго дома и я, вместо ближайшаго пути в кордегардию, чрез черный дворик, взял дирекцию по большой лестнице на выход под фонарик, из котораго Екатерина сматривала на собиравшийся народ на дворцовую площадь в торжественные дни и всегда кармливала пшеницею приученных или прикормленных голубей, которых в 10 часов утра обыкновенно прилетало к фонарику большое стадо.

Площадь была покрыта экипажами и народом; народ толпился в разных местах на площади кучами, голуби стаями летали вокруг фонарика; но народ и голуби тщетно ожидали женщину, пред которою раболепствовали миллионы подвластных ей народов и которой страшились цари и народы соседственные.

Она уже лежала безчувственна в двух шагах не от блистательнаго трона своего, с помоста коего она, по мановению руки, повелевала разрушать царства и покорять народы, с котораго она, по соизволению своему, предписывала законы и уставы, нет! она лежала, поверженная без чувствъ на полу, в двух шагах от (маленькаго кабинетика).

Не весте бо, егда приидет тать и подкопает храмину.

Когда я вошел в кордегардию, капрал Синтяков допивал винную свою порцию. Он прежде служил 10-м в кирасирском полку его высочества наследника и оттуда, по выбору, поступил в конную гвардию, где за стройный рост, пригожую наружность и ловкость произведен в капралы, Синтяков коротко был знаком с шефом кирасирскаго полка, обитателем Гатчины. Оборотив кружку вверх дном, Синтяков сказал мне на ухо:

—   Ах! вахмистр, отжили мы добрые дни, тебе не выходить капитаном в армию, а у меня все хозяйство пойдет к чорту; нет, уже не держать бабам нашим коров, не попивать им кофеек!

—  Что такое,  Синтяков?  спросил  я   его,  встревоженный предсказанием,  что  не будут  вахмистры  выходить  в армию

капитанскими чинами.

—  Как что такое? повторил Синтяков; разве не слыхал, не знаешь?...

—  Нет, не знаю,  да погоди, брат,  дай время выполнить приказ офицерский.

—  А что?

—   Вот услышишь.   Эй, рейтары!   седлать  и мундштучить коней, самим быть готовыми на конь!

Живо рейтары побежали в конюшни седлать коней, а я с Синтяковым и харчевником (в кордегардии был всегда харчевник, который приготовлял для рейтаров разныя лакомства, как-то: пироги, блины, яичницы, солянки и пр., и пр.) остались в кордегардии.

Родственник Синтякова был истопником кабинета Екатерины; когда Екатерина, бывши за ширмами, упала пораженная, без чувств, этого никто не видал и первый истопник, вошедший подложить дров в камин, услышав, что за ширмами кто-то хрипит, испугался, уронил полено из охапки дров; на этот стук вбежал в кабинет Захар Константинович Зотов, любимый камердинер Екатерины, заглянул за ширмы, ахнул.

В это время вбежала из задних дверей М. С. Перекусихина и тем начали, что с помощию истопника могущественную императрицу отнесли на несколько шагов от ширм.

Все это происшествие пересказал мне Синтяков из слова в слово.

Я, Синтяков и харчевник конногвардейской кордегардии были если не первые, то, конечно, из первых в Петербурге, знавших о сем приключении с такою подробностью.

II.

В 4 часа пополудни вестовой позвал меня к офицеру, котораго я нашел не на гауптвахте, а в залах дворца, о чем и вестовой меня предуведомил.

Янкович-де-Мириево дал мне запечатанное письмо к маиору конно-гвардии, генерал-маиору Григорию Алексеевичу Васильчикову, приказав доставить его маиopy как можно поспешнее.

Я сел на добраго коня, приложил шпоры и через четверть часа подал письмо генералу, котораго, вопреки его обыкновению, нашли у себя дома. Долго было бы мне искать маиopa моего, Васильчикова, по городу, да, по счастью моему, он двое суток сряду играл у Кашталинскаго в банк, проиграл все деньги до последней копейки и только что передо мною приехал домой, сердитый, бешеный, глаза красные, распухлые, волосы на голове взъерошены, как шерсть на пуделе; несколько уже пощечин было им роздано служителям и он еще продолжал что-то доспрашиваться от стоявшаго перед ним камердинера.

Я в это время вскакал во всю прыть на двор, спрыгнул с коня и взбежал на лестницу, в комнату и подал ему письмо.

Васильчиков, как я мог заметить по сверкавшим глазам его, готов был осыпать меня бранью, ругательствами, что, к сожалению, в русской службе начальствующие чиновники себе часто дозволяют с подчиненными; начал было уже: что ты так ша... да, взглянув на печать, не докончил начатаго ругательства. Сорвавши же печать и пробежав глазами письмо, сделался из краснаго бледен, как белое полотно, переменил тон, ласково спросил меня:

—  Тургенев, что там делается?

—  Не знаю,  ваше  превосходительство,  большой   съезд ко двору,  все   залы   наполнены   съехавшимися,   площадь  покрыта толпами народа, отвечал я.

—  Скачи-же, как можно скорее, обратно во дворец и доложи князю (Зубову), что я сию же   минуту   въслед за тобою буду; ординарец, адъютанта! Если его дома нет—аудитора Колобова! Малый! одеваться!

А я опять на коня, опять шпоры в бока коню, понесся вихрем в Зимний дворец.

Не было еще пяти часов, но в Петербурге, в ноябре, в 4 часа пополудни без свеч нельзя обойтиться.

Дворец был освещен, как бывает в ночь на Светлое Христово Воскресенье. Во дворце, где я должен был отыскать моего офицера, все разряды чинов смешались, и все придворные этикеты уничтожились. Я, будучи вахмистром, безпрепятственно, отыскивая Янковича-де-Мирьево, вошел в кавалергардскую комнату, толкая генералов в лентах, цеплясь палашем за фалбалы платьев   штатс-дам и фрейлин;   все мне уступали дорогу, все были снисходительны.......

Отрапортовав офицеру ответ генерала, я получил приказание остаться в верху в аванзале и ожидать приказания его. Я пробрался назад, сквозь знатных и знаменитых сановников, которые все ходили осовевшими, как мокрыя мыши, остался ожидать приказания в аванзале.

III.

В 2 или 2 с половиною часа пополуночи карета, запряженная 10-ю лошадьми,— на козлах сидели и назади кареты стояли люди с зажженными факелами,— выезжавшая из Луговой Миллионной, произвела во всех бывших тогда в залах дворца мгновенное потрясение, как сила электрическаго удара!

Еще карета была довольно далеко от подъезда, как уже от самых первых дверей до самаго кабинета, в котором повелительница севера боролась еще со смертию, очистилась широкая дорога; все угадали, что карета везла наследника, хотя едва сотая часть из присутствовавших знала, что к наследнику, с известием о приключившейся болезни императрицы, был послан Николай Зубов.

Надобно было видеть, как царедворцы выталкивали людей наперед, которых лица наследнику были менее или вовсе незнакомы, как сами становились позади их, как уклонялись в глубину комнат, чтобы не быть увиденными в первую минуту, чтобы не встретиться с его взорами.

Граф Алексей Григорьевич Орлов, приехавший в Петербург за несколько пред сим месяцев, котораго царица приняла как стараго друга, началоположителя ея могущества, ея величия, ея славы, гр. Орлов в кабинете видел государыню умиравшую.... Перед собою видел он спешными шагами проходившаго к кабинету наследника, у котораго на лице не было заметно сокрушения о приближении к смерти Екатерины... Граф Орлов знал, что с последним вздохом государыни (ему предстоит опала).... Что происходило в то время в душе графа А. Г. Орлова — отдаю на суд читателя.

По восшествии на царство Павел Петрович повелел отрыть в Невском монастыре тело Петра Третьяго; при вскрытии гробницы найдены длинная коса рыжих волос и ботфорты; ни одной кости не нашли.

Павел воздал останкам Петра III почести, возложив на гроб его императорскую корону.

При гробе Петра III повелел графу А. Г. Орлову безотлучно дежурить и по окончании погребальной церемонии прислал Орлову в подарок золотую, бриллиантами осыпанную, табакерку, на медальоне которой, вместо портрета, нарисована была виселица.

Неизъяснимая царствовала тишина в залах, все были объяты каким-то страхом, казалось, у всех и каждаго, как от мороза, сжималось сердце или сыпался на тело снег.

Отворяются двери и входит наследник, в гатчинском, или прусскаго покроя, мундире, большая с галуном на голове шляпа, в правой руке палка, большия с раструбами перчатки и на ногах пребольшущия ботфорты, шпага привязана сзади и выставлена между фалды кафтана. В этом костюме увидели Павла в первый раз во дворце.