Михаил Родзянко - Крушение империи

• Название: Крушение империи
• Автор: Михаил Родзянко
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1929

Настоящие записки Родзянко охватывают предвоенное положение и военный период и доходят лишь до Февральской революции. Февральской революции в этом тексте нет, зато предвоенный период и период войны, период распада монархии Романовых и последних дней ее существования изображены в записках ярко и отчетливо.

Родзянко захватывает большой хронологически, хотя и не широкий, круг наблюдений. Через его записки проходят предреволюционный период, годы реакции, годы подъема, годы войны. Родзянко был на фронте, был в Совете министров, был в Государственной Думе, и эта обстановка, эти впечатления дали ему большой материал. Родзянко дает интересные картины того, как жила, как боролась и как разлагалась дворянско-феодальная Россия.

---

Я сказал:

— Вам неправильно доложили дело, ваше величество, дав вам подписать утверждение устава в порядке верховного управления, тогда как по закону он должен был пройти через законодательные палаты.

Государь на это ничего не ответил.

По поводу действий полиции во время манифестации я сказал об оскорбленном народном чувстве и всеобщем недовольстве, которое не скоро забудется. Государь как будто бы соглашался, находя действия министра внутренних дел неосторожными.

Я сказал также и о внешней политике, о недовольстве всех тем, что русская дипломатия своей нерешительностью заставляет играть Россию унизительную роль. Я советовал действовать решительно. С одной стороны, двинуть войска на Эрзерум, с другой — итти на Константинополь. Я несколько раз повторял:

— Ваше величество, время еще не упущено. Надо воспользоваться всеобщим подъемом, проливы должны быть наши. Война будет встречена с радостью и поднимет престиж власти.

Государь упорно молчал.

Говоря об административном произволе, я рассказал подробно факт предания суду председателя черниговской губернской управы Савицкого, всеми уважаемого земского деятеля за побег политического арестанта. Его предал суду Н. А. Маклаков, в бытность свою черниговским губернатором. Цель этого предания суду более, чем ясна, так как по закону лица, находящиеся под следствием или судом, лишены, как активно, так и пассивно, избирательных прав, а бывший тогда губернатором Маклаков находился во враждебных отношениях с Савицким. Предлог для предания суду не может считаться основательным, так как был только побег из земской больницы политического арестанта. Если виноватым оказался не заведывающий палатой врач, а председатель управы, то по преемственности власти таким же образом можно считать виновником сначала губернатора, а затем и министров, тем более, что этот же Маклаков был тогда губернатором.

Государь на это заметил:

— Да, вы правы.

Под конец сессии Думы произошел небольшой инцидент, сам по себе неважный, но чреватый последствиями. Марков II[73] по поводу сметы министерства финансов вздумал сказать: «Красть нельзя». Председательствовавший князь Волконский не нашелся его своевременно остановить, а министр финансов Коковцов принял оскорбление на свой счет и объявил, что Дума вся виновата, если не реагировала на слова депутата, и должна извиниться перед правительством и что «пока это не будет исполнено председателем Думы, министры не будут посещать Думу».

Дума решила, что она не ответственна за своего одного депутата, и я никаких извинений приносить не намеревался. Все это — и резкие слова правого депутата по отношению к правительству, и неожиданная обидчивость министров — похоже было на провокацию. Сначала над этим смеялись, но потом создалось невозможное положение: вследствие отсутствия министров, работа в комиссиях совершенно затормозилась. Для разъяснения по бюджету приезжали даже не товарищи министров, а какие-то делопроизводители, и председатель бюджетной комиссии Алексеенко[74] отказывался их выслушивать.

При докладе в конце июня 1913 года в Петергофе после роспуска Думы я опять говорил государю о внешней политике, настаивал на решительных действиях, а потом сказал о министрах:

— Ваше величество, министры не являются в Думу, не желают принимать участия в законодательной работе. Ведь это может породить в народе несколько озорную мысль.

— Какую?

— Да ту, что можно и без них обойтись.

На это государь сказал:

— К осени они одумаются.

Осенью 1913 года мы отправились в Киев на торжества открытия памятника П. А. Столыпину. Характерно при этом, что элементы, относившиеся враждебно или недоброжелательно к Думе вообще, и в частности к ее председателю, воспользовались этой поездкой, чтобы высказать свое отрицательное к ним отношение. Так, например, мне было предоставлено в официальном поезде самое неудобное отделение. По приезде моем в Киев никто меня не встретил, квартиры отведено не было, и местный губернатор позволил себе несколько неудобных и даже резких выходок. С другой стороны, широкие общественные круги наперерыв старались оказать представителям Думы подобающее внимание.

На закладке здания губернской земской управы у меня произошел с председателем Совета министров следующий разговор. Я подошел к Коковцеву, который стоял в стороне, и сказал ему:

— Ну что же, Владимир Николаевич, вы кончите бойкот Думы? Есть надежда, что вы осенью будете в Думе?

— Пока Дума не извинится — все мы решили туда не ездить.

— Я должен вам сказать, что на моем последнем докладе государь выразил надежду, что вы одумаетесь к осени.

Через несколько дней в газете «Русское слово»[75] появился этот разговор с явным желанием выставить меня в карикатурном виде. Тут же было сказано, что Коковцов в скором времени едет с докладом в Ливадию. Так как во время разговора с Коковцовым никого рядом не было, я понял, что напечатал это сам Коковцов. Цель его, вероятно, была та, чтобы отвезти эту вырезку государю императору и указать ему, как легко председатель Думы обращается со словами государя императора и даже позволяет себе печатать о них в довольно левой газете.

Прочитав эту заметку, я напечатал опровержение, в котором сказал, что разговор происходил с глазу на глаз и в совершенно других выражениях, а потому об авторе этой заметки сомнений быть не может.

По приезде в Киев мне был предоставлен порядок речей. Из членов Думы был назначен только Балашов. Поспешность, с которой был представлен этот список, обнаруживала желание помешать мне или кому-нибудь другому говорить речь. Оскорбленные октябристы решили не говорить речей, и Гучков, возлагавший венок, молча до земли поклонился памятнику. Это красноречивое молчание как-то еще больше выражало чувство скорби по поводу смерти Столыпина.

После киевских торжеств вместе с членами Думы, которые ехали осматривать пороги, в связи с предстоящей Ассигновкой на шлюзование Днепра, я приехал на пароходе в Екатеринослав.

Население при остановке парохода приветствовало своих избранников, членов Гос. Думы. Так, например, в Кременчуге чуть ли не весь город пришел к пристани. Городской голова принес хлеб-соль и сказал прочувствованную речь. Такие встречи устраивались даже в селах, а представители сельских обществ приветствовали путешественников бесхитростными, но очень задушевными речами.

На рауте у екатеринославского губернского предводителя дворянства князя Урусова[76] у меня произошел интересный разговор с архиепископом Агапитом[77].

При выборах в IV Думу Агапит принимал деятельное участие в агитации против октябристов, а после выборов с амвона произнес обличительную речь, в которой сказал:

— Кого выбираете? Октябрей христопродавцев!

На рауте я естественно избегал встреч с ним, но Агапит сам подошел и сказал:

— Позвольте, Михаил Владимирович, вас благословить в знак примирения. Я знаю, что вы на меня сердитесь.

— Нет, владыко, от вас благословения не приму. Вы меня жестоко оскорбили во время выборов, а после называли нас даже «христопродавцами».

— Не вас, не лично вас, Михаил Владимирович, — вставил Агапит, прижимая руки к груди.

— Это безразлично: меня или тех, за кого я стою. Вы оскорбили октябристов, значит и меня. Хотя я, быть может, более православный, чем многие из ваших священников, особенно тех неучей, которым вы так щедро раздаете приходы. Вспомните, когда я приехал в Екатеринослав в прошлом году, я явился тотчас же к вам, уважая ваш сан. Право, вы сделали бы гораздо лучше, если бы бросили заниматься политикой. Ваше место в церкви, и вы должны любовью привлекать ее членов, как добрый пастырь, а не сеять раздоры, обличительными речами и указаниями священникам, кого они должны выбирать. Оставьте священникам быть пастырями. Чего вы этим достигли? Вы уничтожили последнее уважение, которое было к сану священника.

— Простите, Михаил Владимирович, — сказал смущенный Агапит.

— Вы можете говорить «простите», но я забыть не могу. Я не искал с вами встречи, вы сами подошли ко мне. Я сдерживал то, что во мне накипело, но теперь я молчать не могу. Я должен вам высказать все мое негодование. Вспомните, что вы говорили мне, когда я к вам явился. Я не просил вашей поддержки, вы сами уверяли меня, что вы считаете октябристов надежными православными людьми. Вы говорили мне и всем постоянно, что я ваш ставленник. А что же мы видим после выборов? Вы не можете отрицать, что духовенство было использовано против нас.

— Позвольте, Михаил Владимирович, — пробовал вставить Агапит.

Но я, сильно взволнованный, не дал ему говорить.

— Никто вас не заставлял высказывать свое мнение. Зачем было кривить душой, зачем до выборов говорить одно, а делать другое? Чего вы этим достигли? Вы только унизили свой сан, а также все духовенство в глазах избирателей.