Барбара Хоуэлл - Прогулочки на чужом горбу

• Название: Прогулочки на чужом горбу
• Автор: Барбара Хоуэлл
• Издательство: АО Смарт
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-7078-0169-3

«Прогулочки на чужом горбу» продолжает феминистскую тему и по-женски импульсивно раскрывает два совершенно различных типа современной женщины — они антиподы и в то же время подруги. По большому счету речь идет о солидарности женщин, независимо от того, в какие века и в каких странах они жили или живут.

---

Теперь я боюсь мужчин гораздо сильнее, чем в юности, в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов. В течение двух десятилетий я только и вижу на экране телевизора и кино как они без конца избивают и насилуют женщин, стреляют, избивают и подвергают друг друга пыткам, совершая все это с такой жестокостью, какая и не снилась представителям животного мира, и мое мнение о мужчинах в корне изменилось. То, на что они способны, вызывает во мне ужас.

Джой, которая всегда умела видеть дальше своего носа, понимала, что своими россказнями о жестокости мужчин и покорности женщин попала в струю. Она интуитивно почувствовала, что чем увереннее в себе, образованнее и, соответственно, опаснее будут женщины, тем большей популярностью будут пользоваться мужской садизм и жестокость. (И тем легче будет добиться того, чтобы издательский мир, где все еще главенствуют мужчины, вкладывал деньги в ее сочинения — разумеется, опять же подсознательно). Ее книги, будь в них одни лишь сцены насилия, без этой тошнотворной примеси секса, были бы также жизнеспособны. Потому что изнасилования, драки и пытки по-прежнему остаются любимыми развлечениями публики. В самом деле, разве не насилия являются лейтмотивом боевиков, всех этих «Пороков Майами» и фильмов Брайана де Палма, великолепно поставленных, не говоря уже о целой серии садистских бредовых фильмов с Рэмбо?

Спращивается, для чего все это новомодное, умопомрачительное кровопускание?

Масса людей полагает, что они доставляют публике то же наслаждение, что и публичные казни и порки в былые времена. Другие же утверждают, что современное технократическое общество поражено неизлечимой болезнью и подобными развлечениями мы сублимируем это болезненное состояние. А по-моему, все это для того, чтобы перепугать нас до смерти. За всем этим насилием мне лично чудится злобная угроза: «Видите, девочки, какие мы страшные. Поэтому, девочки, не испытывайте наше терпение».

СЛУШАЮСЬ, СЭР!

Все, что пожелаете. Приготовить вам кофе? Облизать за вас марки? Вашу задницу?

Ей-богу, милые мои, я думаю, это просто замечательно, что женщины, закончившие колледж и наделенные недюжинным умом, работают прислугой. Я полагаю, им неслыханно повезло, что после работы они должны нестись домой на всех парах, чтобы заняться там ужином, стиркой и уборкой квартиры. Женщины ведь обожают вкалывать вдвое больше мужчин. Женщины терпеть не могут отдыхать. Женщины просто созданы для страданий. И если какая-нибудь из них зарвется, щелкните ее по носу да пригрозите хорошенько, и (вот увидите!) она тут же исполнит все как надо.

Когда мне было одиннадцать, в нашем доме была служанка-шведка — Ханна. Она сбежала от своего мужа-пьяницы, постоянно избивавшего ее. Однажды он явился за нею к нам, и моя мать выдворила его вон. И вот что примечательно: он перед ней спасовал.

Вот чего мне никак не понять: неужели получать пособие по безработице от равнодушных и сытых чиновников кажется занятием более благородным и независимым, чем работа на человека из плоти и крови — женщину из средних слоев общества, супругу, мать?

Моя мать была хорошей хозяйкой. В противовес системе социального обеспечения она всегда следила за тем, чтобы у всех ее слуг были собственные сбережения. И под старость, бывало, брала у них взаймы. Она вызывала к ним врача, если они заболевали, делилась с ними своими печалями, и они, в свою очередь, рассказывали ей о своих. При таких отношениях ни моя мать, ни те, кто работал у нее, никогда не чувствовали себя одинокими.

Теперь все это в прошлом. Теперь, в конце двадцатого века — века женской эмансипации — работа в качестве домашней прислуги считается чуть ли не самой постыдной, унизительной, грязной. Грязнее работы ассенизатора или сторожа в зоопарке.

И если все эти перемены привнесены в нашу жизнь не сознательными усилиями мужчин, то чем же? Неужели же существует некий ужасный закон природы, в соответствии с которым женщины обречены пожизненно выступать в роли вьючной лошади? И поэтому мы без борьбы, слова не сказав, смирились с утратой слуг?

Иногда мне кажется, что мы и вправду беспомощны, словно жуки, и движимы безотчетным инстинктом подчиняться верховной власти безропотно, ибо так было, так есть и так будет, и ничего тут изменить нельзя. Может, потому меня так упорно тянет рисовать насекомых.

Прочитала написанное и стыдно стало. Да как смею я, у которой есть и роскошная квартира, и любящий муж, жаловаться на отсутствие прислуги?

Но я вовсе не жалуюсь. Я пытаюсь объяснить. Теперь, когда дети подросли, я не испытываю ни нужды, ни особого желания, чтобы кто-нибудь прибирал за мной. И отдаю себе отчет в том, что с экономической точки зрения мне можно только завидовать. Я добилась того, о чем мечтает большинство женщин.

К тому же я не так уж молода и, на мой взгляд, гоняться за мужчинами ради денег мне поздновато. Я свое отслужила.

Все, что я хочу уяснить для себя — так это то, что, несмотря на громадные горизонты, открывающиеся с той вершины, которой мне удалось достичь, мне хотелось бы, чтобы жизнь Роберты оказалась счастливее моей. Чтобы ей не пришлось произносить фразу «мне нужна жена».

Мне хотелось бы иметь возможность сказать ей, что у нее-то все будет иначе, но боюсь, оснований для этого у меня не хватает.

Мужчины по-прежнему держат узды правления в своих руках, по-прежнему превосходят нас в злобе и агрессивности. И что бы они ни дали нам, они с такой же легкостью могут и отобрать назад.

Вчера у нас отняли слуг, завтра вполне могут отнять свободу и право на образование. И случись опять великая депрессия, которую постоянно предрекают наши экономисты, женщинам, может быть, вернут слуг, однако я убеждена, что при этом блестящие, умные, уверенные в себе женщины, заседающие теперь в различных комитетах и советах, будут отправлены домой.

Ведь у мужчин, видите ли, прибавится работы. А трудящийся человек, как известно, нуждается в жене.

И так происходит бесконечно. Здесь мы немножко жертвуем своим достоинством, там выбиваем немножко прав. Но в сумме и того, и другого получается непременно меньше, чем у мужчин.

Если вы, конечно, не Мариза.

Глава девятая

Сегодня, когда я уже собиралась тащиться к себе в мастерскую, позвонила Джой, и вот теперь все совершенно переменилось, перевернулось с ног на голову, стало неопределенным и непредсказуемым, как это всегда бывает в моменты перелома. Я так растеряна, что не могу рисовать. Чтобы привести в порядок свои мысли и чувства, я пытаюсь теперь воспроизвести события в том порядке, в каком изложила их мне Джой.

Как выяснилось, вчера Скотту звонила Франни Фаген, редактор издательства «Таун».

Джой он сообщил об этом только на следующий день, то есть сегодня. Весь вчерашний день он занимался тем, что, отключив телефон, наводил порядок в своей квартире: развесил три подаренные ему Маризой картины, купил огромную, дорогую, отделанную под красное дерево картотеку, напечатал наклейки, вставил их в рамку из прозрачного, особой прочности полиэтилена и прилепил их к своим многочисленных папкам, предварительно разобрав и упорядочив их содержимое.

Оставшуюся часть дня он мотался по магазинам в поисках компьютера, а заодно записался на курсы компьютеризации в Союз христианской молодежи. А на обратном пути домой прикупил себе свитер из верблюжьей шерсти с замшевыми заплатками на локтях, в точности такой, в каком изображен Джон Чивер на обложке своей последней книги.

Затем он приготовил собственноручно обед из жареной рыбы, салата из спаржи и вареной картошки, не удостоив Джой чести быть приглашенной. Одно из многих решений, принятых им в этот день — сбросить те десять фунтов, которые он нарастил с начала их романа.

Наконец, сегодня, в девять часов утра, он позвонил в дверь Джой.

Подбородок его чисто выбрит, но волосы причудливо взъерошены.

У нее лицо опухшее и бледное. Накануне она плохо спала, приняла антигистаминное снотворное, по ее уверениям, купленное без рецепта и лишенное наркотического действиия. Вместо ночной сорочки на ней рубашка Скотта, которую он у нее оставил.

Первое, что он произносит: «Это моя рубашка».

— Я надела ее только потому, что люблю тебя, — отвечает Джой. — Когда я засыпаю, она напоминает мне о тебе.

Она разглядывает его, замечая, что вид у него сегодня необычно бодрый.

— Где ты был вчера целый день? Я пыталась дозвониться до тебя, но все время было занято. Ты нарочно снял трубку? Хочешь кофе?

— Я уже завтракал.

— А в чем дело? Почему ты напустил на себя такой холод? Ты что, сердишься на меня?

— Нет.

— Ты решил вернуться к Маризе. В этом все дело, не правда ли?

— Нет.

От этих двух «нет» подряд ей становится'жутко не по себе. Ведь Скотт — ее последняя надежда. Она отступает назад.