Жюль Валлес - Инсургент

• Название: Инсургент
• Автор: Жюль Валлес
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1960

Книга рассказывает о драматических событиях создания парижской Коммуны. Это было начало, неудачная попытка, определенный исторический момент, когда народ восстал против угнетателей. Сам Валлес посвятил эту книгу павшим в 1871 году.

Это не столько роман, сколько воспоминания автора о пережитых событиях и встречах, воспоминания о первых литературных выступлениях и политической борьбе, которая в конце концов привела Валлеса на баррикады Парижской Коммуны. Книга не только исключительно острый по содержанию литературный памятник, но и важнейший исторический источник.

---

Он кидается на шарф, в который меня затянули.

— Отдайте мне его! Вы нарушаете закон! Я велю вас завтра расстрелять!

Он вцепился мне в живот и пытается сорвать с меня трехцветный пояс, завязанный узлом. Этот узел впился мне в пуп... Я синею.

— Наших братьев душат, — кричит участник 48-го года, хотя я и не состою в родстве с ним.

Мэр вынужден выпустить меня из рук, и его, в свою очередь, основательно сжимают. У него уже глаза стали вылезать из орбит.

К счастью, я успел отдышаться.

— Граждане, пусть ни один волос не упадет с этой пустой головы, пощадите скорлупу этого гнилого ореха.

Все смеются. Гнилой орех брызжет слюной.

— Можете пытать меня сколько угодно, но я повторяю, что завтра вас ждет возмездие!

— Никто не собирается вас пытать, но, чтобы вы не надоедали народу, мы запрячем вас в шкаф.

И я велел сунуть его в стенной шкаф... огромный шкаф, где ему, право, очень удобно. Он может там стоять, если ему угодно, отлично может вздремнуть на средней полке, свернувшись калачиком.

Революция идет своим путем.

Час ночи.

Один из стражей желает поговорить с теперешним мэром от имени мэра, сидящего под замком.

— Что случилось? Он покончил с собой? Задохнулся в шкафу?

Нет!.. Парламентер молчит.

— Да говорите же!

Он не решается... Наконец, наклонившись к самому моему уху, шепчет:

— Простите, извините, господин командир... но он просто извивается там... Вы, конечно, понимаете?.. Позвольте ему сходить, гражданин?

— Позволить ему сходить в шкафу, — говорит Грелье[158], мой помощник, — в шкафу! Слышите?

— Вы слишком жестоки!

— Дорогой мой, если он вылезет оттуда, половина людей тут же присоединится к нему и сбросит нас. Он — горячий и решительный малый... пусть уж лучше разрядится там.

Пусть!

Не проходит и часу, как появляется другой сержант, весьма несговорчивый. Его прозвали сапером — из-за бороды, совершенно закрывающей его лицо. Он с радостью даст убить себя вместо «своего командира».

— Для него я даже сбрею бороду, — говорит он, и его глаза горят преданностью.

Он приносит вести из шкафа.

— С вашего позволения, господин командир, шкаф совершенно затоплен... Но это еще не все!

— Что же еще?

Он тоже затрудняется, не знает, как объяснить.

— Видите ли, этот человек уже не стесняется больше... и просит...

— Чего же он просит?

— Он просится, господин командир, выйти на минутку... для кое-чего более серьезного!

— Вы видите, — говорит Грелье, — реакция поднимает голову. — Только что одно требование, теперь — другое.

Он повертывается к саперу.

— А что говорит стража? Что думает она о его претензиях?

— Они говорят, что может кончиться очень печально, если его вовремя не выпустить...

— Так выпустите его, ради бога... Полейте хлором в шкафу и дайте ему свободу вместе с ключом от надлежащего места.

Мэр не заставляет повторять себе два раза и пулей вылетает из шкафа, оцарапавшись при этом о железо створки.

— Пруссаки! Пруссаки! — закричало несколько шутников, и они чуть было не заставили весь батальон взяться за оружие и направить его на ободранный зад мэра.

И подумать только, что завтра, если мы будем побеждены, завопят, что я толкал к убийству, вел людей на бойню! Между тем до настоящего времени если и пролилась кровь по моей вине, то только кровь этого «пруссака»...

Побеждены! — Похоже на то.

Из ратуши поступают мрачные известия.

По-видимому, правительство собирается с силами. Говорят, что ему приходят на подмогу; один правительственный батальон выступил в полном порядке, с Ферри во главе, и двигается против восставших.

Неужели это правда?..

— Что бы там ни было, собирайтесь, товарищи. Выступим навстречу этому батальону!

— Мы голодны! Мы хотим пить!

— Есть и пить будете потом, в Париже.

Но они упорствуют, говорят, что меньше будут дрожать за свои животы, если ублаготворят свои желудки.

— Ну, так живо! Взломайте в погребе несколько бочонков с селедками и вином... По селедке и по стакану вина на человека!

А затем ранцы на спину! Я снова возьму мою саблю и сброшу шарф. Кто хочет надеть его?

— Ну нет! Вы не выйдете отсюда!

И они предательски и исподтишка препятствуют моему уходу.

Начальники частей, которые последние два месяца явно или тайно были на стороне экс-мэра и ненавидели меня за мою популярность в клубе, осмелели, узнав о наступательных действиях буржуазии. Их эмиссары сеют возмущение в отделениях, получивших по кружке вина и по копченой селедке.

— Устроил беспорядок и теперь удирает! Смотрите, чтобы он не улизнул! Иначе вас арестуют и вы будете отвечать за все. Да и знаете ли вы, куда он вас ведет и что вас ожидает?.. Он захватил мэрию, — ну и пусть остается в ней заложником!

Я попробовал настаивать, но бельвилльцы прикинулись глухими. Только несколько простых и смелых ребят отправились всем взводом навстречу опасности.

Наша звезда закатывается.

Узнаем, что 139-й подходит и собирается взять нас приступом.

— Они уже напирают на решетку, — докладывает мне капитан.

— Через эту самую решетку снимите их авангард. Пли!

— Но ведь начнется резня.

— С нами разделаются еще хуже, если они почувствуют, что мы боимся. Пойдите скажите им, что вы будете стрелять, если они двинутся с места.

Они остались на месте, и вовсе не из страха, — признаю это, — а потому, что хотя они и не на нашей стороне, но страдают, как и мы, и в сердце у них тоже раны патриотов.

Все равно! Я послал за патронами на пост вольных стрелков; ими командует лейтенант, мой бывший товарищ по нищете, с кем мы вместе терпели и голод и холод.

В нем я по крайней мере уверен: он не откажет в боевых припасах.

Так нет же, черт возьми, — он отказал в них!

С тех пор как этот отщепенец нацепил эполеты, он стал вполне благонамеренным. Возможно, он даже рассчитывает получить крест или патент на офицерский чин в регулярной армии. И если он будет драться, как лев, то только как такой лев, которому надоело поститься в пустыне и который стремится к корму зверинца и аплодисментам толпы.

А!.. Есть от чего разбить себе голову об стену!

С мусульманским спокойствием ожидали мы конца драмы среди селедочного запаха и винных паров.

Ах, эта селедка! Мой шарф пропах ею. Красное знамя, неизвестно откуда взявшееся и водруженное перед моим пюпитром, тоже пропахло ею. Порох, деньги, — какие у нас есть, — все пропиталось запахом взломанных на дворе бочонков.

Можно подумать, что находишься на Рыбной улице в Лондоне, а не в цитадели инсургентов предместья Ла-Виллетт.

1 ноября

Мало-помалу цитадель эта опустела. Отправившиеся за новостями не вернулись. То ли их захватили в плен, то ли они сами не захотели вернуться в осиное гнездо, уже отмеченное гневом буржуазных батальонов.

Нас осталось там всего несколько человек. И мы ничего не знаем о том, что творится в Париже.

Только что получена депеша:

«Мэру XIX округа».

Это я — мэр, потому что на мне шарф.

Распечатываю и читаю: «Порядок восстановлен без кровопролития».

Нужно поскорее удирать. Я едва держусь на ногах от голода, изнываю от жажды.

Подавленный, усталый, сонный, вхожу в ресторан, куда в полдень мы с товарищами заходили обычно перекусить. Я застаю здесь тех, кто не явился ночью: они или боялись меня, или ждали конца, чтобы на что-нибудь решиться.

Концом будет, несомненно, мой арест, и в очень скором времени. Возможно даже, что меня сцапают прежде, чем я успею доесть яичницу.

Жалкие люди! Они уткнулись носами в тарелки, делая вид, что не замечают меня; сдвигают стулья, чтобы я не сел за их столик.

Я все-таки подхожу к ним.

— Меня заберут как инсургента, как вора. Я выставлю вас свидетелями.

Они не дают мне кончить.

— Гм... Гм... Черт!.. Как?.. Но... В конце концов вас никто не заставлял захватывать мэрию. Вы, может быть, спасли Ришара, изолировав его от толпы, но, если б вы не заняли его места, этим людям и в голову не пришло бы душить его... Говорят, будто вы велели расстрелять Луи Нуара, и он сам подтверждает это!..

Мне стало противно. Я проглотил стакан вина и чуть ли не бегом направился к ратуше.

Никаких следов ночного мятежа, почти не видно часовых, на стенах ни одной царапины от пуль. Безмолвен дом, пустынна площадь.

— Пожалуйста, на десять су серого мыла. Да, да, на десять.

И я побежал домой и превратил свою комнату в ванную; я выпросил у приятельницы-соседки одеколону, чтобы спрыснуть свою куртку. Опустил ноги в воду и взялся руками за голову.