Павел Кренев - Четыре дня белых ночей

• Название: Четыре дня белых ночей
• Автор: Павел Кренев
• Издательство: Сказочная дорога
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 2013

---

1

Однажды Феофан был в Архангельске, и когда возвращался, то не полетел на «кукурузнике», как обычно, а поплыл на теплоходе. Просто не достал билетов. Дело было в конце мая — время предлетнее, горячее, билетов на самолет всем не хватило.

Феофан ездил в город к сестре Татьяне на день рождения. Поездки эти к сестре начались давно, как только Татьяна вышла в городе замуж, обзавелась своим жильем, перестала прыгать по общагам. День рождения у нее удобный — в конце мая, как раз в небольшое межсезонье: весенние работы закончились, летние не начались. А уж в первых числах июня Феофану надо было «садиться» на тоню Говейку — началась путина на селедку. Там бывало не до поездок на именины.

В общем, с самолетом он на этот раз «пролетел», не повезло. Но и на теплоходе тоже ведь нормально: вечером, в пять часов, сел, утром, тоже в пять, уже дома. Да еще море посмотришь, пока плывешь, берега, официанточки там глазками хлопают, то-се, жмуры-тужуры, романтика... Нормально, чего там.

Если честно, Феофан больше любил на теплоходе, еще с детства. Выйдешь на вторую палубу, обычно пустую ночью, и смотришь на берег, который далеко-далеко, и все тянется, пластается там, вдали, неровной, вроде бы однообразной, но почему-то ненадоедающей лентой. И висит над ним блекло-красная, не заходящая за горизонт заря.

Все повторилось и в этот раз: и нитка берега, и белая ночь с ее длинными думами, и заря. Все было как надо. Но в самом конце получилась накладка: корабль в деревне не пристал.

С моря, с голомени, задул восточный ветер, накатил на берег волну, моторки да карбасы выйти в море не смогли. Феофан и человек шесть односельчан, приехавших вместе с ним, постояли на палубе, хмуро поразглядывали пустое море, по которому не подплывали с берега карбасы, а только толкались друг о дружку шустрые весенние волны, потом разбрелись по своим каютам. Теплоход сердито и протяжно погудел, сипловато взревел изношенным дизелем и почапал дальше. По старым его бортам часто-часто забухали, заколотились встречные, накопившие силы волны.

К вечеру теплоход был в Соловках, конечной точке плавания. С протяжным трехразовым гудком, возвещающим о своем прибытии, он плавно вошел в длинную широкую бухту, в дальнем конце которой узкой полоской темнел деревянный причал.

Все пассажиры-неудачники, даже деревенские бабы, не попавшие в свои дома и из-за этого всю дорогу чехвостившие окаянную непогодь-морянку, даже они примолкли сейчас и, сгрудившись по бортам, молча глазели вокруг. Глазеть было на что.

Море, только что бушевавшее, вымотавшее за день души и без того расстроенных пассажиров, резко, как-то внезапно утихомирилось, заласкалось, залоснилось, стало безропотным. Из-за скалистого угора, преградившего путь волнам, высвистывал и гудел где-то над головами, в вышине, ветер, а в бухте будто кто-то разлил масло, такой кроткой была вода.

По сторонам там и сям высыпались корги из воды, словно спины гигантских китов высунулись гранитные каменья, вылизанные за столетия волнами до черного блеска. На них полеживали, задрав русалочьи хвосты, жирные нерпы, сонно хлопали глазами, глядя на проходящий мимо теплоход.

— Во обнаглели, заразы! — восхищался какой-то мужик с обветренным лицом, в маленьких слезливых глазах которого так и полыхал охотничий азарт, — видно, промысловик. — Дробовки нету, то б шмальнул! От заразы!..

— Тебе бы шмальнули тогда рублей на тыщу, — охолодил его Феофан.

В глазах у промысловика из-за отсутствия дробовки при виде такого близкого, обнаглевшего зверя стояла форменная тоска, и весь он вытянулся туда, к каменьям, напрягся, как азартная легавая в стойке, и ноздри у него шевелились... Смехота.

А вдали, над бухтой, вырастало нечто удивительное, несообразное с дикими скалами, чахлыми соснами, торчащими среди них, — обычной северной скудностью, какой воспринимается берег с морской стороны.

Там, над дальним углом бухты Благополучия, вставали неожиданно резкие на небесном фоне очертания белых дворцов, соборов, башен, красных крыш куполов. Гвалт на палубе затих. Замолкла даже ребятня, радостная от впечатлений и от того, что скоро ступит на земную твердь.

— Ох, темнеченьки-и! — умиленно всхлипнула какая-то женка.

Белые дворцы казались золотистыми, потому что на них упали розовые лучи заходящего солнца. В штилевой маслянисто-розовой воде плавали и мерно колыхались отражения золотых куполов...

— Надо же! — не выдержал и Феофан.

Все это здорово смахивало на картинки, которые встречаются в сказочных книжках или в рисованных мультфильмах. Но в жизни все оказалось по-другому.

Подзачахнувшая в каютной тесноте, изморенная качкой публика стекла по трапу из теплоходного чрева как только отдали швартовы, протекла по длинному дощатому трапу на причал, и разноцветный поток ее наконец выплеснулся на остров, разбился на ручейки, устремился в разных направлениях.

Феофан вошел в кремль.

Вблизи кремль выглядел совсем по-другому. Легкость и воздушность очертания куда-то пропали. Поначалу он остановился у стены. Она была сложена из гранитных валунов несусветной величины: каждый в рост человека, а то и более. Камни были облеплены рыже-красным мхом, таким же древним, как сами валуны. Феофан подошел, колупнул мох ногтем, глянул вверх и присвистнул: камни упирались в небо и почти сливались с ним, совсем уже серым к вечеру, опустившимся к земле. Феофан поежился и вошел в ворота.

Открывавшийся вид удручил несоответствием увиденного с моря с тем, что было на самом деле. Здания, казавшиеся дворцами, оказались обшарпанными, покоробленными, покосившимися. На белых когда-то стенах скалились обломанными кирпичами красные пробоины, вместо окон зияли дыры, из черных бесформенных жерл сипло, со злобным надрывом высвистывал ветер, будто кто-то, сердитый и властный, выгонял его изнутри. Феофан забрел в какой-то мрачный двор. Здесь, в огороженном разбитыми стенами закутке, было тихо, но тишина была могильной. Будто стенки древних саркофагов, там и сям выпирали выщербленные крылечки, валялись всюду мусор, битый кирпич, огрызки гнилых деревяшек. Пахло плесенью и свалкой. Феофан побрел обратно.

«Так им и надо, попярам, — сказал про себя Феофан, залезая в сыроватые простыни. — Понастроили тут хоромин, оккупировали природу».

Он еще долго ворочался, ругал про себя шторм, из-за которого не попал вовремя домой. А ветер все не унимался и посвистывал где-то в вышине, в антеннах, верхушках мачт.

К утру шторм разгулялся еще сильнее. Это Феофан понял сразу, как проснулся. Ветер задувал в приоткрытый иллюминатор, старая занавеска от этого трепетала и хлопала, словно флаг. Вышел на палубу, — точно! В донельзя тихой бухте Благополучия и то ершилась рябь. Что уж говорить о море. Там, наверно, рванинушка, не дай-то бог. Не бывать опять дома, не бывать под теплым боком Зинаиды.

2

...Плотная лесная грунтовая дорожка, как и обещал матрос, через полчаса привела к озеру. Оно вынырнуло из-за толстых сосен, из-за прибрежных кустов, маленькое, с полкилометра шириной, зарябило пестротой бело-зеленых кувшинок, темной синевой гладкой воды.

Удилище рубить не пришлось. Там, где тропинка упиралась в озеро, стоял опертый об ивовый куст кем-то брошенный длинный березовый хлыст. Им пользовался какой-то заботливый рыбачок — не изломал, не бросил на землю или в воду — сохранил для других.

«Благодарствуем тебе, предшественник!» Феофан быстро, с нетерпением, привязал леску (он всегда нервничал перед тем как привязать и забросить удочку), засеменил по берегу в поисках удобного местечка. Нашел его в неглубокой лахтице — там, где вытекала маленькая речка и у берега было довольно глубоко. Феофан вымерил глубину, поставил как надо поплавок, наживил червяка поядренее, оставил концы подлиннее, как и положено для хорошего окуня, забросил наконец удочку в воду, присел на кокорину и закурил.

И только сейчас увидел резиновую лодочку-одноместку. Она стояла метрах в двадцати, за речкой, у самого берега, под тяжелой, склонившейся к воде березой. В лодочке сидел худенький мужичок с длинными волосьями, в штормовке, в надвинутой на глаза шляпе, и тоже удил. Мужичок увидел, что его заметили и вежливо сказал:

— Здравствуйте.

— Здорово, — фамильярно ответил Феофан. — Как клев?

Рыбак с рыбаком и должны быть фамильярными. Что, на «вы», что ли? Это же смешно.

— Пока что неважно, но ничего, все впереди.

«Чего он такой весь из себя вежливый? — подумал про себя Феофан. — Может, дурик какой?» — и решил больше с мужиком не разговаривать. Ну его!

Толкового клева действительно не было. Восточный ветер — какой может быть клев! Иногда подергивали малохольные окуньки. Феофан сидел без движения битый час, а поймал всего шесть штук. Окушки подпрыгивали под кустом, куда их сложил Феофан, отсвечивали коричневатыми брюшками. Окуни были коричневыми потому, что такого же цвета была вода в озере, стоящем на торфяном месте. Какая вода, такая и рыба — давно известно. Нет, надо было менять место. Может, где есть получше. А где тут лучше, кто его знает. Назад не пойдешь — берег низковат, болотист. Только что подальше, за речушку, там угорышки, березы да сосны толстенные, тень, туда надо. Феофан попробовал вицей глубину в речке. Не-е, не достать дна, глубинища жуткая. Как бы перейти-то?