Валерий Попов - В городе Ю.: Повести и рассказы

• Название: В городе Ю.: Повести и рассказы
• Автор: Валерий Попов
• Издательство: Локид
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-320-00230-0

Великолепная проза Валерия Попова продолжает лучшие традиции российской литературы. Сквозь иронию и смех автора угадывается его бесконечное удивление — неужели мир, в котором мы жили и живем, настолько странен? Гоголевский «смех сквозь слезы» обуревает и нас, читателей. Мы смотрим в зеркало сквозь увеличительное стекло художественного слова — и видим такое! Новая книга Валерия Попова «В городе Ю.» — это памятник нашему времени, последним десятилетиям XX века и тысячелетия. Какое время, таков и памятник!

---

— У меня есть кто угодно,— усмехнулся друг.— И скрипачи, и оперативники, и даже могильщики… но сейчас тебе нужен именно Фил!

— Ладно… диктуй координаты,— сломался я.

…В приемной стоял стол с машинкой, за ним сидела роскошная блондинка с горделивой прической… такая могла сидеть в приемной любой конторы… впрочем, без удивления я встречал теперь таких и среди учителей, и в учреждениях, управляющих искусством… названия места в наши дни не имеют решающего значения; дело в возможностях — не так существенно, в какой сфере.

— Простите, нельзя ли вас попросить…— начал я.

— Нельзя,— мгновенно отрезала она.

— Но… будьте все же так любезны…— настаивал я.

— Я буду к вам любезна в другом месте! — произнесла она грубую, но довольно таинственную фразу и, резко встав, с треском вывинтила из машинки лист и, покачивая бедрами, пошла к главной двери.

Я втиснулся вслед за ней. В большой пустоватой комнате в конце длинного стола под портретом сидел человек с бледным покатым лбом, заканчивающимся на затылке седым пушком. Вдруг на лице его, сильно выдвинутом вперед, появилась улыбка — полумесяц из железных зубов.

— Ну что, зверюга, и ты, наконец, обо мне вспомнил? — ласково-сипло проговорил он.

Я решительно не помнил его — сколько всего за последние годы произошло! — но он, видно, все помнил ясно… говорят, что у людей, находящихся там, память консервируется — им все ярче и милее представляются все подробности жизни их дотюремного существования. Такой же дорогой подробностью оказался, видно, и я.

— Ну, здоро́во…— не совсем уверенно поприветствовал я его.

— Помнишь, как у Боба ураганили с тобою? — Улыбка его стала еще шире.— Да-а… нехорош ты стал… но джазмен джазмена через полвека узнает!

— Ну! — воскликнул я.

Его я, честно, не помнил, но «ураганы» у Боба — как можно их забыть? Отличное было времечко — уже лет тридцать тому назад, когда мы все вместе играли джаз и называли друг друга сокращенно на заграничный манер: Ник, Фред, Боб. Все исчезло, развеялось, в хозяева жизни вышли совсем другие люди… но что делать? Хотя бы ностальгия теперь связывает нас!

— Ну, ты знаешь, конечно,— доверительно тихо проговорил он,— Вэл снова сел, Джага уехал…

Я почувствовал ностальгическую связь и с севшим Вэлом, и уехавшим Джагой, хотя конкретно не помнил их.

— А за тобой я давно слежу,— имея в виду, очевидно, мои литературные опыты, произнес Фил, растроганно глядя мне в глаза.

— Да ну… ерунда! — Я смущенно отмахнулся.

Спрашивать, как он, я пока что стеснялся: во-первых, при его трудной жизни вопрос может быть неприятным, во-вторых, он может тут усечь намек на дела, с которыми я к нему пришел.

Мы, не отрываясь, смотрели друг на друга — наверное, от долгого напряжения глаза наши стали слезиться.

— Может, Филипп Клементьич, вы все же взглянете на бумаги? — ревниво произнесла секретарша.

— Да не тренди ты — видишь, друг пришел! — отмахнулся он.

Он явно досадовал на присутствие здесь человека из чуждого нам поколения и даже — чуждого пола. Но она решила, видно, что если друг, так и не стоит с ним церемониться!

— Слушай, Фил, ты совсем, что ли, озверел? — Она глянула на часики.— Нам полчаса уже у Зойки надо быть!

— …Тафайте, тафайте! — Фил холодно, даже несколько враждебно помахал ей ручкой.

— Разорвать бы тебя на части и выбросить! — резко проговорила она и, повернувшись, направилась к выходу.

Такой накал чувств — тем более из-за меня — несколько смущал.

— Ко мне можно пойти,— неожиданно для себя пробормотал я.

Она, повернувшись, застыла у двери, но не глядела ни на меня, ни на него, а в сторону окна.

Фил, словно не слыша моей последней реплики, продолжал с застывшей улыбкой глядеть на меня. Немая эта сцена тянулась довольно долго, потом он вдруг медленно пошел к вешалке в углу, надел плоскую клетчатую кепочку, которая как бы еще крепче вдавила его огромную птичью голову в грудь, потом он надел длинный черный плащ и направился к выходу. Мы в некоторой растерянности следили за ним… Видимо, следовало считать, что мое приглашение принято: объяснять что-то дополнительно он считал явно излишним.

На улице я сделал движение к винному магазину.

— Взять что-нибудь?

— Ну, возьми конины, что ли? — небрежно проговорил он.

…«Конины»? Это значит — коньяка… Да — круто начинается это дело, но хорошо, что хоть как-то начинается!

От моей выбитой двери он почему-то пришел в полное восхищение.

— Вот так вот, Ирина Евгеньевна, настоящие люди живут! — поучающе обратился он к подруге.— Не то что вы, нынешние жлобы, понаставили дверей!

Она презрительно дернула плечом… черт! Вряд ли после этого она особенно будет меня любить, а от женщин на практике зависит очень много.

Фил вошел в мою пустую, слегка ободранную квартиру (давно я собирался сделать ремонт!) и то ли изумленно, то ли восхищенно покачал головой.

— Вот так вот! — снова обратился он к Ирише.— Никаких тебе стенок-гарнитуров, ковров и прочей лабуды! У людей все дела здесь! — Он шлепнул себя по бледному покатому лбу.

— Мне как раз не очень нравится моя квартира,— слегка смущенный таким успехом, проговорил я.— Она такая не специально у меня! А дверь вообще — только сегодня, наверное, выбита или вчера…

— Ясно? — Он снова строго обратился к ней.— Человек даже не знает, сколько дней без двери живет! — Для него я был дорогим воспоминанием о давних, святых временах бескорыстной дружбы. В глазах Ирины я явно становился все большим идиотом, но в оценке Фила все поднимался — во всяком случае, на этот вечер.

Он взялся за ручку ванной, но я с испугом удержал его:

— Постой… там, понимаешь… раковина разбита!

Дело в том, что мне на день рождения один приятель подарил пузатый пузырек английского одеколона, и это проклятое орудие империализма, выскользнув у меня из рук, стукнулось о раковину. С ужасом я сожмурился… услышал треск… все, накрылся подарочек! Когда я наконец решился разожмуриться, изумлению моему не было предела — пузырек лежал целый и невредимый, раковина же была расколота на крупные куски!

Я рассказал это Филу — он посмотрел на меня со снисходительной усмешкой.

— Ну, ладно — ты лучше историю эту в какой-нибудь рассказ свой вставь, а мне мозги не пудри — я все же инженер!

Я давно уже замечал, что люди, сами живущие по фантастическим законам, от искусства требуют строгости и поучительности — так же и мой друг.

— Ну, хорошо! — Я вытащил на середину комнаты мой «журнальный столик» — старый испорченный приемник, расставил рюмочки.

— Ну, у тебя кайф,— усмехнулся Фил.— Как в монгольской юрте.

— Ну, прям уж! — непонятно обидевшись, сказала Ирина, словно она всю жизнь провела в монгольской юрте и знает ее.

— К ним входишь,— не реагируя на ее реплику, продолжил Фил,— на стенах юрты полки, и на каждой стоит наш старый ламповый приемник «Рекорд»! Батарейки кончаются — монгол едет в улус, везет новый приемник!

Он явно предпочитал, чтобы истории звучали его, а не чьи-то другие.

— Ну, прям уж! — проговорила Ирина.

— На кухню! — приказал ей Фил.

Ирина, взмахнув хвостом, ушла, куда ее послали…

— А когда ж ты… в Монголии был? — пытаясь нащупать основные вехи бурной его жизни, вскользь спросил я.

— Ну, как…— спокойно ответил Фил.— Оттрубил, потом в Сибири работал — я же строитель! — а потом в Монголии прорабом уже.

— Да… неслабо! — восхищенно произнес я.— Так сколько же тебе? — Я пригляделся к его выдвинутому вперед, словно обсыпанному мукой лицу.

— А сколько дадите? — Он гордо-шутливо задрал над плечом свой наполеоновский профиль, застыл с дурашливой важностью, как мраморный бюст.

— Ну… давай!

Мы торжественно выпили.

— Мне про тебя первая еще Полинка сказала — помнишь Полинку? — мол, есть такой замечательный человек! — расвспоминался он.

Полинка! Ну, как же можно не помнить Полинку — мою первую, самую отчаянную любовь!

— А ты… откуда с ней?! — ревниво воскликнул я.

— Сахадка! — Он пошевелил в воздухе пальцами.— Так мы же с ней до второго курса вместе учились!

— С Полинкой? — воскликнул я.

Тут я вдруг увидал, что он склонился к моему столику-приемнику и, покряхтывая, снял заднюю картонную стенку.

— Да не надо! — со страстью, совершенно не соответствующей предмету, воскликнул я.— Не надо! — Я отодвинул приемник.— Давно уже не работает — бог с ним!

— Ладно… так и ходи! — сурово произнес Фил свою любимую, видно, присказку, властно отстранил меня, засунул свою маленькую белую ручку внутрь, по очереди покачал лампы в гнездах, потом воткнул вилку в сеть, нажал клавишу… Сочный, ритмичный джаз потряс мою душу, и стекла, и стены!