Борис Миллер - Под радугой (сборник)

• Название: Под радугой (сборник)
• Автор: Борис Миллер
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1959

Новое в произведениях Бориса Миллера всегда побеждает. В повести «Братья» борьба сначала развертывается на узком казалось бы плацдарме «семейной драмы». Но как умело и с какой целеустремленностью писатель переносит действие в мир больших проблем, описывает жизнь и труд новоселов-дальневосточников!

Для еврейской литературы творчество биробиджанских писателей, в том числе автора книги «Под радугой», имеет принципиальное значение. Художественное слово, рожденное на дальневосточной земле, несет с собой поток свежего воздуха и свидетельствует о новых путях, открытых советской властью для еврейского трудового народа.

---

Он сел на тулуп, поджав ноги, и, щупая картошку, добродушно продолжал:

— Лошадь хорошая, ничего не скажешь. А помнишь, Хаим, когда мы ее взяли, дохлятина была, кожа да кости… А теперь… Не правда ли?

— У-гу!

— А походка! Смотреть приятно! А что норовист малость, так это ничего.

— Надо будет завтра запрячь его в плужок, картошку окучить, — сказал Хаим.

— Да, картошку… Совсем еще не окучивали… Все из-за дождя. Эх, как бы нужен был дождь.

— Окучить все равно придется, а то совсем пропадет. Вчера все-таки был какой-то дождик.

— Тоже мне дождик. Покапало, а ковырни землю — белая…

— Одна, что ли, картошка? А свекла, а кукуруза?

— Да… Ох, нужен дождь.

Но Хаим вдруг перебил его:

— Ведь завтра же воскресенье… — и улыбнулся.

— Ну и что? — не понял Мойше-Лейб.

— Так ведь дождь базару помешает.

— Да-а… Хе-хе… — проговорил Мойше-Лейб и потрогал картошку. — Бери, Хаим, уже испеклась.

— Давай.

Они пододвинулись поближе к костру. Мойше-Лейб достал из костра картошку с почерневшей хрустящей корочкой, разломил ее пополам, выдавил в рот горячую массу и, обжигаясь, проглотил.

— Рассыпчатая картошка!.. Хороша!

1931

Ночная смена

1

Полупустые трамваи торопились в депо. На углу одной из харьковских улиц Шлойма вышел из вагона и направился к фабрике, находившейся рядом в переулке. В черных стеклах погасших витрин отражалась длинная фигура в расстегнутом пальто, с вихрастым чубом, торчащим из-под козырька, с широкими скулами и вздернутым носом. В переулке Шлойму задела женщина в белом помятом платье:

— Пошли, черноглазенький, ночку проведем… А? Люблю черноглазых…

Не отвечая, он прошел мимо и подошел к фабричным воротам, освещенным фонарями.

В цехах еще работала вторая смена. До конца оставалось пятнадцать минут. Шлойма остановился в штамповочном цехе возле тисков дяди Саши и попросил закурить.

— Сейчас, сейчас, — ответил дядя Саша, вытирая вспотевший лоб и круглый бритый подбородок голубым платком с белыми разводами. Он сдвинул очки в железной оправе на кончик носа и, поплевав на измазанные маслом ладони, принялся обтачивать штамп.

Это значит, что дядя Саша заканчивает свой рабочий день.

Шлойма смотрит мимо дяди Саши в цех.

До конца смены остается пятнадцать минут, но цех работает так же напряженно, как и в самом начале рабочего дня. Вздрагивая, бегут вверх и вниз узкие приводные ремни, быстро и размеренно вращаются моторы прессов.

Широкие толстые листы жести с шумом ложатся под длинный нож, узкие полосы со скрежетом падают на пол. На большом столе посреди цеха, почти вовсю его длину, стоят высокие и тяжелые ручные прессы. У каждого пресса — девушка в красном платке.

У одного из таких прессов стоит Таня.

Она штампует медные пряжки — те самые, которые Шлойма потом никелирует в своем цехе.

Ее черные волосы аккуратно заправлены под платок. Коричневая майка туго облегает грудь, крепкая рука откидывает тяжелую штангу. Пресс стонет, стучит по медным пластинкам и выплевывает пряжки в ловко подставленную руку. Таня чувствует на себе взгляд Шлоймы, но, привыкшая к нему, не подымает глаз.

Однако Шлойма очень долго смотрит на Таню и наконец видит из-за толстой штанги, заслоняющей половину ее лица, что и Таня поглядывает на него.

Он вдруг вспомнил, как они познакомились. Это было давно, еще в местечке, в небольшой комнате райпарткома у ее отца, секретаря райкома. Она стояла у окна, а над ее головой, на стене, дрожал продолговатый солнечный зайчик…

И вот в этот зайчик попал и загорелся Танин глаз. Он и сейчас похож на солнечный зайчик с солнечным пятнышком посредине… Но он строг, этот взгляд.

Шлойма подошел поближе.

— Чего смотришь? Не узнал?

— Хочу посмотреть, как ты работаешь… Ведь мы заключили договор, соревнуемся…

— Значит, надо работать как следует. Иди к себе в цех и не мешай. Ну?.. Кстати, вот уже и звонок… — произнесла Таня с улыбкой и в последний раз откинула штангу.

Таня пошла мыть руки, а Шлойма — к себе в цех.

— Ну, ты домой идешь, а мы только еще вступаем, — говорил Шлойма Тане. — Удовольствие — работать ночью!

Она повернулась к нему.

— А что ты думаешь? Я бы согласилась работать ночью. Знаешь, в руках что-то такое… Такое… Работалось бы здорово! Понимаешь? — И она обожгла Шлойму взглядом черных глаз.

— Понимаю, Таня, понимаю! — ответил он и схватил ее за измазанные до локтей руки.

— А ну, ну, хватит любезничать! Умываться надо! — легонько толкнул их дядя Саша, направляясь к крану.

Рабочие уже сняли халаты и умывались.

— И куда это вы так торопитесь, дядя Саша? — спросила Таня, освобождаясь из рук Шлоймы.

— Да вот, тороплюсь, — ответил дядя Саша. — Моей Авдотье хоть и под сорок, а тороплюсь… Думаешь, одна ты красивая? — И он брызнул ей в лицо холодной водой.

2

Все уже сидели на своих местах. Полная, краснощекая Пашка — у одной полировочной щетки, у другой сидела Рося в грубом кожаном переднике. Она замешивала наждачную пыль с олеонафтом; этой полужидкой коричневой массой надо обмазывать пряжки перед шлифовкой. Сел за свой станок и Яшка — ему уже за тридцать, но за веселый нрав его все зовут Яшкой.

— Можно пускать, если возможно… — сказал он и улыбнулся.

Где надо и где не надо Яшка вставляет «если возможно» и этим постоянно смешит ребят. Сейчас они тоже рассмеялись, а Рося, дернув его за давно небритый подбородок, сказала:

— Побрейся лучше, если возможно… Тогда тебя девушки любить будут…

— А я не против, чтоб они любили меня таким, какой я есть… если возможно.

Яшка хотел сказать еще что-то, но в эту минуту загудел мотор, вздрогнули трансмиссии.

Шлойма, засучив повыше рукава, подошел к своему месту, уселся, набрал побольше пряжек. В руках он чувствовал силу, которой ему хватит, чтоб работать без отдыха до утра. Он пододвинулся поближе к вертящейся щетке, уселся поудобнее на низеньком табурете и начал быстро шлифовать пряжки. У него отшлифованные пряжки падали в ящик чаще, чем у Роси и Пашки. Но ему все казалось, что их мало, и он старался работать еще быстрее.

3

План за прошлый месяц был выполнен всего на восемьдесят три процента. Так сказал на общем собрании директор. Уже прошла первая декада апреля, а процентов семнадцать за март все еще не доставало.

— Значит, надо их додать! — закончил директор и хлопнул по красной скатерти.

— Значит, надо их додать! — словно эхо, отозвалась Рося и встала с места.

Она попросила слова. Она предложила работать без выходных, пока семнадцать процентов за март не будут покрыты.

В углах зашептались:

— Вот тебе и на…

— Лучше она ничего придумать не могла…

— Ну, это такая работяга!

Поднялся Давид из токарного цеха. Получив слово, он опустил голову. Глядя на стертые носки своих желтых ботинок, сказал:

— Во-первых, кто виноват в том, что недодали семнадцать процентов? Рабочие? Совсем нет! Целиком — администрация! В токарном цехе уже третью неделю стоит неисправный станок. В никелировочном цехе надо ремонтировать мотор, он поминутно перегревается, и приходится ждать полчаса, покуда он остынет. И еще, и еще… Администрация ничего не делает, а рабочие должны отдуваться…

— Скажи-ка, Давид, а твои четыре прогула в прошлом месяце не имеют отношения к этим семнадцати процентам? — спросил Яшка, на сей раз даже без своего «если возможно».

— Какие четыре прогула? У меня за эти дни есть больничный лист. Не думай!

— Да, у тебя всегда больничные листы, когда выпить хочется. Знаем! — сказала Рося.

— Товарищ председатель, — обиделся Давид. — Слово предоставлено мне… Я еще не кончил.

— Ну, говори, говори, если возможно! — крикнул Яшка.

Давид хотел сказать еще насчет тарификации. Тарификация ни к черту не годится!

— У тарификатора, видать, кошачья память… Зарабатываешь рубль в день, из сил выбиваешься… — поддержала его Павлова из никелировочного цеха, облизывая подкрашенные губы.

— А кто же виноват, если ты гонишь брак? — крикнула Рося. — Еще говоришь…

Рося метнула возмущенный взгляд в сторону Павловой, будто плюнула, и сказала сидевшей рядом Тане:

— Вот такие и виноваты…

Тогда поднялась Таня.

— Так вот, товарищи, где собака зарыта: прогулы, брак, не хотят работать. Вот откуда берутся эти семнадцать процентов. И администрация, конечно, тоже… не ремонтируют вовремя, не меняют старых спецовок и так далее. Но мы сейчас об этом не будем говорить. Я предлагаю проголосовать предложение товарища Роси относительно работы без выходных, пока не выполним план за март.