Владимир Казаков - Время в долг

• Название: Время в долг
• Автор: Владимир Казаков
• Жанр: Прочие приключения
• ISBN: 9785447433482

Если рассказать в нескольких словах, о чём эта повесть, то это будет так – она о сильных, мужественных и чистых сердцем людях.

---

– Через Плюй-омут, – подсказал Корот.

– Потом переучились на истребители. Опять фронт. После войны – Север. На Севере ночи длинные, много нелетных дней, я использовал это скучное время для учебы: заочно одолел курс авиационного института и факультет журналистики в институте марксизма-ленинизма… И вот к вам, Очень захотелось поработать в городе своей юности… Все!

Пилоты разочарованно зашумели.

Встал Короткий, большой рот растянут в улыбке.

– Тихо! Борис Николаевич еще расскажет вам много интересного, а может, и напишет. А сейчас время дорого. Приземляйся, Борис. Действительно, с Борисом Николаевичем мы старые друзья. Хлебали из одного котелка, летали бок о бок, даже обожали одну дивчину! И ко всему сказанному, – маленькие глаза Кроткого затеплились, – я ему жизнью обязан…

– Обоюдно, Михаил Тарасович!

– Да ладно, Боря… К делу, товарищи. Заданий сегодня – навалом. Все, кто стоит в наряде по трассам левого берега Волги, оформляйте документы и – в путь. На правом берегу низкая облачность, местами туманы. Как только синоптики разродятся хорошей погодой, начнем работать в полную силу.

Пилоты зашевелились. Улетающие рассчитывали маршруты на линейках и ветрочетах, заправляли в планшеты карты. Остальные потянулись гуськом в коридор «на перекур». В комнате остались Романовский, Кроткий и дежурный пилот.

Кроткий обратился к нему, и в жестком голосе проскользнула нотка неуверенности:

– Тебе, Пробкин, придется еще поработать.

– Да, командир, восемнадцать минут.

– Часика четыре, Пробкин. Погода гнилая, а со стометровым минимумом всего два человека. Санавиация сегодня щедра на задания.

– Я отбарабанил сутки. Точка!

– Брось, Пробкин, ночью-то ты, наверняка, спал! Неужели у тебя хватит нахальства сорвать санитарный полет? Ты представь…

– Сами слетаете!

Кроткий не торопясь и обстоятельно начал доказывать, что сегодня каждый хороший пилот на счету, что еще вчерашние задания не довыполнены и, если не улучшится погода, эскадрилья «пустит пузыри».

– Дошло до тебя? – закончил он.

– Вполне… До меня дошло, что завтра можно уйти с работы на полчаса раньше, так как сегодня вы задержали меня своей проповедью именно на это время.

Квадратный подбородок Кроткого дрогнул, и он тяжелым кулаком ударил по столу. А Пробкин только развел руками:

– Кодекс законов о труде надо чтить, товарищ командир не менее, чем уголовный.

Кроткий тяжело задышал:

– Встать! Встать, бисов сын!

Пробкин демонстративно положил ногу на ногу.

– Дрючком бы тебя перетянуть по перечнице! Отстраняю от полетов на неделю!

– За что?

– По кзоту твоему! Иди жалься… топай, топай!

Пробкин пожал плечами, встал и вышел, а Кроткий повернулся к Романовскому, выдернул дрожащими пальцами папиросу из пачки, закурил:

– Видал ферта?.. Классный пилот, а баламут! Вечно недоволен, морщится, пререкается. В армии я бы ему десять суток гауптвахты влепил за язык, а тут… И думаешь, куда спешит? На перрон! Встречать из Адлера свою куклу – стюардессу, нести ее чемоданчик!

– Ты не имел права отстранять его от полетов.

На минуту воцарилось неловкое молчание. Кроткий сделал несколько быстрых затяжек и вдавил папиросу в пепельницу.

– Есть же предел терпению!.. Страшно устаю с такими, – вздохнул он. – Трудно работать. Народу не хватает. Летаем, как заведённые, от восхода до заката. Домой пожрать съездить некогда! А что стоит мне держать в руках этих пацанов? Сейчас все грамотные, все законы знают. А сюсюкаться, уговаривать я не привык… Втягивайся в работу, Боря. Поможешь?

– Я заметил, ты стал чисто говорить по-русски, когда не волнуешься.

– Ты, что ли, один академии кончал… Где остановился?

– Я тут, вещи в камере хранения.

– Квартиру организуем, а сегодня ночуешь у меня. Познакомлю с семейством, да нам с тобой есть о чем побалакать.

– Рад буду.

Романовский вышел в коридор. Синеватый папиросный дым стлался под потолком, лениво втягиваясь в открытую форточку окна. У подоконника стояли группкой пилоты. По их возбужденным голосам он понял, что разговор затрагивает всех. Поэтому они и сгрудились вокруг Пробкина, круглая белесая голова которого возвышалась в середине. Против него в независимой позе стоял Василий Туманов.

– Так, значит, пройдешь? – иронически спрашивал Пробкин.

– Пройду! – упрямо твердил Туманов.

Романовский подошел ближе и тоже задымил сигаретой.

– Видимость ноль, облака прилипли к земле, а наш Василек героически пробивается с почтой к благодарным подписчикам газет и журналов! – резюмировал Пробкин.

– С почтой, может быть, не пойду, а к больному…

– Так, так! А что говорит по этому случаю Наставление, товарищ Борщ? – обернулся Пробкин к высокому ушастому пареньку, безразлично глядевшему в окно.

– Параграф сто третий Наставления по производству полетов гласит: если погода ниже установленного для трассы минимума или ниже личного минимума пилота, пилот обязан прекратить выполнение задания и вернуться на базу или проследовать на запасной аэродром! – без запинки последовал ответ.

Пробкин поднял палец.

– Во! Устами отличника Аэрофлота всегда глаголет истина. А ты… – он повернул Туманова к окну. – Кто он, ребята?

– Ин-дюк! – прозвучало неожиданно громко и стройно.

– Почему индюк? – растерянно спросил Туманов. Дружный смех не мог заглушить чей-то звенящий голос из угла:

– Индюк – птица задиристая, горластая, а летать не умеет!

Туманов потер лоб и угрюмо глянул на Пробкина.

– Так, значит, ты, Семен, не полетишь в плохую погоду, если нужно оказать помощь человеку? А совесть?

– По моральным вопросам авторитет у нас тоже Илья Борщ. Выдай ему, Илюша.

– При погоде, мешающей полетам, санитарная авиация за жизнь больного не отвечает, – бесстрастно, будто диктовал, произнес ушастый паренек и вдруг взорвался: – Чего ты из себя корчишь, Туманов? Без году неделя пилотское получил, а туда же, в асы! Наставление ревизуешь!

– Страшно ярый ревизионист наш Василек! – вставил Пробкин.

– За что агитируешь? – не унимался Борщ. – Жить надоело? Худой пример другим подаешь!

– Точно! Он демагог… и как там еще, Илюша?

– Опасное настроение у тебя! – Борщ внушительно засунул руку за борт пиджака и шагнул к Туманову. – Придется разобрать… Нужно проверить тебя в моральном аспекте…

Романовский с удовольствием смотрел на ребят. Таких же он видел на фронте с сорок второго по сорок пятый год. Таких и немного не похожих. Эти одинаково молодые, одинаково живые и непосредственные, эрудированные, одетые в одинаковую красивую форму. В лицах и жестах что-то орлиное, показное, бравируют, хоть и маленьким, опытом. А в облике его фронтовых товарищей не было ничего броского.. Разговоры велись обыкновенно будничные. Но у одного из широкого кармана летного комбинезона торчала книга, и он, наверное, после тяжелого боевого дня не сразу падал на кровать, а долго сидел у коптящего фонаря в аэродромной землянке. У другого на поясе болтался кинжал с резной рукояткой – собственное творение! Рядом с третьим всегда вертелся мокроносый щенок. Перед вылетом чертенок карабкался в пилотскую кабину и, забившись за бронеспинку, трясся от страха, «орошал» шпангоуты, но не хотел расставаться с хозяином… А этих ребят Романовский почти не различал, характеры их для него, командира, пока были тайной. Но все равно что-то роднило их с его фронтовыми друзьями, какой-то на первый взгляд малозаметный след соединял поколения, след не в виде мозолей на руках или угольной пыли, вкрапленной в кожу, а профессиональный, оставивший еще не глубокие, но уже вечные заметы в сердцах парней. Надо узнать каждого в отдельности. Вот хотя бы Туманов, «Василек», нежный, как девочка, а ведь случись, полезет в пекло. А Пробкин, лидер, заводила, демагог, по Короткому? Адлеровский самолет уже прилетел, а он не торопится, хотя и бросает тревожные взгляды в окно. Пожалуй, сегодня он не скоро уйдет с работы…

Романовский выронил обжегшую пальцы сигарету, затоптал окурок и вернулся к Короткому.

* * *

Кроткий повез Романовского на своей «Волге». Последний раз в Саратове Романовский был в конце сорок четвертого года, получал на заводе самолеты – истребители. В его памяти сохранились грязные улицы, дребезжащие трамваи с окнами, заклеенными полосками бумаги, невзрачные дома. Прохожих было мало, и все они, одетые в темное, куда-то спешили. А сейчас «Волга» шуршала по гладкому асфальту, по обочинам – липы, тополя. За живой изгородью высились новостройки.

– Как звать твою жену, Миша?

– Марфа. Марфа Петровна.

– Неужели та ясноглазая Марфинька из «Красной нови»?

– Та Марфинька из деревни, – угрюмо повторил Кроткий и заволновался, указывая на пацана, скатывающего с пригорка на шоссе булыжник: – Смотри!.. Оболтус!