Владимир Личутин - Белая горница (сборник)

• Название: Белая горница (сборник)
• Автор: Владимир Личутин
• Издательство: Северо-Западное книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1973

Владимир Личутин по профессии журналист. «Белая горница» — его первая книга. Основу ее составляет одноименная повесть, публиковавшаяся до этого в журнале «Север». В ней рассказывается о сложных взаимоотношениях в поморской деревне на Зимнем берегу Белого моря в конце двадцатых годов.

В сборник вошли также очерки о сегодняшней деревне, литературные портреты талантливых и самобытных людей Севера.

---

…Но вот полное приключений плавание, когда путешественники едва не погибли, застигнутые штормом, закончилось. Все обошлось благополучно. И по возвращении было решено совершить переход через Новую Землю к Карскому морю, который и был намечен на двенадцатое августа.

Сборы оказались долгими. Из двадцати восьми собак три были съедены сотоварищами, притом вожаки, а две пропали бесследно. Вылко связал всех собак одной длинной веревкой и, немного подумав, впереди всех поставил маленькую собачку в белых пятнах.

— Этот теперь у меня капитаном будет. Раньше был штурман, теперь капитан. — И засмеялся.

Потом вместе с Санко пошли в шлюпку и всю собачью свору на длинной веревке потащили через прибой. Несмотря на сопротивление и недовольное рычание, собак свалили в кучу на носу шлюпки. Как заметили члены экспедиции, ненцы с собаками особенно не церемонились. И хотя отправлялись в трудное путешествие, покормить их не позаботились. Илья хватал собак за шиворот и говорил: «Кормить не нужно». — «Почему?» — спрашивал начальник экспедиции Крамер. «Сыты будут — худо вести себя будут».

Переправились через залив, еще раз осмотрели имущество, аккуратно увязали на нарты и по двое впряглись в каждые сани, помогая животным. Ботаник Лоренц, увлекшись ролью, по живости своего характера и сам повизгивал. Илья, высоко натянув нерпичьи пимы, шел в авангарде, разыскивая брод. Он только изредка оборачивался, когда в упряжке начиналась заваруха. Это Пайды, большой белый пес с коричневыми пятнами, вечно недовольный своей жизнью, кусал товарищей по упряжке. Вылко уже не раз ударял его хореем, но, видно, учеба не пошла впрок. Заслышав снова шум, Вылко останавливался и укоризненно говорил собаке: «Ой, Пайды, Пайды! Тебе опять надо морда набок делать!»

Поход был трудным, и собаки за три дня действительно оголодали. Ночью, когда члены экспедиции спали, они тащили все, что можно: съели пимы у Лоренца, посуду уволокли в скалы и там облизали так, словно вымыли. Да и сами путешественники были голодны. Но вот Санко убил оленя. Развели громадный костер, но сначала по примеру ненцев все ели мясо сырым и пили кровь, потом жарили шашлыки на запасных санных полозьях, а Русанов на крышке от конфетной коробки приготовил жареную оленину с картофелем. И это был праздник.

Потом двое суток лил дождь. Все лежали в палатке, не показывая носа. И однажды Илья затянул самоедскую песню. Он пел ее заунывно, не повышая голоса, призакрыв глаза. И под шум дождя, что барабанил в шкуры чума, под тихий свист ветра, что пробивался в дыры, эта песня была особенно грустной и настраивала на размышления. Когда ненец кончил петь, Вылко спросили, что он пел. Илья ответил:

— Сказка… Песня про смерть называется.

Но переводить долго отказывался, едва уговорили. А дождь все лил и лил. Но под вечер Илья, высунув из полога лицо, посмотрел в небо и сказал:

— Скоро будет снег и мороз, скоро зима.

И в самом деле, на следующее утро всех разбудил Илья:

— Сарю янгу — дождя нет, — улыбаясь во весь рот, объявил он.

Все вылезли из чума, словно медведи. Действительно, так надоевший дождь ушел в сторону океана. После быстрого завтрака опять вместе с собаками впряглись в нарты и направились к перевалу. Эти горы еще никогда не слыхали русского голоса.

…На следующее лето судно «Дмитрий Солунский», на котором начальником экспедиции был Владимир Русанов, опять пришвартовалось у становища Маточкии Шар лишь с той целью, чтобы забрать проводником Илью Вылко. В этот раз Русанов решил обогнуть самую северную оконечность Новой Земли. До него этим путем прошли великий мореплаватель Баренц и помор Савва Лошкин. Русанов обогнул Новую Землю, а, отплывая обратно в Архангельск из Маточкина Шара, зашел в чум Константина Вылко. Они долго пили чай, вели беседу, где и решили окончательно, что на этом судне Илья поедет учиться в Москву.

В Архангельске Вылко жил вместе с Русановым, и все ему было дивным в этом городе. Однажды остановила вывеска «Чары». Русанов объяснил, что это электротеатр, тут показывают живые картины. Но Вылко не хотел верить и на другой день сам пошел смотреть и убедился, как «картины ходят по стене».

А потом поехали в Москву. Она ошеломила Илью: «Вышли из вагона, ой, народа много. Город очень красивый, какая-то машина катит без лошади, мы сели в нее, я и боюсь. Красиво-красиво стал говорить Русанов».

В Москве Русанов отыскал художника Переплетчикова, и ненец стал жить у него.

* * *

«…Осенью 1910 года пришли ко мне два незнакомых человека: один высокий, блондин, другой — низенький, коренастый, с лицом монгольского типа. Это были начальник новоземельской экспедиции Владимир Александрович Русанов и Илья Вылко, который приехал в Москву учиться живописи. Одет он в пиджак, от него пахнет новыми сапогами, и когда он ходит, то стучит по полу ногами, как лошадь на театральной сцене. „Это живая карта Новой Земли, — сказал Русанов. — Человек он смелый, отважный, решительный, отличный стрелок, бьет гуся пулей на лету“».

(Из воспоминаний Василия Переплетчикова).

* * *

Вечером того же дня Переплетчиков уехал на заседание, а Вылко остался ночевать в мастерской на диване. Когда художник возвращался домой, то увидал, что во дворе противоположного дома горит дровяной сарай. Вбежал в квартиру, по окнам бегают тревожные отблески огня, а на диване, свернувшись калачиком, лежит Илья и не спит. Около ног, на полу, все его имущество в узелке: это на случай, если загорится мастерская.

— Ты чего не спишь? — спросил Переплетчиков у Вылко, поймав его испуганный взгляд. Вылко быстро поднялся с дивана, в непроницаемых глазах его видна была настоящая тревога.

— А у нас на Новой Земле такого огня не бывает.

…С городом Вылко ознакомился быстро. На трамвае на уроки ездил один. Он был полон непосредственности и чистосердечия. Если Илья не заставал учительницу дома, то в ожидании ее ложился на кровать и засыпал, потому как в ненецких обычаях заходить в чужой чум, как в свой дом, и, не ожидая приглашения, садиться есть, а потом оставаться на ночлег. Таковы законы ненецкого гостеприимства, где даже в языке отсутствует слово «спасибо».

Вылко сшил себе модный пиджак, купил рубашку с воротником, который был всегда накрахмален, художник Архипов подарил Илье котелок, в руках у него тросточка. В новом наряде он с удовольствием гулял по вечернему городу. Через сорок лет напишет ему дочь Крамера, начальника экспедиции 1909 года: «Помню вашу фигуру в длинном черном пальто с котелком в руке и застенчивую вашу улыбку».

Когда Вылко скучал по дому, то рисовал избу отца, снеговые туманные горы, закат и птичьи базары. Краски на его картинах были свежи и необычны. Он рисовал и пел длинную песню о ненецком богатыре Ваули. А по ночам во сне он видел отца и братьев, и от постоянной сердечной тоски страшные видения, похожие на картины «живого кино», навещали его.

Чтобы освободить себя от страхов, Вылко рассказывал художнику:

— Видел во сне, что сам помер. Испугался, жалко стало. Вижу по лестнице народ лезет на небо: начальники лезут, дети лезут, бабы лезут. Долез я доверху, а мне и говорят: «Куда лезешь? Ты еще не помер, после полезешь». Я обрадовался, назад полез. Насилу до земли добрался: народ шибко наверх лезет, не пускает. Очень рад был, что не помер…

Но постепенно тоска по родине все реже и реже навещала его. Красочная Москва закружила его по музеям и театрам. Ему очень нравилась музыка, особенно оперная. Через много лет Михайлов-Доронович напомнит: «Помню, как в Москве провожали вас на вокзале и как грустно было вам расставаться с музыкой… Накануне вы были в опере Большого театра, помните?»

В эту зиму Вылко много рисовал, его картины выставлялись и расходились по частным собраниям: любителей живописи привлекала в картинах свежесть восприятия мира, а зрителей — необычность самого случая. Ведь слово «ненец», что в переводе означает — человек, для России было еще незнакомо. Сведения о ненцах для многих сводились лишь к тому, что в ледяной стране живут «не люди — не звери», а один из них даже рисует. В газетах того времени можно было прочитать о Вылко: «Что ожидает этого талантливого дикаря-художника — трудно сказать. Может быть, талант его, как занесенная ветром искра, едва вспыхнув, тотчас и погаснет, исчезнет без следа. Пятидесятиградусные морозы, стодневные ночи и девятимесячная оторванность от родины, от живого мира — едва ли много дадут пищи этому робко вспыхнувшему огоньку».

Пока Вылко учился в Москве, где-то за тысячи километров зрела роковая беда. Погиб его двоюродный брат. И все вернулось «на круги своя»: маленькая песчинка, чудом слетевшая с узаконенной орбиты, была поставлена на место. А сколько таких искр, даже не превратившихся в огонь, было безжалостно потушено в холодных просторах тундры!