Луи Буссенар - Приключения знаменитых первопроходцев. Африка

• Название: Приключения знаменитых первопроходцев. Африка
• Автор: Луи Буссенар
• Издательство: Ладомир
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1998
• ISBN: 5-86218-332-9

Перевод крупнейшего произведения классика приключенческой литературы, в котором рассказывается о наиболее интересных эпизодах биографий известнейших завоевателей, путешественников, мореходов.

В данный том вошли приключения в Африке.

---

Как и повсюду на Черном континенте, мужчины повсюду ходят с оружием: все носят большой обоюдоострый тесак, которым пользуются и в сражении, и для разных обиходных работ. Щитов у них нет, зато есть очень опасные, страшно зазубренные дротики с толстым древком длиной около метра и двадцати пяти сантиметров; шейка наконечника доходит до середины копья.

Арабы считают эту народность дурной, тщеславной, злобной, хвастливой и разбойной. Надо согласиться, что никакого представления о приличиях у жителей Угого нет: они приходят целой толпой в палатку к путешественнику, рассаживаются, бесстыдно разглядывают гостя и беспощадно высмеивают все, что им кажется странным. Толпа преследует вас повсюду, не отстает в продолжение нескольких миль; женщины с голой грудью и с младенцами за спиной бегут за вами и что-то злобно кричат; девушки при виде чужеземца громко хохочут и издеваются над ним, как уличные мальчишки в странах с более скромными нравами. Но самое любопытство доказывает, что туземцы поддаются совершенствованию: полностью выродившиеся народы — австралийцы или огнеземельцы[179], например, — совершенно равнодушны ко всему новому.

Первого ноября, отдохнув и немного пополнив запасы, караван покинул Угого и направился через заросли в Рубуги. 7 ноября он пришел в Каш, столицу Уньянембе и главное арабское поселение в этих местах.

Против своей воли Бёртон задержался там из-за довольно обычной в Африке неприятности: его носильщики сбежали и нужно было набрать новых. Во многих местах это бывает трудно, только не в Уньянембе: здесь почти все местные жители занимаются подобным промыслом. В большинстве других африканских стран его считают презренной рабской службой, здесь он почетен для мужчины. Более того — уметь носить тяжести здесь так же необходимо, как у нас иметь определенное занятие; это знак добропорядочности и силы.

Дети с молоком матери получают пристрастие к подобному занятию и с самого юного возраста таскают маленькие куски слоновой кости. Они такие же прирожденные носильщики, как породистые собаки — охотники; из-за тяжкого груза у трудолюбивых малышей на всю жизнь остаются кривые ноги, как у животных, которых слишком рано заставляют работать. В Уньянембе любят путешествия, но страстно привязаны и к родной земле; если туземцами овладела страсть вернуться домой, ничто их не остановит.

Они с огромной охотой нанимаются на службу, но вблизи родных мест готовность идти дальше держится на тонкой ниточке: при малейшем предлоге носильщики собирают пожитки и всей толпой исчезают. Когда экспедиция приближается к их краям, у туземцев надо отобрать и сложить все имущество (ткани и стеклянные побрякушки) вместе с общей поклажей и выставить вооруженную охрану. Но и такая предосторожность часто не помогает. Одержимые единой пламенной страстью, они становятся глухи к голосу рассудка и к собственной выгоде — ностальгия помогает им изобрести всяческие уловки для побега. Как правило, туземцы-носильщики не сразу трогаются в путь вслед за караваном, чтобы тот, кто заплатил, не нагнал их и не вернул силой.

Итак, они склонны к бегству и безразличны к тому, что их наниматель окажется в затруднительном положении, но в некотором роде они люди честные: почти не бывало примера, чтобы кто-то унес хотя бы тюк поклажи.

Капитан Бёртон, как зоркий наблюдатель, описывает сцену выхода в путь. Это интереснейшее описание, и читатель, конечно, не посетует на предоставленную возможность оценить его прелесть.

«Все тихо, как на кладбище, — пишет Бёртон. — Все спят — даже часовой стоя покачивается возле костра. Часа в четыре утра один из наших петухов, встрепенувшись, приветствует восход; ему отвечают другие петухи. У нас бывало до шести таких живых будильников, являвшихся всеобщими любимцами; они сидели на шестах носильщиков и по первому требованию получали воду. Я сам давно проснулся и позевываю спросонок, а если хорошо себя чувствую — то уже и перекусил.

Едва побледнел восток, я зову гоанцев[180] развести огонь; зевая и поеживаясь (температура градусов пятнадцать по Цельсию), они поспешно исполняют приказание и приносят еду. В такое время суток аппетит неважный — хорошо было бы возбудить его разнообразием. Мы пьем чай, если есть — кофе, едим печенье из теста на сыворотке, размоченное в рисовом отваре, иногда — похлебку, похожую на кашу.

Тем временем белуджи[181] ставят на костер жаровню и, усевшись кругом, поют священные гимны, курят табак, подкрепляются чем-то вроде кускуса[182] и печеными бобами.

Пять утра. Все проснулись, и начинаются перешептывания. Это критический момент. Носильщики обещали выйти сегодня пораньше и сделать большой переход. Но они изменчивы, как волна, как сердце красавицы; этим прохладным утром они совсем не похожи на людей, которым вчера пришлось жарко. Многие из них, возможно, в лихорадке, но в любом караване есть лодыри без царя в голове, зато с громким голосом, которым лишь бы перечить на каждом шагу. Если такой работничек решил отдохнуть, то греет себе руки-ноги у огня, не поворачивая головы, и только исподтишка хихикает, глядя, как бесится хозяин.

Если все эти люди, склонные к подражанию, единодушны, вам остается только вернуться в палатку. Но если между ними есть разногласия, первый, кто чуть-чуть пошевелится, увлечет за собой остальных. Отряд оживляется, повсюду раздаются крики: “В дорогу! В дорогу! Пошли! Пошли!”; иные еще хвастают: “Я сильней осла! Сильней быка! Сильней верблюда!” Бьют барабаны, звучат дудки, свистки, рожки…

Когда все готовы, проводник — человек из племени киранго в роскошной одежде — берет груз, один из самых легких, красный флаг, утыканный колючками, и идет впереди; за ним следует носильщик и бьет в литавры, напоминающие по форме песочные часы.

Вот наконец весь караван в сборе, выстроился в колонну и ползет чудовищным удавом по склону горы, в глубоком овраге, по ровному полю…

Сразу за проводником идут “раздатчики” с тяжелым грузом слоновой кости — они горды, что несут драгоценную ношу. На кончике каждого клыка непрестанно тинькает колокольчик, как на шее у коровы; к другому концу привязан скарб носильщика: бутылочная тыква, циновка, коробка, глиняный горшок. Если ноша слишком тяжела, два человека тащат ее на шесте, как паланкин[183].

Все люди одеты плохо: если бы кто вздумал в дороге прихорашиваться, его бы подняли на смех. Когда собирается дождь, все снимают плащи из козьих шкур, тщательно сворачивают и подкладывают под груз на плечо. Получив порцию зерна, носильщики ссыпают его в мешочек и привязывают сзади к поясу. Получается нечто вроде турнюра[184], на котором они сидят, как на табуретке.

Главное развлечение в дороге — гвалт; рожки и барабаны соревнуются на громкость, все свистят, поют, завывают, рычат, изображают птиц и диких зверей, кричат такие слова, каких на отдыхе не произносят, и непрестанно болтают.

В караване есть старший, иногда даже несколько; они идут обычно в арьергарде, чтобы подгонять отстающих и следить, не собрался ли кто сбежать.

В восемь часов — привал и завтрак. Носильщики снимают поклажу и осторожно ставят на землю; тем временем женщины шелушат зерно и толкут кофе. В деревне, у себя дома, африканцы обыкновенно едят умеренно, в дороге — до отвала. Не заботясь о завтрашнем дне, они объедаются, а позднее жестоко страдают от голода.

Вечером стреноживают скотину, разжигают костры и обедают, потом — сказки, песни, пляски! Да, у этих усталых людей находятся еще силы, чтобы плясать с такой страстью, о которой не имеют никакого представления те, кто не видал этих плясок.

Часов в восемь вечера раздается крик: “Спать! Спать!” Все тотчас подчиняются, и вскоре над недвижным лагерем звучит согласный храп. Только женщины, которые здесь так же болтливы, как и везде, часто в полночь пробуждаются и встают… чтобы всласть наговориться!»

После многих тревог, лишений и тягот Бёртон поднялся на крутую гору, поросшую колючими зарослями, и увидел на горизонте сверкающую водную гладь. Это была Танганьика!

«Первый же взгляд на озеро, раскинувшееся под тропическим солнцем среди гор, — пишет Бёртон, — поражает воображение… У нас под ногами — дикие ущелья с еле заметной тропкой внизу. В пропасти вьется никогда не выцветающая изумрудная полоска тростника, разрезающая волны и примыкающая к золотой ленте песка.

Душа моя и глаза радовались, я все позабыл — опасности, тяготы, неизвестность, ожидающую меня на обратном пути, — и согласился бы вытерпеть вдвое против прежнего; все разделяли мое восхищение».

Это произошло 13 февраля 1858 года.

Бёртон оказался поражен, увидав, что берега этого огромного озера — подлинно внутреннего моря — почти безлюдны. Ведь по восторженным рассказам арабов он думал здесь найти людный город, порт, крупный рынок, торговлю, жизнь… А тут — несколько хибарок, разбросанных меж небольших полей сахарного тростника и сорго, — и это тогда называлось «город» Уджиджи!