Владимир Смирнов - Граф в законе. Изгой. Предсказание

• Название: Граф в законе. Изгой. Предсказание
• Автор: Владимир Смирнов
• Издательство: Терра
• Жанр: Криминальный детектив
• Год: 1997
• ISBN: 5-300-00909-1

Владимир Смирнов — современный писатель, историк, журналист. В сборник вошли его романы «Граф в законе», «Изгой» и повесть «Предсказание».

Автор в своих произведениях показывает не только профессионализм работников правоохранительных органов в борьбе с преступниками, но и их человечность, гуманное отношение к пострадавшим, к близким и родным тех, кто нарушил закон.

---

— За что же наши академики так невзлюбили Мостопалова? — спросил Виктор.

— Да за то, что дед был ученым с мировым именем, но не был ни академиком, ни профессором, ни доцентом, даже не имел высшего образования. «Невзлюбили» — мягко сказано. Кто-то настрочил донос в КГБ, что мой дед — агент американской разведки. В результате, можете догадаться, — семь лет тюрьмы…

Сжав губы и сдвинув брови, портье замолчал. В его памяти сумбурно забегали обрывки давних воспоминаний: много выкриков, униженных слов мольбы, проклятий.

Виктор силился выстроить из принимаемых разорванных мыслей какие-то четкие контуры — не получалось.

Внезапно его с неумолимой властностью стала окутывать дремота. Долгий день, начавшийся с кошмарного сновидения, был настолько насыщен необъяснимой нервозностью, что, видимо, только этот удивительный рассказ, похожий на вынужденную отчаянную искренность, еще какое-то время поддерживал в нем силы. Но рассказ по своей логике подошел к концу, и Виктор сдался, как сдается боксер, лежа в нокдауне на ринге: «Не встану! Как приятно ощущать бездействие и прохладу помоста!»

Погружаясь все глубже и глубже в сонное расслабление, Виктор крохотной, еще бодрствующей частичкой слуха воспринимал отдельные речевые сочетания:

— …Дед вышел другим…

— …Мы с ним построили этот дом…

— …Стал гнить один…

Почувствовал прикосновение к плечу.

— Приехали… Наш горный отель.

Виктор нехотя выбрался из машины, и тут же с него скатился сонный дурман. Он стоял на пышном разноцветье альпийского фривольно-девственного луга. Впереди угрюмо вздымалась горная гряда, нежно прикрытая сверху прозрачными облаками, а позади стремительно уходили вниз светло-изумрудные поля, держа на себе уж очень независимые, островерхие группки деревьев, словно выдвинутые дозоры темного лесного горизонта. Сверху низко нависало суконно-голубое небо.

Вершину разрезало рваное ущелье. По ленивым взрывам косматого тумана можно было предположить, что в узкой теснине ревет на перекатах холодная река, несущая талый снег.

Возле крутого обрыва врос в землю небольшой почерневший дом; он глядел на Виктора человечьим лицом: широкие двери — растянувшийся в улыбке рот, нависший над ними козырек — плоский нос, три глаза. Третье вверху на лбу дома.

— Верхнее окно — ваше, — сказал ему подошедший портье, — Пойдемте. Кажется, деда нет. Я покажу вам его научные хоромы.

В первой темноватой комнате все стены до потолка были уставлены книжными полками.

— У него было почти пятьдесят тысяч книг, — комментировал портье, — здесь остатки. Тысяч шесть.

В другой комнате у окна стоял заваленный рукописями, журналами широкий письменный стол, а за ним четырьмя стройными рядами высились массивные шкафы с выдвигаемыми ящичками — совсем как зал каталога в библиотеке.

— Тут он работает. А здесь хранятся фольклорные карточки. Сто двадцать тысяч, представляете? Более чем на трехстах языках мира. Но давайте вернемся. А то дед увидит нас.

— Рассердится? — спросил Виктор.

— Нет. Слова не скажет. Но он меня всегда предупреждает: «В мой храм не должна ступать нога иноверца. А для меня все иноверцы, кроме тебя».

В мансарду вела отдельная лестница, огибающая угол дома со стороны обрыва. Виктор огляделся: комната светлая, с затаившейся первозданной тишиной.

— Вам будет здесь хорошо, покойно, — заверил портье. — Продуктов хватит надолго. Я дней через десять наведаюсь, хорошо?

Виктор задержал его у дверей.

— Одна просьба. Если будут меня разыскивать, не говорите, где я.

Он слышал, как сбегал по ступенькам портье, как заводил не желающую возвращаться машину, как наконец взревел, ровно заработал мотор, как удалялся, будто скатывался под гору, шум двигателя, пока не затих совсем…

Вдруг показалось, что последняя слабенькая духовная связь с незримым энергетическим полем, объединяющим все живое, прервалась и он остался один, окруженный пустотой и молчанием. Никому не нужный, никчемный, отброшенный. Жутковатое состояние. Но еще более жутким и оттого нереальным представлялось возвращение в городскую орущую неразбериху, откуда сбежал.

На подоконнике он обнаружил (будто специально кем-то оставленный) флакон с успокоительными таблетками «Нозепама», не задумываясь, высыпал сразу шесть белых кружочков на ладонь и опрокинул их в рот. Лег улиткой на кровать в ожидании покоя.

Проснулся, когда уставшее солнце висело, как ореол, над самым высоким пиком горной гряды. Есть не хотелось, мучила жажда. Он взял ведерко, спустился по прилипшей к углу дома лестнице. Но не вышел на тропку, которая резко ныряла в туман к шумящей реке. Потянуло заглянуть в окна старика. В одном из них воспаленно горел ранний свет керосиновой лампы, освещая склоненную лохматую голову и страницы толстой книги. Стало чуть легче, не так одиноко и зябко. Рядом была живая душа.

Дни потекли в тусклом немом однообразии, как у заброшенного судьбой на сказочно живописный, но совсем чужой и надменно-равнодушный остров. Деревья не видели Виктора — смотрели в небо. Трава, примятая подошвами, тут же поднималась, не оставляя следа. Глубинный рокот водного потока, пронизывающий все вокруг, властно подавлял чувства, движения, мысли, вызывая вялость и оцепенение. А под магическим воздействием угрюмо нависших горных великанов, наверное, тех самых, которые воздвиг Геркулес на границе мира, произошло как бы самоуменынение: из обычного человека, который недавно расселял в себе весь мир, Виктор превратился в крохотное существо, стал безвестной обезличенной амебой.

Эти ощущения с каждым днем усиливали тягостную и тревожную ностальгию по чему-то несбывшемуся.

Даже Мостопалов вроде бы жил в ином измерении. Они часто встречались, но худой желтолицый старик, как бесплотное привидение, пролетал мимо, не замечая Виктора. Однажды они чуть не столкнулись. Однако и на этот раз невесомый дед обошел Виктора, как обходят лужу, и умчался вверх по склону.

Слепая тоска сильнее сжала сердце. Теперь Виктор отчетливо чувствовал: его окружала враждебная аура отторжения. В своей мансарде не мог долго находиться. Там старинные часы с погребальной торжественностью отсчитывали человечье время. Не его время, чужое время. И он спускался на альпийский луг. А здесь, на просторе, обдуваемый ветрами, он… задыхался. То ли от огрубелой тоски, то ли от нехватки кислорода, то ли от приступа доселе незнакомой астмы. Черт знает, от чего, но задыхался.

Ничейный человек. Изгой. Отщепенец. Он казнил себя этими парализующими метками и думал, думал об одном: «Неужели наступает моральная смерть? Неужели она есть начало смерти физической?»

В один из дней произошло невероятное: Мостопалов остановился перед ним. Изящный, даже хрупкий старик с иссохшим лицом, впалыми щеками, острыми скулами и безжизненно бледными губами.

— Чего вы маетесь? — заговорил шелестящим, как листья на ветру, шепотом. На лице его отражались тень грусти и судьбы. — Здесь много воздуха. Дышите! Хоть он не наш. Ихний. — Рука взметнулась в сторону низины. — Все равно дышите! Не считайте, что он для нас ворованный.

— Разве только воздухом жив человек? — жалобно произнес Виктор.

— Только воздухом! — всколыхнулся под старым костюмчиком старик. — Ничего нам больше не надо! Эх, если б вы посидели в шизо…

— В шизо? — недоуменно переспросил Виктор.

— Э-э-э… Ничего вы, юноша, не изведали… Так в тюрьме называется штрафной изолятор. Мест на десять, а нас полсотни туда затолкали. Все выдышали. Двери открывали, когда трупы выносили. Один-два раза в неделю. Представляете? Мы корчились, хрипели без воздуха. Все помутилось в головах, как у крыс корабельных. И думы крысиные одолевали: скорей бы кто задохнулся, сдох, чтоб двери открыли. Хватались за жизнь, как нелюди. Жребий бросали: кого убить, чтоб другим глоток воздуха ухватить из-под двери. Мне крест на бумажке выпал. Сижу, жду, когда «палач» кирпичом сзади… Смерти не боялся. Я тогда уже не жил… А тут спасение, ор из дверного окошка: «Мостопалов, к выходу!» Вытолкнули. Закашлялся во дворе, нутряно, кроваво. Воздух рвал легкие. А вы говорите, чем жив человек. Вон сколько воздуха! Дышите!

Мостопалов завертел головой, точно собирая со всех сторон пьянящий луговой аромат. А Виктор спешно сказал с молитвенной надеждой:

— У меня другое. Я не знаю, как жить.

Опять шуршащий шепот:

— Живите, как я. В утопии.

— Как это — «в утопии»?

— И этого не знаете? «Утопия» в переводе с греческого означает «место, которого нет».

Раздался какой-то булькающий смех, и старик побежал в сторону горной гряды по своим непонятным делам. Под ним даже трава не приминалась.

Оглушенный внезапно вернувшимся одиночеством, Виктор глядел на удаляющуюся фигурку, словно на последний проблеск угасающей жизни. Скоро, очень скоро в него тоже вселится непобедимое состояние, когда немеют, каменеют чувства, то состояние, которое принял этот безумный и умный старик. Тогда кончится власть времени, как она кончилась над горами, над домом, над ущельем, скрывающим в себе неиссякаемый поток. Пугающую перспективу оставил Виктору скрывшийся за деревьями вечный дед.