Эрик Перрен - Маршал Ней

• Название: Маршал Ней
• Автор: Эрик Перрен
• Издательство: Крига
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-901805-65-7

Книга Эрика Перрена о Мишеле Нее принадлежит к числу лучших биографий этого знаменитого наполеоновского маршала, героя отступления из России, Храбрейшего из храбрых. Автору удалось избежать апологетического взгляда на Рыжегривого льва, герцог Эльхингенский и князь Москворецкий предстаёт не только в героические моменты своей славной биографии — Перрен рассказывает и о его откровенных военных промахах, а политической неразборчивости, скверном характере.

Написанная живым, лёгким языком, но вместе с тем строго документированная, книга ориентирована не только на историков, но и на самый широкий круг читателей.

---

Крайне возбуждённый Бурмон начинает своё выступление. Он касается событий в Лон-ле-Сонье, в ходе которых он якобы условился с Лекурбом (скончавшимся месяц назад, следовательно, не имеющим возможности опровергнуть его заявления) сделать всё от них зависящее, чтобы отговорить Нея от гибельного решения. Своё присутствие при оглашении обращения к войскам Бурмон объясняет лишь желанием увидеть реакцию солдат.

— Я обратился за разъяснениями и советом, — возражает Ней, — к людям, с которыми, как мне казалось, был связан давними доверительными отношениями. Я хотел услышать их мнение, полагая, что у них хватит воли и энергии сказать мне: «Вы не правы». Вместо этого они увлекли меня в пропасть.

Какая трогательная беспомощность! Тот самый маршал Империи, который никогда не позволял себе проявлять слабость, хватается за соломинку. Нам известно немного речей, так отражающих глубокую внутреннюю боль, как этот крик души, столь нетипичный для нашего персонажа. Сказанное производит большое впечатление на аудиторию и в какой-то степени обескураживает даже Бурмона. Поднятая правая рука Нея тяжело падает, демонстрируя его полную подавленность. Искренность тона усиливает эффект и позволяет увеличить убедительность формальных возражений, что всё больше смущает Бурмона. Последний упоминает о большом наполеоновском орле[118] оказавшемся на груди Нея через полчаса после чтения обращения, что свидетельствует о предварительном замысле. Ведь если эту награду маршал привёз с собой, значит, он с самого начала собирался служить Императору, а не королю.

— Ваше утверждение, что я заранее готовился к предательству — не что иное, как клевета, генерал, — искренне возмущается Ней. И действительно, приведённое по этому поводу свидетельство его ювелира подтверждает, что в Лон-ле-Сонье он не имел возможности украсить себя знаком Большого орла. Попытка Бурмона провалилась. Вмешательство генерального прокурора и требования нескольких пэров освобождают его от необходимости продолжать проигранную дуэль.

Вечером после этого заседания, которое, как представляется маршалу, закончилось в его пользу, он видится со своими сыновьями и даже играет с младшим. Он с нетерпением ждёт Эгле. Маршалу разрешено свидание с женой и адвокатами без посторонних. Этой возможностью Ней обязан лично Людовику XVIII. «Я слишком хорошо помню о моём несчастном брате[119], поэтому не хочу лишать супругу маршала этого утешения», — доверительно говорил король. Эгле не может поверить в неотвратимый исход процесса и взывает к милосердию пэров, которых встречает в коридорах Люксембургского дворца или которых посещает, если того позволяет степень их знакомства. «Вы ведь хорошо знаете маршала, — с мольбой обращается она к господину д’Оссонвилю, — вам известно, что, несмотря на его храбрость и все его победы, по сути, он остаётся слабым человеком, ребёнком. Он не отдавал себе отчёта в том, что делал. Вы ведь понимаете это, не так ли?»{430}

5 декабря, около 10 часов утра, Ней снова появляется в зале заседаний. Один из сопровождавших его охранников поскользнулся на мраморном полу коридора, чем вызвал нервный смех своего товарища. Эта вспышка веселья поразила маршала. Главным предметом обсуждения в тот день явилось важное юридическое положение, в дебатах принял участие маршал Даву в роли свидетеля защиты. Адвокаты Нея ожидают от победителя битвы при Ауэрштедте, официального лица, подписавшего вместе с союзниками конвенцию 3 июля, подтверждение того факта, что статья 12-я этого документа защищает маршала Нея. К сожалению защиты, генеральный прокурор отвергает эту возможность, запрещая любое упоминание 12-й статьи. Через много лет после процесса некоторые авторы строго осудят адвокатов Нея, полагая, что, «вместо того чтобы цепляться за частности и пытаться затормозить ход разбирательства, как будто речь шла о банальном гражданском иске, следовало строить защиту на героических заслугах обвиняемого».{431} Действительно, в Палате было несколько пэров, служивших в свое время Империи, и даже среди самых яростных роялистов можно найти людей, далеко не бесчувственных к военной славе, но факт государственной измены был слишком очевиден. И здесь редингот, в котором Ней спасал отступающие из русского ада войска, ничего не мог изменить.

По окончании заседания обвиняемый изливает душу гренадерам, которым поручено охранять его во время ужина. С волнением он вспоминает наполеоновские войны, славные эпизоды своих кампаний, далее неизбежно переходит к своему предательству. Его высказывания носят более личный характер, чем то, что он говорит суду по советам защитников:

— У знати нет причин быть против меня. В марте этого года я дал самый строгий приказ войскам ни в коем случае не обижать людей этого класса. Я француз, а мнение народа было на стороне Бонапарта. Мне не в чем себя упрекать, у меня нет угрызений совести, лишь сожаления. Если бы я не рассчитывал на условия капитуляции, я мог бы сбежать. Я спросил у Груши: «Что будем делать?» «Я остаюсь, — ответил он. — Париж — это бездна, где легко скрыться от полиции». Он оставался восемь или десять дней, а потом отправился в путь.[120]

6 декабря — последний день судебных заседаний. В 9 часов утра супруга посещает маршала, который теперь не уверен, что выиграет процесс. Он разговаривает с женой, подперев голову руками и устремив взгляд в пространство. Он монотонно говорит о войне, о любви. Беседа окрашена чувством расставания. Мадам заметно потрясена, но держит себя в руках, пока остаётся хоть какая-то надежда.

Суд пэров окончательно отметает статью 12-ю документа, под которым они не хотят видеть ничего, кроме подписей Веллингтона и Блюхера. В таких условиях защита вынуждена настаивать на странном исключении, а именно: с момента подписания Парижского соглашения Ней больше не является французом. Ведь он родился в Саарлуи, который отошёл к Пруссии.[121] После этого разыгрывается безобразная сцена — маршал заявляет, что он француз и умрёт французом.

— До этого момента моя защита казалась свободной. Теперь же, как я вижу, у неё связаны руки. Меня обвиняют вопреки заключённому договору, и мне не позволяют воспользоваться им.

Далее Ней добавляет уже по собственной инициативе:

— Я поступаю, как Моро, я обращаюсь к Европе и к потомкам.

Ему не следовало прибегать к столь неудачному сравнению с генералом, которого маршал не пытался защитить от преследований Бонапарта и который затем перешёл на сторону неприятеля. Ней использовал последние доводы. В 5 часов вечера Палата приступает к заключительным дебатам прямо в зале заседаний, откуда предварительно вывели обвиняемого, свидетелей и публику.

Измученный поединком, который теперь — он это прекрасно понимал — был совершенно бесполезен, Ней говорит охранникам:

— Собрание пэров похоже на Огненную палату.[122] При Бонапарте не возводилось столько эшафотов.

Но действие ещё не завершилось, о чем мы узнаем из бумаг Раймонда де Сеза, который был одним из защитников Людовика XVI. Влияние Сеза на процессе Нея стало решающим. Не для того ли в Тюильри было произнесено имя Людовика XVI, чтобы Людовик XVIII не проявил свою слабость и неуверенность? Сез прилагает много усилий, чтобы добиться для князя Москворецкого смертного приговора без права апелляции. В возвращении узурпатора ему видится новый эпизод Великой революции, новые кровавые катастрофы. Но ужасная перспектива расстрела маршала удерживает некоторых пэров от поднятия руки. Сез привлекает их на свою сторону заявляя с уверенностью, призванной победить все сомнения:

— Вдумайтесь, господа, вы только что обвинили маршала Нея в государственной измене. Значит, он предал свою страну и государство, а вы рекомендуете обратиться к милости короля. Я бы сказал, что речь идёт о самом отвратительном и мерзком предателе, а вы настаиваете, что он достоин королевского и вашего снисхождения. Из-за предателя вы обращаетесь к доброте королевского сердца, которое, к сожалению, слишком чувствительно, вы пытаетесь воспользоваться его бесконечной добротой. Но нет! Смею заявить вам о своем глубоком убеждении, что милосердие суверена, к которому нам предлагают обратиться, в данном случае представляет огромную и даже смертельную опасность для нации. В столь важный момент я посчитал бы самого себя предателем моей страны, если бы поддался ничтожному состраданию и позволил бы себе разделить это мнение, на первый взгляд весьма гуманное, но по сути — жестокое и бесчеловечное.{432}

Приговор выносится в половине двенадцатого ночи. Применяя правила военного суда, пэры Франции заслушают вердикт в отсутствии обвиняемого и защитников. Маршал Ней приговорён к смерти 139 голосами при 5 воздержавшихся. 17 человек голосовали за его депортацию. Совесть голосовавших чиста, сердца исполнены сожаления. «Смерть» — это слово в устах некоторых персонажей способствует созданию мифа о герое, позорно принесённом в жертву. За смертный приговор, что, конечно, не делает им чести, проголосовали маршалы Мармон, Серюрье, Келлерман, Периньон и Виктор, а также семнадцать бывших офицеров Революции и Империи, среди которых генералы Дюпон, Латур-Мобур, Лористон, Дессоль, которые служили под его командованием в Испании и генерал Мэг зон, завершавший с Неем вывод войск из России. Напротив, герцог Шуазёль заметил, что он сам, приговорённый когда-то к смерти, видевший смерть вблизи и сохранивший к ней отвращение, не может приговаривать другого. Что касается герцога Монморанси,[123] то он заявил, что не будет голосовать за смерть, потому что маршал и он — соседи-землевладельцы, они часто вместе охотились, поэтому он не может решиться поддержать казнь своего соседа.{433}