Овидий Горчаков - Если б мы не любили так нежно

• Название: Если б мы не любили так нежно
• Автор: Овидий Горчаков
• Издательство: Олма Медиа Групп
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-373-06770-6

О шотландце Джордже Лермонте (George Leirmont), ставшем родоначальником русских Лермонтовых, Михаил Юрьевич написал вчерне исторический роман, который он отдал мне на прочтение перед своей гибелью…

У М. Ю. Лермонтова было тогда, еще в Петербурге, предчувствие близкой смерти. В Ставрополе он сказал мне, что ему вовсе не чужд дар его древнего предка Томаса Лермонта, барда и вещуна, родственника шотландских королей уже в XIII веке…

На этом предисловие, написанное рукой Монго, Столыпина, друга и секунданта М. Ю. Лермонтова, обрывается. Далее следует рукопись того же Столыпина, написанная, судя по всему, на основании записок самого М. Ю. Лермонтова. Рукопись эта была обнаружена мной в июне 1981 года в Ватиканской библиотеке.

---

Все это было, по мнению Лермонта, достойно всяческого сожаления, но разве устояли бы Новгород и Псков в одиночку против Швеции — великой североевропейской державы, властвовавшей на всем Балтийском море!

Только в Пскове узнал он, что его прежний владыка — король Польши Сигизмунд III родился внуком короля Швеции Густава Вазы. В тугой и запутанный узел переплелись тогда европейские династии, что отнюдь не мешало им постоянно и с истинно родственным задором драться друг с дружкой. А вот тебе по черепозданию, братец. А получай-ка, дядя родненький, под дых!

— Вот и чудесно! — заметил, выслушав Лермонта, шкотский рыцарь Эдвин Брюс. — А то бы нам, беднягам, пришлось довольствоваться не военной добычей, а московским тощим жалованьем!

И он стал хвастать трофейным золотым кольцом с крупным изумрудом.

Ратные труды Лермонта и рейтар не пропали даром. В 1617 году Москва заключила при посредничестве Англии и Голландии «вечный мир» с Густавом Адольфом, уступив шведам весь приморский край и виды на Балтику, зато взамен получив обратно по Столбовскому миру Новгород, Порхов, Старую Руссу, Ладогу, Гдов.

В полку говорили, что «кто, как не Бог» непременно отметит победу русского оружия совокупно с наемными щедрыми пожалованиями и наградами. Но эти ожидания, увы, были обмануты. Даже самой жалкой прибавки к жалованью не получили рейтара, сражавшиеся за Царя Михаила против своих же братьев протестантов!

Галловей, побывав в английском посольстве, пришел к Лермонту с новостью: король Иаков через четырнадцать лет после отъезда из Эдинбурга в Лондон наконец-то посетил свое шотландское королевство, заявив, что он делает это как лосось, возвращающийся из моря на пресноводное место своего рождения. Весьма двусмысленное заявление мудрейшего из дураков. Встретили Иакова земляки весьма холодно, с первого до последнего дня осаждали его толпы просителей, но он почти никого не принимал.

— Думаю, королю дорого обойдется недовольство земляков, — прорицал Галловей. — Нашла коса на камень — королевская коса на твердокаменную волю наших пуритан.

Король ввел свои непопулярные пять статей Перта: I. Приобщаться к Святым Тайнам не сидя, как прежде, а только коленопреклоненно. II. В исключительных случаях производить причастие келейно. III. Также келейно, когда необходимо, может производиться крещение. IV. Отроков, девиц конфирмировать епископам. V. Беспременно праздновать четыре важнейших праздника христианства: Рождество, в кой день родился Иисус; Страстную Пятницу, в кой день был распят Иисус; Пасху, в кой день воскрес Иисус; Троицын день, когда снизошел на апостолов Святой Дух.

Лермонт стоял на страже в Грановитой палате при приеме аглицкого посла Мерика. Наверное, он был не менее великолепен, чем братья Шереметевы, Борис и Иван Петровичи, бывшие рындами в первой паре. Рындами всегда выбирали самых красивых молодцов из числа именитейших придворных, а Шереметевы принадлежали к древнейшему боярскому роду.

При чересчур скорых и крутых поворотах судьбы человеку часто не верится, что такое могло приключиться с ним. С этим чувством встречал молодой шкот в Московском Кремле, сопровождая Царя, его высочайшего гостя — царевича Арслана, сына Шах-Алия, покойного Государя Касимовского царства, сына покоренного Ермаком сибирского хана Кучума. Царь Михаил принимал его, как уверяли московитяне, даже с большим почетом, чем аглицкого посла Мерика, прибывшего с грамотами и дарами Иакова VI из родных краев Лермонта, который на всю жизнь запомнил это красочное зрелище — пышный въезд мимо Василия Блаженного по мосту через ров, через Спасские ворота в Кремль.

И еще он запомнил, что юная и прекрасная собой невеста Царя Марья Ивановна из рода Хлоповых бросала на него — не на татарского царевича, а на Лермонта — завлекательные и жгучие взгляды, на которые ответствовал он по крайней молодости лет довольно дерзким взором. Ликом эта Мэри походила на скорбящую Богородицу, а в глазах — бесенята, не глаза, а наваждение.

Взоры царевой невесты не только прожигали насквозь блестящую кирасу рейтара Лермонта, но и не давали ему спать в светлице (казарме). Сотоварищи-шкоты поднимали его на смех. По утрам он умывался ледяной водой из кадушки или обтирался снегом. Но Мэри, она же Маруся, все равно преследовала его и ночью, и днем.

Вскоре после встречи царевича Арслана Царь Михаил Федорович, или «олух царя небесного», как прозвали его рейтара, он же «Майк» на их жаргоне, по наущению Святейшего отца своего Филарета, томившегося в польском плену, совершал высочайшее паломничество в Троице-Сергиеву Лавру, чтобы молить Бога о высвобождении отца своего из ляшского полона, часто, впрочем, останавливаясь в пути. Рейтара, стрельцы и ратники опирали от самодержца всея Руси излишне любопытных богомольцев, забивших всю дорогу из Москвы в Лавру, сгоняли в сторону встречных купцов-обозников из Вологды, Ярославля и лесного Заволжья, гнали к шею паскудных гусляров и скоморохов, наяривавших на дудках и балалайках, и толпы нищих калек.

Дорога к Троице была одной из самых нужных и набитых в Московии, но что это была за дорога! Страшенная глубокая колея промеж двух березовых строев, вся в ухабинах, колдобинах и выбоинах, предательски залитая клейкой грязью. И так шестьдесят поприщ! Видимо, русский Бог, не желая лишить паломников к Троице мученического венца, прежде всего уповал на беспримерные русские дороги!

Поездка была отнюдь не безопасной — дорога шла сплошь лесом, а в лесу, под самой Москвой, пошаливали лихие люди, разбойнички, вволю погулявшие в Смутное время. Давно ли по этой дороге ехал из Москвы через Троице-Сергиевский монастырь в свою царскую Александрову слободу наимилостивейший и наихристианнейший Иван Васильевич, названный Грозным. Вдоль дороги — знакомая картина! — торчали виселицы, «высокие хоромы с перекладиной», на коих болтались враги государевы. Охраняли Царя Малюта Скуратов со своими молодцами-опричниками, царскими людьми в служилой броне, вчера еще веселившиеся на Кружельном дворе, что на Балчуге. К седлам были привязаны устрашительные знаки опричнины — метла и собачья голова. Были лиходеи опричники царскими псами, рвавшими глотку всем его ворогам, казнившими и правых, и виноватых, словно железной и огненной метлой выметавших из Московского царства-государства всяческую измену и нечисть. Как настала на Руси опричнина, крепко доставалось не одним только неверным боярям, но и всей земщине. Жгли царские люди целые селения, грабили, портили девок, увозили жен, продавали в холопья.

А теперь «Майк» изображал из себя доброго Царя-батюшку. Чуть не всю дорогу царские приставы швыряли нищим пригоршни медных и серебряных монет из государевой казны. Те дрались клюками и посохами из-за царской подачки, грызлись, аки псы, ползали в дорожной пыли. Противно было смотреть.

Вся липовая аллея, ведущая к Успенскому собору, была забита нищими, сотнями и тысячами калек в вонючем тряпье, выставлявшими напоказ свои ужасные язвы, раны и уродства. После беспощадных лет Смутного времени увечных набралось огромное количество. Все они тянулись к августейшему пилигриму, давя и топча друг дружку, простирая вперед руки с кружками и тарелками и просто растопыренную пятерню. Когда «Майк» стал расшвыривать медные монеты, толчея поднялась невообразимая. Над монастырем повисли стон и крик, вспугнувший всех ворон и галок в округе. А монахи были на редкость благообразными, гладкими, молодыми, в шелковых рясах, с разноцветными четками. Этих бы молодцов да в рейтара!

У залитой светом множества лампад и свечей раки преподобного Сергия Радонежского Царь повалился на колени, припал устами к холодной каменной плите. Гробовой иеромонах служил молебен. Поразительно красиво пели два хора — старцы на левом клиросе, молодые иноки на правом. Такого благостного пения Лермонт и в Кремле не слыхивал. Это было просто райское, ангельское пение, хотя слов он не разбирал. По спине у него продрал морозец, восторгом перехватило горло. А ведь он был басурманином — каково же было православному люду, набившемуся в храм!..

В прославленной обители этой тунеядствовали тогда около семисот чернорясников («фраеров» на языке Лермонта). Медные пушки на громадных стенах еще хранили память о битвах Смутного времени. Вся земля, все города и деревни в сорока милях вокруг принадлежали Лавре, а сластолюбивые монахи ее соперничали на всей Руси с купцами. Даже шкоты никогда не были такими грабителями, распутниками и пьяницами, как эти святые братья!..

Протестант и враг католицизма по воспитанию, Лермонт косо смотрел на иерархов православной церкви, хоть и отколовшейся давным-давно от церкви католической, тем не менее строившейся по иерархическому принципу.

Русские монахи, по наблюдениям Лермонта, жили припеваючи, не менее весело, чем лет семьдесят до того, когда его предок сэр Патрик Лермонт стал одним из самых горячих сторонников Джона Нокса и Реформации. В Троице-Сергиевом монастыре да и во всех монастырях Московского государства, больших и малых, не исключая и самых прославленных, под покровом ханжеского благочиния процветало беспробудное бражничество, держали питье пьяное и красное немецкое вино и брагу в кельях, курили табак, близ церквей поделали кабаки и харчевни, старцы пили мертвую и бесчинствовали, жили не по монастырскому чину, бранились непотребною бранью, неудобьсказаемо, пропивали без стыда и совести пошлинные деньги, и оттого монастырская казна пропадала, чинили смуту, брали себе женок и гулящих девок на постелю, блудили, яко козлы, чего прежде не бывало и быть не годно. При временных патриархах Ионе и Феофане в монастырях, в соборных и приходских церквах чинились мятеж, соблазн и нарушение веры, служба Божия совершалась со всяким небрежением, бесстрашием и даже смехотворением, попы чревоугодию своему следовали и пьянству повиновались. Во время священного пения шпыни бранятся, гогочут, дрались и большой соблазн возбуждали в верующих.