Иван Тургенев - Рудин

• Название: Рудин
• Автор: Иван Тургенев
• Жанр: Проза

---

- Образованность я защищать не стану, - продолжал, помолчав немного, Рудин, - она не нуждается в моей защите. Вы ее не любите... у всякого свой вкус. Притом это завело бы нас слишком далеко. Позвольте вам только напомнить старинную поговорку: "Юпитер, ты сердишься: стало быть, ты виноват". Я хотел сказать, что все эти нападения на системы, на общие рассуждения и так далее потому особенно огорчительны, что вместе с системами люди отрицают вообще знание, науку и веру в нее, стало быть и веру в самих себя, в свои силы. А людям нужна эта вера: им нельзя жить одними впечатлениями, им грешно бояться мысли и не доверять ей. Скептицизм всегда отличался бесплодностью и бессилием... - Это все слова! - пробормотал Пигасов. - Может быть. Но позвольте вам заметить, что, говоря: "Это все слова!" - мы часто сами желаем от делаться от необходимости сказать что-нибудь подельнее одних слов. - Чего-с? - спросил Пигасов и прищурил глаза. - Вы поняли, что я хотел сказать вам, - возразил с невольным, но тотчас сдержанным нетерпением Рудин. - Повторяю, если у человека нет крепкого начала, в которое он верит, нет почвы, на которой он стоит твердо, как может он дать себе отчет в потребностях, в значении, в будущности своего народа? как может он знать, что он должен сам делать, если... - Честь и место! - отрывисто проговорил Пигасов, поклонился и отошел в сторону, ни на кого не глядя. Рудин посмотрел на него, усмехнулся слегка и умолк. - Ага! обратился в бегство! - заговорила Дарья Михайловна. - Не беспокойтесь, Дмитрий... Извините, - прибавила она с приветливой улыбкой, как вас по батюшке? - Николаич. - Не беспокойтесь, любезный Дмитрий Николаич! Он никого из нас не обманул. Он желает показать вид, что не хочет больше спорить... Он чувствует, что не может спорить с вами. А вы лучше подсядьте-ка к нам поближе, да поболтаемте. Рудин пододвинул свое кресло. - Как это мы до сих пор не познакомились? - продолжала Дарья Михайловна. Это меня удивляет... Читали ли вы эту книгу? C'est de Tocqueville, vous savez?10 ----------------------------------------------------------------------- 10 Это Токвиля, вы знаете? (франц.).

И Дарья Михайловна протянула Рудину французскую брошюру. Рудин взял тоненькую книжонку в руки, перевернул в ней несколько страниц и, положив ее обратно на стол, отвечал, что собственно этого сочинения г. Токвиля он не читал, но часто размышлял о затронутом им вопросе. Разговор завязался. Рудин сперва как будто колебался, не решался высказаться, не находил слов, но, наконец, разгорелся и заговорил. Через четверть часа один его голос раздавался в комнате. Все столпились в кружок около него. Один Пигасов оставался в отдалении, в углу, подле камина. Рудин говорил умно, горячо, дельно; выказал много знания, много начитанности. Никто не ожидал найти в нем человека замечательного... Он был так посредственно одет, о нем так мало ходило слухов. Всем непонятно казалось и странно, каким это образом вдруг, в деревне, мог проявиться такой умница. Тем более удивил он и, можно сказать, очаровал всех, начиная с Дарьи Михайловны... Она гордилась своей находкой и уже заранее думала о том, как она выведет Рудина в свет. В первых ее впечатлениях было много почти детского, несмотря на ее года. Александра Павловна, правду сказать, поняла мало изо всего, что говорил Рудин, но была очень удивлена и обрадована; брат ее тоже дивился; Пандалевский наблюдал за Дарьей Михайловной и завидовал; Пигасов думал: "Дам пятьсот рублей - еще лучше соловья достану!"... Но больше всех были поражены Басистов и Наталья. У Басистова чуть дыханье не захватило; он сидел все время с раскрытым ртом и выпученными глазами - и слушал, слушал, как отроду не слушал никого, а у Натальи лицо покрылось алой краской, и взор ее, неподвижно устремленный на Рудина, и потемнел и заблистал... P> Какие у него славные глаза! - шепнул ей Волынцев. - Да, хороши. - Жаль только, что руки велики и красны. Наталья ничего не отвечала. Подали чай. Разговор стал более общим, но уже по одной внезапности, с которой все замолкали, лишь только Рудин раскрывал рот, можно было судить о силе произведенного им впечатления. Дарье Михайловне вдруг захотелось подразнить Пигасова. Она подошла к нему и вполголоса проговорила: "Что же вы молчите и только улыбаетесь язвительно? Попытайтесь-ка, схватитесь с ним опять", - и, не дождавшись его ответа, подозвала рукою Рудина. - Вы про него еще одной вещи не знаете, - сказала она ему, указывая на Пигасова, - он ужасный ненавистник женщин, беспрестанно нападает на них; пожалуйста, обратите его на путь истины. Рудин посмотрел на Пигасова... поневоле свысока: он был выше его двумя головами. Пигасова чуть не покоробило со злости, и желчное лицо его побледнело. - Дарья Михайловна ошибается, - начал он неверным голосом, - я не на одних женщин нападаю: я до всего человеческого рода не большой охотник. - Что же вам могло дать такое дурное мнение о нем? - спросил Рудин. Пигасов глянул ему прямо в глаза. - Вероятно, изучение собственного сердца, в котором я с каждым днем открываю все более и более дряни. Я сужу о других по себе. Может быть, это и несправедливо, и я гораздо хуже других; но что прикажете делать? привычка! - Я вас понимаю и сочувствую вам, - возразил Рудин. - Какая благородная душа не испытала жажды самоуничижения? Но не следует останавливаться на этом безвыходном положении. - Покорно благодарю за выдачу моей душе аттестата в благородстве, возразил Пигасов, - а положение мое - ничего, недурно, так что если даже есть из него выход, то бог с ним! я его искать не стану. - Но это значит - извините за выражение - предпочитать удовлетворение своего самолюбия желанию быть и жить в истине... - Да еще бы!- воскликнул Пигасов, - самолюбие - это и я понимаю, и вы, надеюсь, понимаете, и всякий понимает; а истина - что такое истина? Где она, эта истина? - Вы повторяетесь, предупреждаю вас, - заметила Дарья Михайловна. Пигасов поднял плечи. - Так что ж за беда? Я спрашиваю: где истина? Даже философы не знают, что она такое. Кант говорит: вот она, мол, что; а Гегель - нет, врешь, она вот что. - А вы знаете, что говорит о ней Гегель? - спросил, не возвышая голоса, Рудин. - Я повторяю, - продолжал разгорячившийся Пигасов, - что я не могу понять, что такое истина. По-моему, ее вовсе и нет на свете, то есть слово-то есть, да самой вещи нету. - Фи! фи! - воскликнула Дарья Михайловна, - как вам не стыдно это говорить, старый вы грешник! Истины нет? Для чего же жить после этого на свете? - Да уж я думаю, Дарья Михайловна, - возразил с досадой Пигасов, - что вам во всяком случае легче было бы жить без истины, чем без вашего повара Степана, который такой мастер варить бульоны! И на что вам истина, скажите на милость? ведь чепчика из нее сшить нельзя! - Шутка не возражение, - заметила Дарья Михайловна, - особенно, когда сбивается на клевету... - Не знаю, как истина, а правда, видно, глаза колет, - пробормотал Пигасов и с сердцем отошел в сторону. А Рудин заговорил о самолюбии, и очень дельно заговорил. Он доказывал, что человек без самолюбия ничтожен, что самолюбие - архимедов рычаг, которым землю с места можно сдвинуть, но что в то же время тот только заслуживает название человека, кто умеет овладеть своим самолюбием, как всадник конем, кто свою личность приносит в жертву общему благу... - Себялюбие, - так заключил он, - самоубийство. Себялюбивый человек засыхает словно одинокое, бесплодное дерево; но самолюбие, как деятельное стремление к совершенству, есть источник всего великого ... Да! человеку надо надломить упорный эгоизм своей личности, чтобы дать ей право себя высказывать! - Не можете ли вы одолжить мне карандашика? - обратился Пигасов к Басистову. Басистов не тотчас понял, что у него спрашивал Пигасов. - Зачем вам карандаш? - проговорил он наконец. - Хочу записать вот эту последнюю фразу господина Рудина. Не записав, позабудешь, чего доброго! А согласитесь сами, такая фраза все равно, что большой шлем в ералаши. - Есть вещи, над которыми смеяться и трунить грешно, Африкан Семеныч! - с жаром проговорил Басистов и отвернулся от Пигасова. Между тем Рудин подошел к Наталье. Она встала: лицо ее выразило замешательство. Волынцев, сидевший подле нее, тоже встал. - Я вижу фортепьяно, - начал Рудин мягко и ласково, как путешествующий принц, - не вы ли играете на нем? - Да, я играю, - проговорила Наталья, - но не очень хорошо. Вот Константин Диомидыч гораздо лучше меня играет. Пандалевский выставил свое лицо и оскалил зубы. - Напрасно вы это говорите, Наталья Алексеевна: вы играете нисколько не хуже меня. - Знаете ли вы "Erlkonig"11 Шуберта? - спросил Рудин. ----------------------------------------------------------------------- 11 "Лесной царь" (нем.).

- Знает, знает! - подхватила Дарья Михайловна. - Садитесь, Constantin... А вы любите музыку, Дмитрий Николаич? Рудин только наклонил слегка голову и провел рукой по волосам, как бы готовясь слушать... Пандалевский заиграл. Наталья встала возле фортепьяно, прямо напротив Рудина. С первым звуком лицо его приняло прекрасное выражение. Его темно-синие глаза медленно блуждали, изредка останавливаясь на Наталье. Пандалевский кончил. Рудин ничего не сказал и подошел к раскрытому окну. Душистая мгла лежала мягкой пеленою над садом; дремотной свежестью дышали близкие деревья. Звезды тихо теплились. Летняя ночь и нежилась и нежила. Рудин поглядел в темный сад - и обернулся. - Эта музыка и эта ночь, - заговорил он, - напомнили мне мое студенческое время в Германии: наши сходки, наши серенады... - А вы были в Германии? - спросила Дарья Михайловна. - Я провел год в Гейдельберге и около года в Берлине. - И одевались студентом? Говорят, они там как-то особенно одеваются. - В Гейдельберге я носил большие сапоги со шпорами и венгерку со шнурками и волосы отрастил до самых плеч... В Берлине студенты одеваются, как все люди. - Расскажите нам что-нибудь из вашей студенческой жизни, - промолвила Александра Павловна. Рудин начал рассказывать. Рассказывал он не совсем удачно. В описаниях его недоставало красок. Он не умел смешить. Впрочем, Рудин от рассказов своих заграничных похождений скоро перешел к общим рассуждениям о значении просвещения и науки, об университетах и жизни университетской вообще. Широкими и смелыми чертами набросал он громадную картину. Все слушали его с глубоким вниманием. Он говорил мастерски, увлекательно, не совсем ясно... но самая эта неясность придавала особенную прелесть его речам. Обилие мыслей мешало Рудину выражаться определительно и точно. Образы сменялись образами; сравнения, то неожиданно смелые, то поразительно верные, возникали за сравнениями. Не самодовольной изысканностью опытного говоруна - вдохновением дышала его нетерпеливая импровизация. Он не искал слов: они сами послушно и свободно приходили к нему на уста, и каждое слово, казалось, так и лилось прямо из души, пылало всем жаром убеждения. Рудин владел едва ли не высшей тайной - музыкой красноречия. Он умел, ударяя по одним струнам сердец, заставлять смутно звенеть и дрожать все другие. Иной слушатель, пожалуй, и не понимал в точности, о чем шла речь; но грудь его высоко поднималась, какие-то завесы разверзались перед его глазами, что-то лучезарное загоралось впереди. Все мысли Рудина казались обращенными в будущее; это придавало им что-то стремительное и молодое ... Стоя у окна, не глядя ни на кого в особенности, он говорил - и, вдохновенный общим сочувствием и вниманием, близостию молодых женщин, красотою ночи, увлеченный потоком собственных ощущений, он возвысился до красноречия, до поэзии... Самый звук его голоса, сосредоточенный и тихий, увеличивал обаяние; казалось, его устами говорило что-то высшее, для него самого неожиданное... Рудин говорил о том, что придает вечное значение временной жизни человека. - Помню я одну скандинавскую легенду, - так кончил он. - Царь сидит с своими воинами в темном и длинном сарае, вокруг огня. Дело происходит ночью, зимой. Вдруг небольшая птичка влетает в раскрытые двери и вылетает в другие. Царь замечает, что эта птичка, как человек в мире: прилетела из темноты и улетела в темноту, и недолго побыла в тепле и свете... "Царь, возражает самый старый из воинов, - птичка и во тьме не пропадет и гнездо свое сыщет..." Точно, наша жизнь быстра и ничтожна; но все великое совершается через людей. Сознание быть орудием тех высших сил должно заменить человеку все другие радости: в самой смерти найдет он свою жизнь, свое гнездо... Рудин остановился и потупил глаза с улыбкой невольного смущения. - Vous etes un poete12, - вполголоса проговорила Дарья Михайловна. ----------------------------------------------------------------------- 12 Вы - поэт (франц.).