Владимир Матлин - Красная камелия в снегу

• Название: Красная камелия в снегу
• Автор: Владимир Матлин
• Издательство: Захаров
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-8159-1223-6

Владимир Матлин родился в 1931 году в Узбекистане, но всю жизнь до эмиграции прожил в Москве. Окончил юридический институт, работал адвокатом. Юриспруденцию оставил для журналистики и кино. Семнадцать лет работал на киностудии «Центрнаучфильм» редактором и сценаристом. Эмигрировал в Америку в 1973 году. Более двадцати лет проработал на радиостанции «Голос Америки», где вел ряд тематических программ под псевдонимом Владимир Мартин. Литературным творчеством занимается всю жизнь. Живет в пригороде Вашингтона.

---

Вот примерно так все это произошло, так семь лет назад я очутилась в Америке… по странному совпадению, день в день через год после того, как выставила Юрку Лобова за дверь.

Один мой знакомый говаривал, что никакой ностальгии на самом деле не существует, что это пугало, придуманное в КГБ. На основе собственного опыта могу заверить, что это не так: я лично страдаю постоянными приступами ностальгии, хотя и в необычной форме. Моя ностальгия носит, как сказал бы Лобов, негативный характер: она выражается не столько в тоске по стране рождения, сколько в отвращении к стране пребывания…

Началось это довольно скоро после моего вселения в дом с двумя гаражами. Прежде всего сам этот дом показался мне неуютным, некрасивым и даже странным: слитые в одно огромное пространство кухня, столовая и гостиная, отсутствие прихожей, узкие окна, открывающиеся вверх, как в поезде. Предыдущая хозяйка дома, видимо, считала домашний уют инструментом порабощения женщины и все сделала для того, чтобы жилище вызывало желание скорей оказаться на природе. Не могу даже описать цвет ковров и стен, эту мебель, наверняка созданную мизантропом, ненавидящим человеческое тело, эти картины, изображающие почему-то тычинки и пестики, увеличенные до размеров медведя… Правда, Ричард легко согласился на полную замену обстановки и перекраску стен, предоставив мне свободу выбора, но тут выяснилось, что мои возможности что-нибудь сделать очень ограниченны.

Дело в том, что дом наш находится в пригороде, далеко от центра, больших магазинов и всякой коммерческой жизни, кроме разве что супермаркета и «Макдоналдса». Поблизости нет никакого общественного транспорта, единственный способ попасть куда-нибудь — на своей машине. У нас их было две, но что толку — я не умела водить!

Вообще самым большим открытием первых месяцев моей заграничной жизни было то, что я, оказывается, очень мало о ней знаю. Странно, я ведь постоянно общалась с иностранцами, читала современных западных авторов, смотрела фильмы, наконец, сама бывала за границей, в частности в Америке. Но одно дело — покататься по стране в качестве туриста, а другое дело — жить здесь.

И не то что благополучие этой жизни оказалось фуфлом — как раз материальная сторона очень высока, не перестаю удивляться по сей день. В понятие нормальной жизни людей среднего класса, то есть большинства американцев, входит и собственный дом в пригороде, и две машины, и обучение детей в университете, и отпуск на океане, и сбережения на старость. Это у людей среднего достатка, как я сказала, а у Ричарда доход намного превышал средний, так что нам практически все было доступно. Дело совсем в другом: в какой-то невыносимой скуке, однообразии этой жизни, лишенной всяких открытий, всяких новостей, кроме спортивных и политических. Люди сознательно стремятся к такому образу жизни, это и считается высшим благом: налаженная жизнь без каких-либо неожиданностей. Как реклама гостиницы: лучший сюрприз — отсутствие сюрпризов! Интересы крайне ограниченны. Именно это мы называем бездуховностью. Искусства просто не существует: я никогда не слышала от знакомых Ричарда, всех этих юристов, финансистов и директоров корпораций ни о прочитанной книге, ни о театре, ни о выставке живописи. Собираясь у кого-нибудь дома на «пати», они стоят небольшими группками с бумажными тарелочками в руках, едят курицу с салатом, пьют вино или пиво и говорят — мужчины о спорте и курсе акций, женщины о новой мебели. Даже о политике говорить не принято: можно невзначай обидеть собеседника, голосующего за другую партию.

Однажды у себя дома на правах хозяйки я заговорила о русском изобразительном искусстве. Выяснилось, что ни один из наших гостей (а их было не меньше дюжины) никогда в жизни не слыхал таких имен, как Репин, Крамской, Левитан. На мой вопрос, может ли кто-нибудь назвать хоть одного русского художника, нашелся всего один эрудит. После некоторого раздумья он сказал: «Шагал».

Ох уж эти «пати»! Существуют они вовсе не для удовольствия, а просто потому, что «так надо». Два раза в год неписаный закон обязывает устроить вечер с едой и вином: один раз для сослуживцев, другой раз для соседей. Кроме того, раз в год следует явиться на «фэмили реюнион», то есть на сбор всех родственников.

Кстати, родственники мужа приняли меня весьма благосклонно, и мужчины и женщины, всячески выражали мне свою расположенность, и никакого там презрения или пренебрежения к русским я ни разу не почувствовала. Россия для них — далекая, экзотическая, симпатичная, в общем, страна, о которой они на самом деле ничего не знают, кроме каких-то ходячих банальностей вроде того, что русские пьют стаканами водку, любят страдать и пляшут на корточках. Не знают и знать не хотят, как, впрочем, и о других далеких симпатичных странах — о каком-нибудь Таиланде или Исландии. Им это просто до фени, как выразился бы Лобов. И эта их безразличная симпатия обиднее любой антипатии.

Но самым невыносимым было, когда они из приличия стремились говорить со мной о России. В обязательном порядке, все как один, они были в восторге от «Доктора Живаго» (фильма, конечно) и Горбачева, которому, по их мнению, все должны быть благодарны за свободу и демократию.

Кстати, однажды я случайно оказалась на выступлении Горбачева в Кеннеди-центре в Вашингтоне. Зал был полон, хотя входной билет стоил пятьдесят долларов. Представлял его аудитории какой-то важный деятель — бывший государственный секретарь, кажется. Он сказал: «Перед вами человек, сделавший современную историю и вписавший в нее свое имя…» Что-то в таком роде. Публика балдела от сознания, что видит это историческое явление, так сказать, в натуре. А само оно, явление, «гыкая» и путаясь в падежах, пороло какую-то банальность, которую его переводчик (вот кто действительно чудотворец!) на глазах превращал в отполированные английские фразы, полные если не значения, то значительности.

Я пыталась объяснить это знакомым американцам, но они только вежливо улыбались, полагая, видимо, что у меня какие-то личные счеты с бывшим президентом. Не мог понять меня и мой муж.

Он вообще не понимал меня ни в чем, хотя по всем общепринятым меркам должен считаться хорошим мужем: заботливый, обходительный, в меру щедрый. Я не любительница рассказывать об интимной стороне супружеских отношений, но для полноты картины, что ли, скажу, что и здесь он был вполне на уровне (на среднем уровне). А главное — проявлял и здесь умеренность и деликатность. Женщины меня поймут.

Тяжелые испытания для наших отношений начались, когда на свет появился сын.

Произошло это через год после моего прибытия в Америку. Началось с того, что муж предложил назвать его Джорджем — в память об отце. Я сказала, что мой сын должен носить русское имя. Но Ричард уперся насмерть. Дело принимало крутой оборот, как вдруг я сообразила, что Джордж по-русски — Георгий, то есть то же самое, что Юрий. Тогда я согласилась.

Настороженно отнесся муж и к моим стараниям привить Юрке русский язык. В принципе он был не против, но опасался, что мальчик по-английски заговорит с акцентом и в школе над ним будут смеяться. Ну и по другим поводам… Я хотела, чтобы ребенок меньше времени проводил у телевизора, а больше читал. Муж считал, что без телевидения он не будет приобщен к массовой детской культуре и будет, не дай Бог, отличаться от сверстников. Я хотела, чтобы Юрка играл на рояле, Ричард называл это «сисси стаф», то есть «девчачья ерунда», и хотел, чтобы он играл в бейсбол. Разногласия возникали даже из-за того, как я одеваю мальчика: в понимании моего мужа главным критерием здесь было не отличаться от других. В одежде и во всем остальном…

Где этот прославленный американский индивидуализм? Больших конформистов, чем здесь, представить невозможно!

В общем, когда я встретила Нину, я потянулась к ней душой, как говорится, потому что она могла понять хотя бы, о чем я толкую. Познакомились мы случайно, в приемной у детского врача. Она назвала в регистратуре свою фамилию — Мак-Миллан, — и я сразу услышала русский акцент. Заговорила с ней по-русски, она прямо обалдела от неожиданности.

К тому времени она жила в Америке уже лет пять, родила двух детей. Замуж за американца она вышла через бракопосредническое бюро, мужа, так сказать, в живом виде увидела уже в хьюстонском аэропорту. Своей новой жизнью была в целом довольна, хотя жаловалась на однообразие, которое, впрочем, пыталась, как умела, преодолеть… Во всяком случае обратно в Мурманск ее не тянуло.

Мы встречались довольно часто, ездили друг к другу в гости, пока мужья на работе, или вместе гуляли с детьми в парке, или ходили по магазинам (самый популярный вид развлечений у американских женщин). К тому времени я уже научилась водить машину и получила права.

На следующий день после разговора с Ниной меня снова отвели в комнату свиданий. На этот раз я нашла там своего адвоката мистера Лифшица. Наверное, он хороший адвокат, поскольку добился для меня сравнительно благоприятного приговора: ведь я могла получить по этой статье и пять, и больше… Но его нудная осторожность и педантизм сильно действуют на нервы.