Иван Дроздов - Филимон и Антихрист

• Название: Филимон и Антихрист
• Автор: Иван Дроздов
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1999

Роман — откровение, роман — исповедь русского православного человека, волею судеб очутившегося в среде, где кипели страсти, закладывались мины под фундамент русского государства. Автор создаёт величественный образ героя новейшей отечественной истории, его доблесть и мировая душа раскрываются в жестоких столкновениях с силами зла.

Книга отсканирована и подготовлена для публикации в сети Интернет на сайте www.ivandrozdov.ru участниками Русского Общественного Движения «Возрождение Золотой Век» с разрешения автора.

---

— Я тут нахожу больше ваших проделок, чем Папа.

— Пап подстроил…

— Чем вы докажете? И как это можно подстроить? — Зяблик с нескрываемым интересом рассматривал обнажённую фигуру девушки.

— А так… можно, значит. Это же ясно, как Божий день!

— Вам ясно, а ещё кому?

— Потребую экспертизу!

— Экспертиза — один аргумент в доказательствах, другой, самый важный — свидетели. Положим, экспертиза установит монтаж, а не подлинную фотографию — ну и что? Суд больше верит свидетелям.

Посмотрел фотографию на свет. Продолжал:

— А тут, к тому же, не монтаж, тут подлинная фотография. Видно всякому.

Зяблик говорил спокойно, чувство превосходства в нём сейчас усилилось; подвинул фотографию на край стола — к Филимонову и продолжал листать и подписывать бумаги. Филимонов чувствовал себя сражённым, он не имел ни одного козыря. Наоборот, Зяблик был на коне. Недавно новый директор теснил Зяблика, увольнял, доказывал его несостоятельность, а сейчас сам плюхнулся в лужу. И плюхнулся так, что не выбраться, не отмыться. И Зяблик с холодной жестокостью решил посунуть Филимонова глубже в трясину, выбить из-под ног последнюю слабую опору.

— Подобными экспертизами, — заговорил он, не отрываясь от бумаг, — в Москве занимается одна лаборатория. Вы знаете, где она находится? Ну вот! А Пап давно протоптал туда дорожку. И вообще — Пап не делает сомнительных ходов — вам бы не мешало знать об этом.

— Пап будет меня шантажировать? — заговорил Николай, и в голосе его слышались нотки примирения.

— Пап не любит притеснений. Он по совместительству работает в трёх институтах и везде его ценят.

— Числится, а не работает.

— Пап работает. Да только работа у него своего рода. Зяблик улыбнулся, отложил в сторону бумаги. Сказал дружелюбно, как добрый старый товарищ:

— Вам повезло, Николай Авдеевич. Вы имеете дело не с мелким мошенником, а с большим мастером. Пап — мастер, почти волшебник.

— Пугаете?

— Знаю. Уверен. Потому так говорю. Впрочем, вы скоро сможете и сами в этом убедиться.

Зяблик вдруг поднялся, сдвинул в сторону бумаги. Фотографию протянул Филимонову:

— Это… возьмите на память. Хорошо бы, конечно, чтобы кроме нас с вами, Папа да того, кто делал фотографию, никто бы её не увидел. Пока её видели только четыре человека. А есть хорошая поговорка: если знают двое, знает и свинья.

— Вы уверены… что фотографию видели только четыре человека?

— Да, я это знаю. Такова походка Папа, его стиль. Он без надобности меча из ножен не вынимает. Извините. Я обещал быть в Совете Министров в одиннадцать.

И Зяблик поднялся из-за стола.

Среди писем, полученных Бурановым накануне Нового года, было одно — с иностранными штемпелями.

Бережно развернул конверт академик, стал читать: «Многоуважаемый Александр Иванович. Примите привет от бывшего научного сотрудника "Титана" Редькина Петра Николаевича. По милости судьбы, а точнее Зяблика, я очутился в водах южной Атлантики, где во множестве плавают киты и айсберги и где мне предоставлена возможность промышлять для наших любезных сограждан рыбу. Сюда ко мне пришла весть о переменах в "Титане" и сделалось грустно от сознания, что вы уже не директор, в голове сами собой зашевелились мысли о месте человека на земле, о долге учёного, о людях, умеющих подняться высоко и держаться там даже и тогда, когда сил нет, а остаётся только инерция привычек и желаний.

Ныне всё чаще встречается экземпляр человеческой породы, способный до глубокой старости сохранить место в жизни, уберечь от ущемлений весь комплекс жизненных удобств и привилегий, которые обыкновенно достаются людям одарённым, да и то в пору расцвета сил, максимальной траты труда и энергии. Свойства эти — суть категории нравственные, а потому и неприметные, ибо время наше к движениям чести и совести мало чувствительно. Один американский автор остроумно заметил: "В бюрократической системе посредственность всегда поднимается к вершине".

Мы теперь на всех парах летим к коммунизму, а там, как я думаю, не будет места бюрократам. Да вот, к примеру, и вы, дорогой Александр Иванович, украсив себя высочайшим научным званием и должностью директора крупнейшего в стране института, до конца дней оставались образцом современного государственного деятеля. Как я понимаю, ваша сила была в способности подобрать достойнейших помощников, в ряду которых имя Артура Михайловича Зяблика особенно примечательно.

Нет, я не хочу сказать, что Зяблик — идеал, но он, несомненно, олицетворяет собой характерный тип нынешнего столичного руководителя. Небольшая группа ему подобных молодцов охранили вас от многих ненужных занятий, позволили и в глубокой старости стоять во главе целого направления отечественной науки. Вы стали знаменем, а знамя, как известно, не стреляет и никем не руководит, оно — существует и этого достаточно, чтобы солдаты шли в бой.

В бою, в общей суматохе, из строя выпадали неловкие — вроде меня, чуть было не выпал Филимонов, — не беда! — важно, чтобы сохранялась когорта и её вожаки — Зяблики. А то, что в "Титане" произошли события невероятные и Филимонов оказался директором, так это лишь нелепый казус. Филимон он и есть Филимон. На посту директора быстро сломает шею. Вот если бы там воцарился Зяблик! Как мне пишут, в "Титане" появляются субъекты, подвергающие сомнению достоинство вашей команды. Нахалы! Да они и помыслить не могут, что станется с институтом, если там покачнётся Зяблик.

Артур Михайлович — субъект загадочный, не из тех простых жалких существ, которые пьют, едят, милуются, бранятся и никаких стремлений, характерных для высших существ, не знают. Зяблик и не человек в обыкновенном смысле, он — профессия, плод мучительной эволюции природы. Ведь это только он, создав вокруг себя этакое яркое свечение, постепенно забирает власть, и мы не замечаем даже момента, когда одни, такие вот как Вы, оказываются у него в кармане, а другие, такие вот как я, — в холодном океане.

А разве не Зяблик обладает искусством называть белое чёрным, а чёрное белым? Разве не он любой пустячок возведёт в степень и заставит ближних раскрыть рот от изумления? Гипноз, скажете? Нисколько! Тут высшее искусство и скроенный на особый манер характер. Вам, верно, известна моя версия о внеземной природе этого субъекта, — не кто иной, как я, первым увидел тарелку и влетевший в форточку вашего кабинета жёлтый шлейф. Ведь именно тогда и появился возле вас Зяблик.

Как я думаю, он снабжён биоэлектронным механизмом, способным распознавать в других три порока: беспринципность, властолюбие, жадность. Он затем виртуозно использует эти людские слабости. Ну, а теперь представьте, дорогой Александр Иванович, что Зяблики появятся не в одном только "Титане", а распространятся по всему нашему любезному отечеству… На землю прилетит много тарелок, и изо всех из них словно горох посыплются Зяблики.

Однако я отвлёкся от цели своего письма, а она вот в чём: если вы, дорогой Александр Иванович, устранившись от дел, заняты сейчас осмыслением прошлого, что в вашем положении естественно, и если вам приходят мысли об искуплении своих грехов, то я вам могу прийти на помощь. Вы только поддержите меня на учёном совете, и это будет благодеяние, за которое Всевышний скостит вам половину грехов. Речь идёт об открытии.

Долгое время я пытался нащупать принципы действия филимоновского импульсатора. И проник в механизм воздействия пучка электронов на молекулярную структуру плавящегося металла. И как это часто бывает, когда одно открытие даёт толчок другому, так и у меня неожиданно сложился стройный план электрической и кинетической схемы биопульсомера — прибора, которым можно измерять вес, структуру и конфигурацию того раздела мозга, который биологи называют высшим ассоциативным. Этот раздел заведует вопросами чести и совести, долга и таланта.

Мой биопульсомер будет измерять именно эти свойства. Можно вообразить, дорогой Александр Иванович, какое могучее средство получит в свои руки государство, прими оно на вооружение мой прибор. Он будет установлен в каждом учреждении и всякому укажет место под солнцем.

Почтительнейше, Ваш ученик и подчинённый Пётр Редькин».

Александр Иванович, окончив чтение, привалился на поручень кресла, вслух проговорил: «Позвольте!.. Да он же меня дурачит, идиот несчастный! Паяц! Как смеет!..»

Лист, зажатый в пальцах, дрожал, строчки разбегались.

«…Всевышний скостит вам половину грехов».

В полуотворенную дверь закричал:

— Дашенька! Поди сюда! Погляди, что позволяет себе этот… хулиган!

Дарья Петровна испугалась взъерошенного вида старика, он походил на ежа, которому под нос сунули палку.

— Успокойтесь! На вас лица нет.

Александр Иванович отвалился на спинку кресла, письмо лежало на коленях. Дарья Петровна потянулась рукой к письму, но Буранов её отстранил: