Иван Дроздов - Филимон и Антихрист

• Название: Филимон и Антихрист
• Автор: Иван Дроздов
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1999

Роман — откровение, роман — исповедь русского православного человека, волею судеб очутившегося в среде, где кипели страсти, закладывались мины под фундамент русского государства. Автор создаёт величественный образ героя новейшей отечественной истории, его доблесть и мировая душа раскрываются в жестоких столкновениях с силами зла.

Книга отсканирована и подготовлена для публикации в сети Интернет на сайте www.ivandrozdov.ru участниками Русского Общественного Движения «Возрождение Золотой Век» с разрешения автора.

---

Чутким ухом Бабушкин улавливает: разговор о мужских достоинствах, красоте нравится Василию чрезвычайно. Он с тех пор, как начальником стал, внимание со стороны женщин рассматривал не как проявление служебной почтительности, а как действие его внешности, мужской привлекательности. С первого гонорара Василий купил полдюжины модных первоклассных костюмов, яркие рубашки, эффектные галстуки, в ювелирном приобрёл золотой перстень с замысловатым вензелем — во всём новом, дорогом и модном чувствовал себя неотразимым. А тут ещё Бабушкин подбавлял жару. Сладкие, но не приторные речи оживляли в сердце Василия надежды завоевать Ольгу. «В самом деле! Подумаешь, принцесса!»

Между тем, Бабушкин, отработав одну тему, принимался за другую:

— Говорю это я ребятам: читать шефа нужно. Статью напишешь — на него ссылайся, на трибуну взойдёшь — тоже говори. Эпитеты разные: известный, видающийся, то создал, это… И свою им статью показываю. А там — фразочки: «…имя его далеко за рубеж шагнуло», «открыл пути создания новых сплавов…»

— Э-э, не надо так! — поморщился Галкин. — Это Филимонов открыл пути…

— Вы знаете: Филимонов! Другой не знает, будет знать, что вы. Читайте историю науки и дипломатии. Там всё на перифразах, заведомо рассчитанных ошибках и недомолвках. Мистика и мистификация! Гипербола и фальсификация! Нет уж, Василий Васильевич, история науки — моя стихия. Тут вы мне не советчик. Ваше дело — мир аналитических категорий. Тут вы собаку съели. Не видел я равных, не знаю! Так и ребятам говорю. Монографию начал писать — «Василий Галкин»! В издательстве «Московский рабочий» место в плане застолбил. Там сказал редакторам: «Галкин — это Ферми сегодня».

— Ферми — физик.

— Неважно! Пусть усваивают другое: сопоставимость величин. Уровень!

— Лишка берёшь, Бабушкин. Смеяться будут.

— Кто? Зелёная бестолочь?

— Другие прознают — понимающие.

— Понимающих мало, единицы, а историю пишут для толпы.

Странный немного Бабушкин, но удивительный. Язык — словно бритва, логика — не покачнёшь!

Нервы оттаивают, во всех членах лёгкость появляется, и дышится Галкину ровнее. К Бабушкину испытывает чувства почти родственные. Излишне смел в суждениях, а поди как хорош. Умеет смирить душу, навеять сон. Сон всем нужен. «Человечеству сон золотой», — человечеству! А тут человек — пылинка на ветру, ему такой сон — ох, как надобен!..

Укачал, убаюкал умный человек Бабушкин начальника, и прочь пошёл — из института. Кончился рабочий день — для него только, не для ребят, стоявших над кульманами, — тем ещё два часа работать. На то они и рядовые! И ум их устроен иначе, к разгадыванию тайн природы человеческой не приспособлен. Бабушкину они не ровня, Бабушкин их превзошёл, поднялся над средним уровнем, постиг больше, чем правила извлечения корней и функции сопромата; он вихри душевные смирять научился, хаос тревог и сомнений к общему знаменателю приводит. Большой гибкости ума требует работа, зато и не так изнурительна; и зарплата повыше, и почёта от людей больше.

Вышел и Галкин из кабинета. К одному заместителю толкнулся — ушёл, к другому — след простыл. В другие кабинеты толкаться не стал, там люди делом заняты. Направился к Ольге, к ней он почти каждый день ходит. Часы выбирает определённые — когда Филимонов в комнате научной сидит. А сидит он там прочно, клещами не вытащишь. Спокойно Галкин болтает с Ольгой, знает: Николай Авдеевич не зайдёт, а кроме него к ней никто не ходит.

Комната Ольги поблизости от кабинета директора. Там, в небольшом крыле, всего лишь на одном этаже разместилась и вся новая филимоновская лаборатория. Немного места занимает, зато у каждого комната отдельная. И всюду настольные машины счётные — быстродействующие, дорогие. И люди в лаборатории непростые — все учёные, теоретики.

Набирал их Филимонов не по титулам и громким званиям, а по уровню знаний, по тем исключительным способностям, которым меру он сам и определять может. Иных из других городов пригласили. Им, по слухам, и зарплату, и квартиру, и все условия бытовые особые создали — райские. Трудитесь — не ленитесь, государство для таких ничего не пожалеет. «Золотой группой» их в институте звали, на каждого с благоговением смотрели.

Они теперь вроде Трех Сергеев стали. Зато те — сникли, в коридорах появляются редко, а к директору и вовсе не ходят. Филимонов комиссию во главе с Федем назначил — все сергеевские лаборатории проверить. И тут же слух прошёл: один Сергей уходить собрался, другой — будто бы с самим министром говорил.

В коридоре, в холлах и на площадках филимоновской лаборатории пустынно, не встретишь курящих и праздно болтающихся; не было тут места ни для зятя, ни для Бабушкина. И сам Галкин, вступив в пределы «импульсаторов», невольно ускорял шаг. Неловко здесь раскачивать торс в вальяжном шаге.

Ольга не гонит Галкина, даже как будто при нём оживляется. Сама того не замечая, переменилась к Василию, стала мягче, терпимей. Нет прежнего покровительственного и обидно-жалостливого тона. Не скажет, как прежде: «Гуляй, Вася. Иди, иди…» Простые законы гостеприимства, подсознательное, не поддающееся контролю чувство уважения новой должности Василия, учёного звания, наконец, его неожиданного, но такого важного успеха с плавильными печами Галкин истолковывал иначе, объяснял действием сил любовного характера, процессами чисто интимного порядка.

Вошёл Филимонов. Кивнул Галкину. Наклонился к Ольге. Говорил с ней так, будто в комнате никого не было. И вообще Филимонов мало придавал значения факту существования Галкина — не гнал его, не сердился, не заговаривал. И, закончив дела с Ольгой, выходил, не удостаивая Василия взглядом. В другой раз Филимонов звонил Ольге. И Ольга, смахнув улыбку с лица, записывала цифры. Писала быстро, едва поспевая. А, закончив, позвала оператора, отдала ему исписанный лист и долго что-то объясняла. И потом, отпустив оператора, вкладывала в машину перфокарту, тянула на себя рычаг включения. И комната наполнялась глухим шелестящим шумом, периодически то там, то здесь вспыхивали лампочки, щёлкали фиксаторы — портативная счётно-вычислительная машина словно грызла семечки, выбрасывая на шкалы чёрную шелуху цифр. Ольга готовила для неё другие перфокарты, и Галкин знал: пока у неё не выдастся свободная минута, мешать ей не следует.

Провожать Ольгу не напрашивался; однажды она сказала: «Не надо меня провожать». Сказала просто — как отрезала. С тех пор Галкин только заходил к ней в рабочую комнату, но не пытался встретить её где-нибудь в другом месте. Как Ольга решает заданные Филимоновым задачи, так он пытается решить свою задачу: почему Ольга не гонит его из комнаты и в то же время не хочет встретиться с ним вне стен института?

Входили и выходили учёные, операторы — Васю не замечали. И это всеобщее равнодушие глубоко оскорбляло Василия, распаляло желание доказать всем их ничтожность и своё превосходство над ними. Тлеет в душе надежда, зорко всматривается в глаза Ольги — не потеплела ли? Не настал ли момент для серьёзного разговора? Нет! Чувствует сердце: нет. И снова вопрос: зачем не гонит? Зачем Филимонов и все сотрудники, даже ничтожный оператор, смотрят на него, как на белую стену?

Пап не дал Филимонову войти в институт, загородил в дверях дорогу:

— Николай Авдеевич, следуйте за мной.

Филимонов отступил, нахмурился; он не был расположен к шуткам, хотел послать к чёрту бесцеремонного толстяка.

— Что вам угодно? — спросил строго.

— Угодно взять вас в плен. На весь день.

— Да объясните толком: что вы от меня хотите?

— Пришла мебель. Транзитом из Румынии.

Пап схватил Николая за руку, почти втолкнул в «Жигули». В салоне автомобиля, сидя в углу, Филимонов смирился. Не было сил ни злиться, ни досадовать — хотелось смеяться. Успевший вкусить преимущества власти, — почтительную настороженность людей, робкие взгляды, подобострастные улыбки, предупредительную готовность исполнить любое желание, — Филимонов с Папом как бы вдруг окунался в прежнюю жизнь, когда с ним говорили на равных, могли грубо возразить, рассмеяться в лицо.

Николай с любопытством и нешуточным интересом разглядывал профиль человека с тремя трясущимися подбородками и некогда красивым носом, пытался понять, какие внутренние силы дают ему сознание превосходства и власти над людьми? Или это простодушие человека, не вышедшего из детского возраста, или дерзость наглеца, цинично презревшего условности века?

На площадке, против подъезда дома, в котором Филимонов только что получил новую квартиру, стояли два «Икаруса» контейнеровоза. У головной машины толпилась бригада грузчиков. Завидев Папа, оживились, стали раскрывать дверцы машин. К подъезду понесли первый контейнер, второй… — их оказалось двенадцать. Экспедитор-румын просил Николая подписать бумаги. По-русски говорил плохо, но Филимонов разобрал: «Пап заплатил наличными, всё в порядке; если не будете возражать, мы поедем».