Рой Якобсен - Чудо-ребенок

• Название: Чудо-ребенок
• Автор: Рой Якобсен
• Издательство: Аст: Corpus
• Жанр: Современная проза
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-082701-5

Новый роман норвежца Роя Якобсена "Чудо-ребенок" чем-то похож на прошлые его книги, но стоит особняком. На этот раз перед нами page turner — драма, которая читается на одном дыхании. Фоном ей служит любовно и скрупулезно воссозданный антураж шестидесятых — это время полных семей и женщин-домохозяек, время первых спальных пригородов, застроенных панельными четырехэтажками, это первые нефтяные деньги и первые предметы роскоши: обои, мебельные стенки и символ нового благоденствия — телевизор. Полет Гагарина, Карибский кризис и строительство Берлинской стены, убийство Кеннеди… Герой книги, умный и нежный мальчик Финн, счастлив. Его растит мама, потому что папа-крановщик ушел от них, а потом и вовсе погиб. В эту осень их с мамой жизнь меняется полностью — не успевают они сдать комнату жильцу и начать к нему привыкать, как им на голову сваливается странная маленькая девочка — сводная сестра Финна. При ней только крохотный чемоданчик, а в нем— “бомба”, которой еще суждено будет взорваться. Так начинается эта щемящая история любви, верности и предательства.  Семейная драма "Чудо-ребенок" полтора года оставалась в списке бестселлеров, продано 115000 экземпляров. Роман переведен на 25 языков и получил Премию союза книготорговцев-2009.

---

Борис сказал, что надо лечь на живот и по-пластунски подползти к самому краю обрыва. Внизу я разглядел человека, лежавшего на надувном матрасе рядом с палаткой, — тётьку, загоравшую без лифчика; у нее были колоссальные медно-красные сиськи, и трусов на ней тоже не было, как я обнаружил, присмотревшись.

— Она каждый день так, — прошептал Борис.

Я не мог оторвать от нее глаз. Никого больше поблизости было не видать. Только одно это потрясающее существо, оно лежало недвижно как труп, или будто в глубоком сне, и не было похоже ни на что, когда-либо виданное мною, и задело во мне такие струны, которых я в себе не подозревал.

— Мои брательники называют ее Живоглоткой, — сказал Борис.

— Она старая, — понял я вдруг.

— Полтинник, не меньше,—сказал Борис со знанием дела. — Но отсюда не видно. Спустимся поближе?

— Неа...

Мы лежали на животе и разглядывали Живоглотку. Невозможно было отвести от нее взгляд. Неважно было, что она старая, что она далеко внизу и лежит будто мертвая; чем дольше мы на нее смотрели, тем она становилась больше и больше, загорелая и великолепная, эдакий выброшенный на берег кит в электрическом солнечном свете.

— Мои брательники говорят, она знает, что мы тута лежим и пялимся на нее, — прошептал вдруг Борис.

— Чего-чего?

— Ага, и что она от этого балдеет.

— Ну да!

— Вот погоди, она пойдет купаться, и ты поймешь.

Мы лежали и ждали, когда Живоглотка соберется купаться. Дожидаться пришлось долго. Но это ничего. Вот она наконец очнулась, сначала сгребла ладонью свои наручные часы, лежавшие рядом с матрасом, посмотрела на них; потом стряхнула с живота невидимые песчинки, села и стала еще больше; огляделась, стряхнула еще что-то с плеч и бедер, наверное, цветочную пыльцу или жуков; потом наконец поднялась и встала, уперев руки в боки как бы в ленивом раздумье, неторопливо оглядываясь по сторонам и не ожидая увидеть ничего нового для себя в этой полыхающей жаром летней стране.

И вот она сделала первый шаг к морю, неуклюже пошатываясь на ракушках, морских желудях и острых камушках, балансируя руками как крыльями; спиной к нам спустилась на последний камень, постояла на нем еще немножко, снова огляделась, обведя взглядом море, берег, деревья и скалы, провела ладонью по плечам, нагнулась, попробовала воду; теперь мы ее видели в профиль.

— Она смотрит во все стороны, — едва слышно прошептал Борис. — Только не сюда.

— Чего-чего?

— Ну сам гляди — она ж сюда никогда не смотрит!

Я все еще не понимал. Теперь уж Борис стал терять терпение; сказал, что она приезжает сюда каждое лето и что про нее знают не только он с братьями.

— Вот посмотри.

Я огляделся и заметил, что трава там, где мы лежали, сильно затоптана и вытерта, будто тут стояли лагерем.

— Сюда и взрослые тоже приходят, — многозначительно произнес Борис. — Дядьки.

— А кто?

— Ну... смотритель точно.

— Ханс?!

— Угу. Но мне кажется, что мой дядя про нее не знает.

— А ты откуда знаешь?

— Да так...

У меня возникло впечатление, что Борис жалеет, что упомянул в разговоре “дядю”.

Но тут Живоглотка отдалась наконец на волю волн, и это явилось еще одним откровением, потому что со смотровой площадки мы, как китобои, могли смотреть на море вниз, через громадное зеленое увеличительное стекло, сквозь которое она казалась светлой и изящной, как ширококрылая птица, удаляющаяся от нас брассом в замедленном геологическом темпе, гребок за гребком. И действительно, когда она беззвучно перевалилась на спину и тем самым уперлась взглядом в нас, меня пронзила уверенность, что либо она слепа, либо мы невидимы. Под нашими взорами покоился внизу на волнах резиновый кафедральный собор. С неизменно направленным на нас слепым взглядом. И ведь с тобой самим происходит нечто, когда тебя в конце концов обнаруживают: ты видишь себя извне, видишь свою собственную странность, то, что отличает тебя, но о чем ты, однако, раньше не догадывался, так что разоблаченным всегда оказываешься не ты, а некий другой, самозванец, авантюрист; а потом все же приходится признать, что все это скрывалось в тебе всегда, просто ты об этом не знал; но понимание приходит слишком поздно, когда ты сам уже стал другим.

— Надо пойти крабов выпустить, — прошептал, задыхаясь, Борис и задом беззвучно пополз прочь от поросшего редкой травкой выступа. —Я крабов всегда потом выпускаю.

Глава 14

Но это лето можно было бы назвать еще летом Фредди I, хотя все и пошло не по плану, к чему я, как мне казалось, тоже был готов. Потому что через два дня после того, как Борис показал мне Живоглотку, он появился возле нашей палатки, постоял, озираясь и оценивая увиденное, потом подошел к мамке и представился ей, как если бы он был мужчиной двадцати восьми лет.

— Меня зовут Борис,—сказал он, глядя ей прямо в глаза.

Мамка вздрогнула и растерянно улыбнулась, а я решил, что вот ей-богу тоже так попробую как-нибудь, надо же, как на нее подействовало. У мамки последние два дня ушли на то, чтобы ругать меня за пересечение экватора и утешать Линду, обнаружившую, что купается она в соленой воде, и захотевшую уехать домой. К тому же мне было поставлено на вид, что я не воспринимаю мамкиных новых сигналов; дело в том, что и к палатке, и на пляж к нам постоянно заявлялся Ханс, то уведомить о еще каком-нибудь новом правиле, то дать еще какой-нибудь бесценный совет, и застревал у нас надолго; мамка же считала, что я при этом должен находиться поблизости, но она не объяснила мне, зачем это нужно: я должен был, видите ли, понимать это сам.

— Ну, ты понимаешь?

— Э-э... ну да...

— Так почему же ты ушел?

А теперь она стояла и смотрела на Бориса так, будто хотела бы для себя такого сына.

— Я пришел сообщить, что через полчаса откроется магазин, — сказал Борис, — и что там можно будет купить копченые колбаски и хлеб и еще такую штуку для бутербродов, не помню, как называется... а, ливерную колбасу, последний раз она была, во всяком случае.

— Что такое? — снова насторожилась мать. — Это кто тебя послал нам это сообщить?

— Никто. Я сам.

Она постояла, изучающе всматриваясь в него, потом обернулась ко мне с несколько иным выражением лица.

— Пожалуй, возьми-ка вот, Финн, — сказала она и, достав кошелек, протянула мне желтую десятку, — и пойди посмотри, может, купишь чего-нибудь. Но только не мороженого!

— Нету у них морожена.

— Чего?

— Ну это, у них ваще почти ничего нет, и вроде они детям не продают.

— Так ты хочешь, чтобы я с тобой пошла?

— Ну да, так лучше будет.

Мамка извлекла Линду из палатки, где та забаррикадировалась в ожидании момента, когда будет покончено с каникулами и соленой водой, и мы гуськом двинулись по узкой и извилистой дорожке вниз, к поляне, на которой стояли палатки; по пути мамка выспрашивала у Бориса, откуда он узнал, где мы живем. Он на это не ответил, но так, что мы поняли — на этом острове мало было такого, о чем Борис не пронюхал бы.

Дойдя до причала, мы уселись на краю поболтать ногами, пока мамка сходит в загадочный магазин, который оказался просто покрашенным в серый цвет деревянным домиком у развилки на склоне, где от грунтовой дороги отходит тропинка к причалу. Мы стали бросать в воду камешки, а Линда опять подняла тему соленой воды.

— К счастью, да, вода соленая,—легко отозвался Борис.

Она вопрошающе посмотрела на него.

— Соленая лучше держит, — сказал он и внимательнее пригляделся к Линде. У той вид был такой, будто она говорит “чего-чего?”

— Ну, в соленой воде не утонешь, — пояснил он.

Линда перевела взгляд с Бориса на меня. Я кивнул.

А Борис внимательно, будто вот-вот обнаружит нечто, разглядывал ее; такое выражение лица за последние полгода я видел уже на многих лицах, и оно мне никогда не нравилось, надо было поскорее этот этап преодолеть.

— Ты чего, плавать не умеешь? — спросил он.

— Умею, — сказала она.

— Ну и чего ты беспокоишься тогда?

— Чё?

— Ну, нефиг ее пить-то, воду.

Линда снова посмотрела на меня, с начинающейся и пока невидимой улыбкой, от которой и бетон воспарит в воздух.

— Так умеет она плавать или нет? — спросил Борис, чтобы окончательно разобраться в вопросе. Я кивнул, а Линда сказала:

— Угу.

— Ну-ну, — равнодушно бросил Борис, высыпал в воду горстку гальки и стал, прищурившись, вглядываться в зеркальную поверхность воды, разглядывать причал, почесывая физиономию и давно затянувшуюся царапину на левой коленке, что было совсем уж излишне, так что я мог заключить, что тяжелый этап мы преодолели и что теперь он, значит, обдумывает, чем бы нам заняться, так и со мной бывает, когда я нахожусь в состоянии неустойчивого равновесия между таким восторгом, что едва не лопаешься от счастья, и начинающейся скукой. Тут вернулась мамка, потрясенная до глубины души, как я мог заключить по агрессивности ее походки. Собираясь в магазин, мамка прихватила с собой из палатки (которую мы окрестили Зорькой, это Линда придумала) белую блузку; теперь под этой блузкой она неумело прятала серый пакет.