Эрнст Сафонов - Избранное

• Название: Избранное
• Автор: Эрнст Сафонов
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1991
• ISBN: 5-265-01809-3

В книгу известного писателя Э. Сафонова вошли повести и рассказы, в которых автор как бы прослеживает жизнь целого поколения — детей войны. С первой автобиографической повести «В нашем доне фашист» в книге развертывается панорама непростых судеб «простых» людей — наших современников. Они действуют по совести, порою совершая ошибки, но в конечном счете убеждаясь в своей изначальной, дарованной им родной землей правоте, незыблемости высоких нравственных понятий, таких, как патриотизм, верность долгу, человеческой природе.

---

Отец, растирая в пальцах листья чернобыла и нюхая их, говорит, что следует кого-нибудь в Еловку послать, там телефон, нужно позвонить в милицию и райвоенкомат, поставить в известность, — случай-то небывалый, чрезвычайное происшествие, без приезда специалистов не обойтись.

— Ефрем и есть специалист, — резонно замечает дядя Володя. — Пощупает ее, надо ежели, и позвонит кому следует, он в районе каждого знает, долго ль ему… А нам лучше чего — сиди, покуривай… обождем!

— Обождем! — отец в сердцах повторяет. — Жди, когда первое сентября…

— Первое… десятое… — Дядя Володя раскраснелся от фляжки Константина, его снова тянет на разговор. — Закопать обратно — всех делов-то!

— Теперь нельзя.

— А я, Сергей Родионыч, к примеру, определяю, послушай… школа… Куды она, чего с ей?! А вот аванц запросто сорвется, не получим аванц завтра — могём вовсе не получить. Приедет какой-нибудь с полномочием, с портфелью, при чине… Не выдавай! Ефрему… Как тут?

Ему не отвечают.

— А то был случай один, — нарушая молчание, опять говорит дядя Володя, — можно припомнить… Был в лагере у нас унтер-штурмфюрер Глобке, а мы, русские которые, промеж себя звали его Волдырь, потому что был он как портошная пуговица, посмотреть — плюнешь, а там представлял из себя значительность…

Однако досказать дяде Володе не довелось: увидели, что спешит через выгон Ефрем Остроумов, четко, по-строевому отмахиваясь руками, а рядом с ним, забегая чуточку вперед, дед Гаврила. На Ефреме неизменная гимнастерка и такого же защитного цвета галифе; только серая кепка на голове гражданская.

— Пгивел! — доложил, подходя, дед Гаврила.

А Ефрем, широко улыбаясь, сжал и долго тряс руку Константину; сказал:

— Ух и сыгранете вы с Володькой вечерком… на двух гармонях-то! Приветствую твою демобилизацию, Костя! Ор-рел!.. Махнем — мою полную Славу на твои красные звездочки? Три на три, баш на баш!.. — И, оборвав раскатистый смех, спросил деловито: — Какую железку-то нашли, славяне?

— Ды ж бонба, говогю…

— Авиационная, Ефрем Петрович, видно сразу…

— Пузатая, Ефрем, навроде самовара!

— Солидный кусок…

— Ладно, — буркнул Ефрем, — пускай так…

Он велел всем укрыться по другую сторону склада, даже Константину, который сказал, что, пожалуй, еще посмотрит, а то подзабыл, какая там красавица лежит, дожидается… Укрываться постеснялись, Ваню тоже не прогнали, но к яме Ефрем один пошел, вдавливая каблуки кирзовых сапог в пересохшую землю, закуривая на ходу.

На краю ямы Ефрем постоял, заглядывая туда, вниз, окурок щелчком отбросил, сел, неспешно стащил с ног сапоги, аккуратно портянки разложил, чтоб просыхали, и гимнастерку снял, — даже с расстояния были видны багровые рубцы рваных ранений на его плечах и руках, — и спустился Ефрем к бомбе.

— Дознается, у него голова! — говорит дед Гаврила и от волнения вздрагивает. — Ефгем — голова!

— Ну даешь, Гаврила Ристархыч! Едучий какой, а еще графский… — бормочет дядя Володя, зажимая пальцами нос — Отодвинулся б да помолчал…

— Дедок молодец, — смеется Константин, не отрывая напряженных глаз от ямы со скрытым теперь Ефремом. — Мы на Черном море тоже бродячие мины из крупнокалиберных расстреливали… Действуй, дедок!

— Каша с молоком, — смущенно оправдывался дед Гаврила, — она осадку, подлая, непгилично делает…

— Там человек, зубоскалы… — отец упрекает, — работает.

Л Ваня представляет, как было бы здорово на глазах у всех стремительным рывком достичь ямы, спрыгнуть на ее дно, к боевому старшине Ефрему Остроумову, и чтоб тот, удивленный, подмигнул, одобряя внезапную помощь с Ваниной стороны. Они бы вместе ощупывали, трогали шершавые бока бомбы, советовались, что предпринять, какой имеется выход в таком трудном положении… И Ефрем щелкнет пружинной крышкой заветного трофейного портсигара, предлагая ему папиросу «Бокс». Курить Ваня откажется, чего толку коптить чистую кровь в теле, но будет, конечно, приятно, если Ефрем угостит из портсигара, из которого угощает не всякого.

Тем временем, пока Ваня фантазировал, Ефрем вылез из ямы, стряхнул песок с коленей, не обуваясь пошел к ним, вытирая ладонью пот с лица, разглаживая усы, — серьезный, сосредоточенный; и было слышно, как сочно ломаются под его босыми ногами кустики молочая и лебеды.

Ждали…

Подойдя, присел Ефрем к общему кружку, и сколько-то длилось томительное молчание, и наконец сказал Ефрем:

— Фугаска ничего себе… на двести кило тянет. Однако, славяне, загвоздочка. Марку взрывателя невозможно распознать. Маркировку ржа разъела. Коррозия это по-научному называется, когда такая ржа… А так — си-ильна! Такая рванет — от амбара кирпичей не сыщешь. Да и школа вроде стеклянной расколется… Тут берегись!

Константин присвистнул; отец спросил:

— И что, Ефрем Петрович?

Ефрем смолчал.

— Звонить, выходит, требуется? — дядя Володя проговорил.

— Шанс риска налицо, — задумчиво отозвался Ефрем.

— Риск, — возбужденно сказал дядя Володя, — без риска с печки не слезешь… А все ж — звони, Ефрем!

— Звонить так звонить, чего ж, — проговорил, нахмурясь, отец и стал вслух рассчитывать, как но времени все сложится: — Из военкомата иль райкома сегодня ж позвонят в область, оттуда пришлют команду саперов… это почти двести семьдесят километров до нас. Жди завтра к вечеру… А что? Надо ждать, а когда надо — будем…

— Ладно, братва, — поднялся Константин, обирая с брюк приставший к ворсу мусор, — спасибо за компанию… я пошел. Завечереет — жду в гости. Всех!

— Погодь, Костя, — попросил Ефрем, — хоть по одной вместе выкурим давай… Успеешь. Я тебя на Орлике домчу.

— Сторожа требуется выставить к бомбе-то, — сказал дядя Володя, — загородить от козы шальной иль от какого человека…

— Я посторожу, — отец пообещал, — да и Гаврила Аристархыч…

— Ты какое же занятие для себя, Костя, предполагаешь иметь? — спросил Ефрем. — В штатском состоянии.

— Не спешу.

— А все ж? Ты грамотный, науку изучил…

— Дай в себя прийти.

— И то верно. А в заместители ко мне не согласишься? Зампреда — это, Костя, должность, между прочим… Закрутим дела!

— В заместители, — ввязался дядя Володя, — в заместители отчего ж!.. Не теряйся, Константин! У нас в колхозе на каждого работника начальник с заместителем…

— Ты! — Ефрем строго глаза сузил, лицом посуровел. — Болтай, Машин! А мог бы, между прочим, поостеречься… Нашей структурой, что ль. Машин, ты недоволен?

— Я молчу, — махнул рукой дядя Володя, наклонив голову. — Структура так структура…

— Константин учителем обязан стать, — заметил отец.

— Жирно будет, Сергей Родионыч! — отрезал Ефрем. — При нынешней катастрофе кадров жирно на начальной школе двух учителей держать.

Отец побагровел, хрустнул сцепленными пальцами рук, ответил резко:

— Полагаю, Ефрем Петрович, Константин сам в состояние решить…

Ефрем жестко засмеялся, перебил:

— Есть кому за нас решать… А кто на фронте, Сергей Родионыч, не по тылам, а на передовой был — ему и тут, между прочим, передовое место. Так скажу!

Отец отвернулся, проследил взглядом за солнечным диском, перемещающимся за облачко, на Константина посмотрел, словно стараясь найти в нем какую-то поддержку для себя, — Константин расслабленно улыбался, не принимая разговора всерьез.

Лежали, курили, отгоняли назойливых слепней.

Ваня думал, что завтра не будет настоящего первого сентября, оно из-за бомбы переносится на послезавтра, но зато объявятся у них в Подсосенках саперы, одетые в военное, с оружием, с командиром, можно будет ходить рядом с ними, и еще неизвестно, что лучше — первое сентября или приезд саперов…

XV

Время течет медленно, невозмутимая тишина стоит над затоптанным лугом, школой, близким от нее лесом, над приземистыми избами Подсосенок, над мужиками и Ваней, вольготно развалившимися с теневой стороны зернового склада, надо всем, что есть в видимой близости окружающего мира, привычно дышит, существует, греется в легком тепле наступающей осени. «Господи, пгости мя, ггешного…» — в затяжной старческой дреме шепчет дед Гаврила, и дядя Володя Машин сморился, похрапывает, стонет изредка, маясь чем-то своим; а Ефрем с Константином, переговорив о сражениях, бомбежках и собственном везучем фронтовом счастье, стали тихо припоминать, каких товарищей они потеряли, душевно хваля их и горделиво похваляясь своей недавней дружбой с ними, тогда еще живыми… Один отец, как обеспокоенный журавль, ходит возле кругами, заложив руки за спину, вскинув высоко голову, — ходит, ходит…

— Ванюш! — Константин окликает. — Давай стихи читать. Знаешь стихи?

— Художественная самодеятельность, — подмигивает Ефрем, — валяйте!