Неизв. - Дуб тоже может обидеться (СИ)

• Название: Дуб тоже может обидеться (СИ)
• Автор: Неизв.
• Жанр: Попаданцы

Это история не столько об удивительной судьбе бывшего рядового Красной Армии, сколько история о Великой стране.    

---

… Кто их убил? Ха-ха-ха-ха! (пациент стал смеяться, состояние удовлетворительное). В Монголии, где я начинал служить, в таких случаях говорят, что их убило Небо! Вот и я скажу — Небо их убило! (пациента стало трясти)

Через двадцать минут

(у пациента изо рта пошла кровь) (принято решение о повторном применение сыворотки №5) Отметка «Не согласен, опасно для жизни пациента». Подпись (неразборчиво) Расшифровка фамилии (густо вымарано черной тушью). Отметка «Согласен». Подпись (неразборчиво) Расшифровка фамилии (густо вымарано черной тушью).

(пациент пришел в себя, состояние удовлетворительное). (остальной текст густо вымаран черной тушью).

21

Природа не знает морали, ей неизвестен «плюс» и «минус». Все это придумано и создано человеком для человека и во имя человека. Зачем это всей природе? Её бог — это рациональность! Среди растений, животных, неживой материи царит лишь один закон — развивается и сохраняется только то, что позволяет выжить... И как следствие из закона — сильный при всех равных условиях всегда уничтожит (съест, поглотит, переварит, изменит) слабого. Таков закон, такова жизнь!

Несмотря на отсутствие головы на плечах в физическом плане, Андрей прекрасно осознавал, что с каждой секундой он меняется. Хотя страшно было даже не это! Тяжелее всего было осознавать, что начали медленно исчезать его воспоминания (о доме, о матери и друзьях), взгляды, его боль и радость. Постепенно, как-то не назойливо, исчезало все, что так или иначе связывало его с человеком — живым человеком — Андреем Ковальских!

Он медленно истончался, теряя желание жить. Все казалось каким-то невесомым, зыбким и ненастоящим. Все, что раньше вызывало хоть какие-то эмоции, сейчас становились совершенно безразличным. Это было все больше похожим на еле уловимый сон, который вроде и был, но совершено не запоминается.

Однако страшнее всего было даже не то, что он терял свою человечность и не то, что он растворялся в чем-то другом... Страшнее всего было другое! Это не вызывал отторжения! Кусочек за кусочком, личность Андрея исчезала в глубинах Леса, переставая быть тем самым Андреем. Ему совершенно не хотелось сопротивляться — куда-то «бежать» сломя голову, «кричать со всей дури»... Даже, наоборот, его все чаще и чаще охватывало странное состояние — противоречивой эйфории.

«Он (Лес) какой-то необычный, - всплывало в памяти Андрея. - Жадный до всего! Ему постоянно нужно что-то новое. Мои знания, мысли... Да... Пусть, разве это плохо?». Лес охотно принимал все, что ему давали...

«Я... маленький. Совсем маленький, - делился еще человек, погружаясь в далекое детство. - Зима. Лес прямо за околицей дома мне так нравился, что... Помню лыжи. Широкие, почти в две ладони... Мама говорила, что от отца они остались... Идешь по лесу, а кругом тишина. Мороз только щеки щиплет!». Образы шли широким потоком, превращаясь постепенно в бурный океан видений.

«Чуть отойдешь от села и начинают встречаться следы животных и птенцов, - он заново переживал далекий, но от этого не менее притягательный момент. - Мне всегда нравилось разгадывать их... Кто здесь прошел, а кто вот здесь пробежал. Чудно». В сознании вырастал кусок зимнего леса, покрытого теплым мохнатым белым одеялом. Между черными стволами, великанами возвышающимися посреди сугробов, мелькала еле заметная фигурка... На лыжах шел мальчишка, укутанный в старый полушубок. Одежка не по росту; перешита, кажется. Идет еле, головой по сторонам вертит.

Он улыбался! Улыбался по настоящему, когда не обязательно приподнимать вверх уголки губ и слегка сужать глаза... Андрею было хорошо! Он вновь переживал кусочек своего детства — одно из самых приятных его воспоминаний. Лес тоже это видел и воспринимал... Но не понимал! Череда этих образов, ярких и сочных, для него оставались лишь механически усвоенной информацией. Он добросовестно это принял, запомнил, пропустил через себя, но все без толку! Возникало непонимание! Противоречие! Образы, обычные и знакомые для него образы, не соответствовали таким бурным эмоциям!

Откуда столько теплоты, мягкости и спокойствия? Почему образ скрипучего и искрящегося на солнце снега будил у человека такие удивительный чувства? А слегка кислый запах старой овчины, из которой был сшит полушубок, чем он так дорог ему? Сознание Леса путалось... Рациональность, как неотъемлемое правило любого действия, сбоило и могло дать ответа на все эти вопросы!

Далекое детство сменилось юностью. «Парное молоко... Вкусно. Пенки, - новый, еще более бурный шквал эмоций накрыл Андрей и Лес. - Мама!». Отворилась потемневшая дверь и, пригибаясь, вошла стройная женщина. В ее руках был небольшой глиняный кувшин, накрытый льняной тканью. «Буренку только подоили, - толстый и влажной нос мягко ударился об его ладони и осторожно стал давить. - Вкусное молочко». Кувшин уже стоял на столе. Ткань лежала рядом, аккуратно сложенная треугольником. Стенки были теплыми, и приятно грели ладони... В нос ударил аромат парного молока... Подперев подбородок, женщина смотрела прямо на него. Еще молодое лицо... Вокруг глаз небольшие морщинки... Она улыбалась! «Мама, - Андрея «накрыло». - Где сейчас моя мама? Что с ней?».

Все это тоже впитал Лес, но вновь не было ясности... По огромной корневой системе, пронизывающей сотни гектаров старого леса, стремительно пролетали разряды. Они сплетались в немыслимые узоры, выдавая новые все более мощные импульсы... Новая информация, словно механизмы в огромной машине, вновь и вновь сталкивалась друг с другом, потом разбиралась до самых мельчайших элементов...

В нем все бурлило и клокотало! Зимний лес — цельный образ, где сплелись сотни и тысячи моментов, разбирался, словно игрушка в детском конструкторе. Элемент за элементом, деталь за деталью... Образ зимнего леса сменился видением деревьев, потом веток, коры, наконец, появились крошечные почки, какие-то орешки. Резкий импульс и все началось по новой! Огромный сугроб превратился медленно падающий снег, который сменился одной большой и геометрически правильной снежинкой...

Андрей метался! Не телом, а разумом! Тревога за мать вытолкнули наружу образы войны. «Что же с мамой? - терзала его страшная боль неизвестности. - Мама?!».

… Вновь всплыла казарма. Первые минуты обстрела! Грохот! Летящие кусочки кирпича! Пыль! Крики!

- Ковальских, твою мать! - возникло перекошенное от ярости лицо. - Чего телишься?! В ружье!

Дрожащие руки привычно искали штаны... Вот, на полу...

- Быстрее, быстрее!

Еще один взрыв, потом опять взрыв. Рядом кто-то упал, громко застонав при этом.

«Ремень, где мой ремень? - фрагменты страшной картины сменялись один за другим. - Куда же я его положил? Спинка кровати! Где?». Кто-то начал стрелять через бойницу!

- В атаку! Бойцы за мной! - голос, словно горн затопил все вокруг...

Потом снова пришла боль! «Война! Немцы! - вворачивало Андрея от вновь переживаемых минут катастрофы. - Вон они... Это плац!». Спотыкаясь на вывороченных кусках земли, он пытался успеть вслед за всеми. Винтовка вырывалась из его рук, норовя лягнуть по животу. Взрыв! Свет и все!

Видения лились непрерывно, становясь все более эмоциональными и контрастными. Все, что Андрей когда-то воспринял очень близко к сердцу, рвалось мощными толчками наружу... В нем все болело, горело, взрывалось!

22

Село Малые Хлебцы, бывшее Царство Польское. Мимо немецкой комендатуры быстро проковыляла сгорбленная фигурка.

- Слышь, Михеич, глянь-ка в окно! - оживился Митрофан, грузный детина с похожим на картошку носом. - Кто это там такой шкандыбает?

За его спиной раздался скрип половиц и к окну прилипла морда по-меньше. Вихрастая голова с кое-как державшейся на ней фуражкой прижалась к самому стеклу, словно пыталась его выдавить.

- Ба, это же ведьма! - удивленно протянул он, осторожно протирая рукой потеющее стекло. - Ты же под и не знаешь ее... Живет у нас тут старая карга одна уж черт знает сколько. Думал, что окочурилась уже давно. А смотри-ка, живет себе и горя не знает.

- Что правда ведьма? - лицо у Митрофана имело настолько детские черты, что практически у любого вызывало смех. - Как же так?

Это собственно случилось и в этот раз. Увидев, как он разинул рот, напарник схватился за живот.

- Ты, Гнат, снова за старое?! - зло заговорил, не любивший такого Митрофан. - Снова? Что у тебя не спрошу, ты ржешь, как лошадь... Сейчас как дам в зубы!

Смех прекратился в мгновение ока. Кулаки у того, несмотря на детское выражение лица, были дай бог каждому. Кроме того, помахать он ими тоже был не прочь.