Александр Рахвалов - На гарях

• Название: На гарях
• Автор: Александр Рахвалов
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-270-00508-5

Герои Александра Рахвалова — люди, нарушившие закон, отбывшие наказание, находящиеся в сложном периоде переосмысления и переустройства жизни. Среди них — подростки, о которых автор пишет с особым душевным волнением. Писатель далеко не бесстрастно рассматривает причины личных и общественных бед. С гражданской страстностью и человеческой болью говорит он не только о степени вины каждого из героев, но и о вине общества, всех его членов, несущих свою долю ответственности за судьбу ближнего.

---

Лаяли собаки, натягивая цепи. Чужие собаки. А Клава подумала о своих. «Куда их, сучек! — подумала с нежностью. — Придется с собой везти».

Приезд в гости — всегда ворох новостей. Клаве столько понарассказывали, что в голове все смешалось. Неспроста ей почудилось: какой тут день — неделю прожила! И наплакались, и нахохотались… Но мысль о сыне не покидала ее ни на минуту. Поэтому, пока добирались до микрорайона, она решила: сегодня ехать в Юмень или подождать до утра? Решила, что надо ехать вечерним поездом, который прибывал в Юмень утром. Всю ночь она будет ехать, выспится досыта, а утром, отдохнувшая и бодрая, предстанет перед своим муженьком, чтобы обрадовать его родительской покупкой. Потом они решат вопрос со скотиной…

Клава вернулась в Юмень. Она бегала по вокзальной площади, но такси пролетали мимо, обдавая всех мелкими брызгами. Погода портилась.

Едва уговорила частника.

Всю машину искурочу, — ворчал тот, пряча в карман полученную от нахрапистой пассажирки трешку. — И в год не отмою. У вас же там — хоть армейские учения проводи: местность, приближенная к боевой… Танки разуются мигом… Поехали.

— А ты шутник! — повеселела она.

— Жизнь шутовская… Вон видишь, кого нам не хватает? Да на стекле, на стекле лобовом!..

Клава посмотрела в ту сторону, куда кивнул водитель. Перед светофором выстроились машины. Машины-работяги — грузовики, бензовозы, хлебовозки — выставили напоказ портрет Сталина. Он был приклеен к лобовому стеклу автомобиля в том месте, где сидит пассажир… Собрав тучней брови, Сталин смотрел на дорогу, как будто был недоволен тем, что его задерживают…

— И при нем не сладко было, — отозвалась Клава.

— Не сладко, а жили… Теперь бы этот кулак! Но, видимо, тоскуем по тому времени — не зря же его выставили напоказ?

— Ничего не вернуть…

— Возвращаем! — стоял на своем водитель. — Тоскуем и возвращаем незаметно для самих себя… В город-то теперь страшно выйти: скрутят — почему не на работе? А если я в отпуске?

— Если возвращаем, то, значит, не можем жить больше без того времени. Это хорошо? — спросила Клава.

— А как было? — посмотрел на нее водитель. — У вас здесь хорошо было, а у нас там, — кивнул он за окно, — плохо. Очень плохо.

— Где у вас-то?

— Да-а… Отсюда не видать! — не захотел отвечать частник. — Но у вас было хорошо при нем. Все так говорят.

— Какая разница?

— Большая! Народ у вас здесь был дикий, но совестливый: не доносил на ближнего даже пропащий человек! Короче говоря, не бедовали вы здесь, потому и выставляются портреты «отца народов» на самых видных местах.

Она примолкла.

— Хреново стали жить, — продолжал частник. — Без радости. Все я имею, а счастья — и щепоти не наскребу. Вот в чем моя личная трагедия.

— Желай большего… Зачем тебе щепоть?

— Как зачем? — будто удивился частник. — Я бы ее, эту щепоть, втолкнул в ноздрю, как табак, чтобы чихнуть по-человечески. Щекотки хочется и здорового, как у счастливых людей, чиха. Видели, как в кино чихают?

Она опять примолкла.

— Где вам выходить?

— За гаражом, — ответила наконец Клава и кивнула в сторону наплывающей Нахаловки.

— Боже мой, как вы хоть тут живете? — поразился частник. — Вам же ордена за такую геройскую жизнь надо выдавать, а не талоны на субпродукты. Чихнуть-то по-человечески не хочется? Хочется ведь, поди, а? — привязался он к Клаве. — Или атрофировались уже, как алкаши?

— Атрофировались, — согласилась она. — Чихнуть по-человечески вправду не хочется… Хочется пожить, и не хуже, чем ты живешь. Ну ладно, мне выходить.

Она хлопнула дверцей.

27

Тихон встретил супругу радостно, даже обнял слегка и ткнулся губами в щеку.

— Приехала, — улыбнулся он.

Но Клава, удивленная будто, отстранилась от мужа.

— Что с тобой, касатик? Нежности-то сколько… Да трезв ли ты, дружок? А ну-ка дохни!

— Трезв. Ласки полны глазки, — простодушничал тот. — Как будто неделю тебя не было.

Собачушки стояли рядом на задних лапках, как косматые свечки, и поскуливали от нетерпения. Они понимали, что хозяйка пришла в добром духе. В такие минуты она кормила их ливерной колбасой.

— Ну вот, Тихон, — не обратив на них внимания, проговорила хозяйка, — дельце провернули. Теперь будем продавать эту хибару. Срочно надо писать объявления и расклеивать на всех столбах. Я обегу знакомых: может, натолкнут на покупателя… Слышишь?

Тихон кивнул на хлев, ткнул пальцем в дровяник: что, мол, все прахом… А корова? А свиньи? А теленок?..

Она поняла его без слов.

— Домик-то пока постоять может; Харитоновна без нас его продаст… А скотину… Такую-то ухоженную, господи прости, только дурак не возьмет, — толковала она Тихону. — Ты сходи к Феде: он корову ищет. Нашу-то с рогами оторвет! Иди, иди, — торопила, — может, он дома.

Но Тихон не уходил. Он стоял возле крыльца и со странным прищуром смотрел на Клаву, точно хотел внимательно разглядеть ее перед тем, как пойти к соседу. Глаза у него лучились, но грустным светом.

— Ты что? — спросила она. — Соскучился, что ли?

Она подошла к нему и уткнулась в плечо. Он даже не обнял ее.

— Соскучился, бедненький, — поняла она. — Молчун! Не признается сроду… Чего так исхудал-то? Как сухостой, скрипишь суставами, колешься… А? Никуда тут не бегал? Дома сидел? — спросила она, игриво закусив губу. — Может, к какой-нибудь бичевке сбегал без меня? Нет?

— Убежишь тут… от скотины-то! — сухим голосом произнес наконец Тихон. — То одно, то другое — весь день на колесах.

— Смотри, дружок! — погрозила она пальцем. — В другой раз придется расстаться хоть на день — запру тебя в доме, и сухарей, чтоб не пропал с голоду, оставлю мешок.

— Не будет другого раза, — пробормотал Тихон.

— Не будет, Тихон, — согласилась Клава, и, сразу же посерьезнев, отстранилась от мужа. — Иди к Феде, не тяни время.

Тихон, расправив голенища болотных сапог, побрел через проулок к соседу. «Не расспросил ее ни о чем, — жалел он. — С другой стороны, чего спрашивать? Если говорит, что все продавать будем, значит есть куда ехать. Зря ведь не скажет, не такой человек…»

Сосед не заставил себя ждать, прибежал тотчас.

— Беру, беру, — горячился он. — Кажи товар…

— Вот — покупай… Корова так на тебя и смотрит, — проговорила Клава.

Федя, высокий и жилистый татарин, обошел корову. Та встревожилась, точно поняла, что к ней прицениваются, заурчала, как собака, утробой. Она смотрела на хозяйку широко распахнутыми глазами, и такая тоска стояла в них, что Клава не выдержала и отвернулась.

— Дорого, цхе! — крутился Федя.

— Чего тебе дорого? — подошел Тихон. — Бери, пока отдаем. Это же не корова, а молочный завод.

— Не моку-у! — сопел татарин. — За такой деньгу трех лошатей можно купить.

— Ну, свиней возьми! — распахнул перед ним стайку. — Вон та… Как орех — так и просится на грех! А, Федя?

— Ты што? Свинью же нельзя мне!

— Подь вы к черту, — злилась Клава. — Всякую отраву пьют-жрут, а свинью брезгуют. Да у нее мясо-то… Во!

Федя развернулся и, сплюнув под ноги, побрел к воротам.

— Ну и вали, придурок! Через час припрешься — не продам… Помяни мое слово.

Но Федя выкатил за ворота.

Тихон беспомощно опустил руки да так и стоял среди двора, как истукан. Собачонки повизгивали, прижавшись к ногам хозяина, и готовы были по первому зову броситься вслед соседу, распушив, раскрутив свои грязные хвосты.

— Может, Юрка возьмет? Вроде серьезно собирается жить.

— Юрка? — с ехидцей переспросила она. — Да ему, пискуну, не корова нужна, а баба. С этими придурками не сговоришься; надо машину искать, чтоб отвезти скотину на мясокомбинат. Сдавать ее к чертовой матери! Не могу: за свой труд да кого-то ублажать, как капризного царька…

Корова даже жевать перестала. Она попятилась к колодцу, но не захотела возвращаться в загончик, — подняла голову и смотрела на ругающихся хозяев, которые наверняка что-то затевали. Корова понимала все, только говорить не умела, хотя они с хозяйкой понимали друг друга: одна плакалась и доила, другая слушала, перекатывая во рту жвачку, и доилась. Так было, но сегодня корова впервые уловила запахи какой-то неведомой ей жизни. Эти запахи пропитали насквозь хозяйку, и с ними, с этими запахами, она вдруг стала совсем другой. Корова впервые не могла понять ее.

И собаки не могли ничего понять: те же ноги, те же тяжелые, но теплые руки у хозяйки, а вот глаза — глаза куда-то пропали, исчезли глаза. По глазам бы они узнали о многом, именно по глазам…

Два дня бегала по городу в поисках грузовика. Техники навалом, а ни за какие деньги не допросишься: дачно-огородный сезон приблизился вплотную и техника завернула туда, где парили и прели частные земли.