Сигрид Унсет - Возвращение в будущее

• Название: Возвращение в будущее
• Автор: Сигрид Унсет
• Издательство: ОГИ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-94282-184-4

Книга норвежской писательницы, лауреата нобелевской премии Сигрид Унсет (1882–1949) повествует о драматических событиях, связанных с ее бегством из оккупированной в 1940 году Норвегии в нейтральную Швецию, а оттуда — через Россию и Японию — в США. Впечатления писательницы многообразные, порой неожиданные и шокирующие, особенно те, что связаны с двухнедельным пребыванием в предвоенной России.

Книга была написана, что называется, по горячим следам и впервые опубликована в США в 1942 году, в Норвегии — в 1945 году. Причем судьба ее не лишена драматизма. Ироничное, а то и резко негативное отношение к советской действительности вызвало протест советских официальных кругов, советское посольство в Норвегии расценило эту книгу как клевету на Россию, «недружественный шаг», потребовало, чтобы она была изъята из продажи. Книга вышла в Норвегии только четыре года спустя, уже после смерти писательницы, в 1949 году.

---

Ну вот мы уже на горном перевале, здесь нам снова встретили сердечные, полные участия люди, у которых мы смогли переночевать. Здесь было полным-полно дорожных рабочих, и они с готовностью уступили нам свои постели. На следующий вечер мы продолжили свой путь пешком. Нашего больного товарища несли на специальных носилках, которые сделали для него сыновья хозяина домика в горах, где мы останавливались на ночь.

Мы надеялись, что по пути нам встретится какая-нибудь машина, которая сможет подвезти нас. Нас и в самом деле немного подвезли, насколько хватило бензина. И вот теперь нам предстояло проделать дальнейший путь в шесть километров на лыжах через горы, чтобы добраться до последнего приюта по эту сторону норвежской границы. Для больного кое-как соорудили сани из лыж. Тут я обнаружила, что мне трудно успевать за остальными, в последние 20 лет мне не доводилось вставать на лыжи, к тому же моя шуба никак не могла служить лыжным костюмом, в конце концов и меня усадили на сани, рядом с парализованным. Шестеро молодых людей тянули эти сани, пока мы не дошли до пограничной усадьбы.

Дети Поше, невероятно милые и любезные, всю дорогу старались изо всех сил, но теперь были уже просто не в состоянии тащить эти сани. Поэтому было решено, что остальные наши попутчики пока останутся, а мальчики из домика в горах потащат сани с больным журналистом и мной дальше, при том что эти молодые люди должны были утром вернуться на работу, а они продолжали помогать больному человеку и мне; сын и дочь больного журналиста тоже решили остаться рядом с отцом. Как только утреннее солнце осветило заснеженную горную гряду, мы отправились по замерзшему озеру туда, где проходит граница, в сторону пограничного пункта Стуруман. Лед местами был покрыт водой, поэтому парни, которые волокли сани, временами оказывались по колено в воде, да и вокруг нас постоянно плескалась вода.

Светало, солнце позолотило вершины гор, когда мы наконец добрались до первого шведского пограничного поста. Мы видели, что по ту сторону границы дороги расчищены от снега. В то время как парни продолжали тащить сани с парализованным, его дочь Дагни и я решили идти пешком по проселочной дороге. Дагни настояла на том, что будет нести мой саквояж, я протестовала, но, боюсь, не столь энергично, как следовало бы.

Нам предстояло пройти еще три километра до ближайшей казармы. Когда мы туда добрались, то оказалось, что казарма переполнена и нас не могут принять на ночлег. Использовать сани было здесь невозможно, и пришлось снова нести парализованного на носилках. Мы вместе с его дочкой пошли пешком по проселочной дороге до следующего барака, в котором, как нам сказали, жили всего несколько дорожных рабочих. Уже совсем рассвело, и среди березняка вовсю распевали самые разные лапландские весенние птицы, но я думала только об одном: как бы скорее добраться до какого-нибудь строения и лечь отдохнуть. Километр — это тысячи шагов, мы шли, а я все говорила и говорила, и, наверное, поэтому километр мне показался двумя или тремя. От говорения я еще больше хотела спать. И в конце концов мы стали бояться, а не прошли ли мы мимо того барака, к которому направлялись, не заметив его, так как буквально засыпали на ходу, падая от усталости. Но вот наконец появился маленький неказистый домик на повороте. Было приблизительно половина шестого утра.

Внутри барака было холоднее, чем снаружи. Мы увидели печку, стоящую посреди комнаты, и кровати вдоль стен, на кроватях лежали матрацы, набитые соломой и сухими листьями. На одной из них лежал человек, укрытый красным ватным одеялом, и спал мертвецким сном.

Он так и не проснулся, когда мы затопили печку, мы хотели хоть немного согреть комнату, ведь скоро сюда должны были доставить больного. Мы уселись на трехногие табуретки и в полудреме стали ждать остальных. Наконец подошли и мальчики с отцом Дагни, тут спавший мужчина проснулся, с изумлением посмотрел своими пронзительно-голубыми глазами, над которыми нависли растрепанные рыжие волосы, и произнес по-шведски, глядя на носилки с парализованным: «Черт побери, неужели началась война?» Он думал, что внесли убитого.

Мы объяснили ему положение вещей, и тогда этот мужчина натянул носки и брюки, согрел кофейник и достал сумку с едой. Он раздал нам всю свою еду, а у него был хлеб с маслом, колбаса, сыр, а также кофе и молоко. Нас везде принимали очень гостеприимно, но такой сияющей, искрящейся сердечности мы не встречали нигде. Этот дорожный рабочий, этот швед, стал для нас буквально воплощением человеческой солидарности и доброжелательности. Нам выпало счастье после четырнадцати часов чрезвычайного напряжения оказаться в атмосфере его заразительной доброты. Этого человека, которого звали Юн Андерсон, а также его товарища Юнаса, который появился во второй половине дня, я буду с благодарностью вспоминать до конца своих дней.

Те мальчики — норвежцы, сыновья хозяина домика в горах, где мы нашли вчера приют, так и не смогли в тот день вернуться обратно. И вот мы устроились здесь спать все вместе. Какое счастье было иметь наконец возможность улечься на деревянной, похожей на ящик, старинной кровати. Последнее, что мне запомнилось, перед тем как я погрузилась в сон, это то, как Юн Андерсон бегает с красным одеялом, не зная, кому его отдать. В конце концов было единодушно решено закутать в это одеяло нашего товарища, измученного ревматизмом и ишиасом. После чего все мы мгновенно заснули.

Швеция, лето 1940

I

НА СЛЕДУЮЩИЙ день вся наша компания беглецов из Норвегии перешла через шведскую границу в сопровождении нескольких солдат, которые сообщили нам, что военные довезут нас на машине до Стримасунда, где находятся таможня и туристические домики.

Вот она, Шведская Лапландия: маленькие, неказистые крестьянские хозяйства расположены здесь далеко друг от друга. На этой земле по-прежнему живет много саамов, которые все лето пасут в горах своих оленей. Повсюду разбросаны белые холмики их чумов, обложенные молодыми березками.

Весна была здесь именно такой, какой она знакома и любима везде всеми скандинавами. Еще повсюду лежит снег, но кое-где он уже тает и в течение всего долгого весеннего дня наполняет воздух запахом влаги, а к вечеру пробуждаются запахи мокрого камня и набухших березовых почек. Один молодой здешний рабочий, который намеревался ехать с нами на машине, все ходил и радостно показывал всем нечто удивительное: в огромной ладони он бережно держал букетик крохотных бледно-розовых цветочков. Он нашел их на солнечном склоне холма, они называются здесь камнеломкой, это самые первые весенние цветы. Он собирался взять их с собой и подарить «своей супруге», как он с гордостью говорил всем. Но по своей доброте он разрешил каждому из нас, по очереди, подержать этот букетик в руках и вволю полюбоваться ими.

Приехал грузовик, в кузове которого плотно сидели солдаты, но все же нам каким-то образом удалось втиснуться среди них. И вот я снова испытала, что это значит — «держаться вместе» — в буквальном смысле этого слова. Мы сидели бок о бок рядом, вплотную друг к другу, и нас всех вместе подбрасывало на дорожных ухабах: дорога здесь, в Швеции, была такой же ужасной, как и с норвежской стороны.

И повсюду были солдаты. В Швеции проводилась всеобщая мобилизация. Мы видели множество ополченцев, они были одеты в серо-голубые шинели с синими обшлагами и треугольные шляпы. Эта военная форма немного напоминала ту, что носили солдаты эпохи Карла XII, и выглядела на шведах, по крайней мере, не так нелепо, как та, в которую вырядили горстку финнов, выступавших в финской войне на стороне русских, чей отряд был сформирован в Терийоки: на тех были подлинные костюмы эпохи Карла XII, которые по такому случаю были изъяты из музейных фондов Ленинграда[25]. Вероятно, русские не видели различия между этими историческими костюмами и тем обмундированием, что до последнего времени выдавалось шведским артиллеристам. Возможно, теперь ополченцы просто донашивали старую форму, тогда как вся шведская армия уже перешла на обычную серо-зеленую европейского образца.

Шведские солдаты начали осторожно расспрашивать нас о военных действиях в Норвегии. И то один, то другой высказывали сожаление о том, что им не дают возможности оказать норвежцам военную помощь. Кое-кто пытался обрывать подобные сетования, в основном это были пожилые люди из ополчения, отцы семейств, которые были рады, что им пока еще не пришлось участвовать в военных действиях. Что касается молодых солдат, то почти все, кого я встречала здесь, были возмущены бездействием Швеции и рвались в бой.

Таможню в Стримасунде мы прошли совершенно безболезненно, несмотря на то что ни у кого из нас не было не только паспорта, но даже ничего похожего на какие бы то ни было документы. Что касается туристического центра, то там «лотты»[26] сделали все возможное, чтобы разместить нас на ночлег, хотя это было совсем непросто, так как в доме уже были размещены офицеры. Но выход был найден: в одной комнате разместились женщины и дети, а в другой — мужчины. Мы легли спать не раздеваясь, отчасти потому, что почти каждую ночь здесь бывала воздушная тревога, немецкие самолеты беспрестанно летали над шведской территорией. Согласно официальным заявлениям, это происходило якобы случайно, хотя все мы считали, что немцы просто хотели получить представление о шведской обороне. После того как шведам удалось сбить несколько самолетов, ситуация улучшилась: немецкие самолеты стали летать гораздо реже. Несомненно, это было связано и с тем, что в Швеции полным ходом шла военная мобилизация, и, вероятно, нацисты сочли за благо не вторгаться в Швецию, учитывая тот уровень людских потерь и потерь военного имущества, с которым они столкнулись в совершенно не готовой к войне Норвегии; видимо, они поняли, что не стоит связываться с технически хорошо оснащенной шведской армией. Между прочим, некоторые романтические личности, коими являются в своем большинстве шведы, рассказывали мне, что якобы Герман Геринг дал честное слово немецкого офицера, что его армия никогда не нападет на родину его любимой, ныне покойной, жены Карин. Мы-то, норвежцы, сомневались, ведь если бы Геринг действительно дал такое слово, то это как раз и означало бы прямо противоположное: что немецкая армия нападет на Швецию при первой же возможности.