Иван Просветов - «Крестный отец» Штирлица

• Название: «Крестный отец» Штирлица
• Автор: Иван Просветов
• Издательство: Вече
• Жанр: Военное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4444-2766-8

«Непременно прочитай “Тетрадь, найденную в Сунчоне” Романа Кима. Это вещь!» — советовал Аркадий Стругацкий, будущий знаменитый фантаст, брату Борису в письме с Камчатки осенью 1952 года. Фамилия создателя «этой вещи» на тот момент ничего не говорила любителям приключенческой прозы. Сын бывшего казначея корейского короля, проживший десять лет в Токио. Самый молодой советский профессор-японовед. Специалист по японской литературе, вхожий в круг передовых московских писателей, и одновременно один из лучших оперативников ОПТУ — ГУГБ, в середине 1930-х отвечавший за всю контрразведывательную работу по японской линии в Москве. При Ежове, затем при Берии обвинялся в тягчайшем преступлении — измене Родине, но благодаря своим исключительным знаниям избежал расстрела, был приговорен к 20 годам заключения, а в 1945 году досрочно освобожден и к тому же награжден медалью «За победу над Японией»! К началу 1970-х общий тираж сочинений Романа Кима дорос до знаковой отметки в миллион экземпляров. Но писатель ушел в мир иной, а на литературном небосводе появились новые звезды жанра. Первой величиной среди них стал Юлиан Семенов со своим циклом романов о Максиме Исаеве — Максе фон Штирлице. И мало кто знал, что образ Максима Максимовича подсказал ему автор «Тетради», «Кобры под подушкой» и «Школы призраков».

---

Японцы пристально следили за этим процессом, и в НКВД о том знали. 2 февраля Ежов направил Сталину сообщение, подготовленное по агентурным данным: «На квартире советника японского посольства Сако состоялось специальное совещание, на котором кроме чиновников посольства участвовал в качестве докладчика корреспондент Маруяма. Совещание было созвано советником Сакко для заслушивания доклада Маруяма, являющегося информатором посольства о ходе процесса… и для обмена мнениями по вопросу о контрмерах японского посольства. Посол Сигэмицу на банкете, состоявшемся до этого совещания в ресторане “Савой” по поводу отъезда рыбопромышленника Аригата, заявил последнему, что японское правительство предъявит протест советскому правительству еще до вынесения приговора обвиняемым [либо] разошлет меморандум всем державам, в котором будет дано мотивированное разъяснение того, что показания подсудимых в части, касающейся их связей и переговоров с японскими официальными лицами, ложны и подтасованы… На этом же банкете секретарь посольства Симада сказал юрисконсульту посольства, что германское правительство решило не предъявлять протеста в связи с процессом, так как это может отразиться на судьбе немецких инженеров…»{146}.

Пожалуй, одного этого документа достаточно, чтобы понять, какого уровня достигла работа контрразведки по японской линии в Москве. Несколько месяцев спустя она будет признана предательской и шпионской.

2 марта 1937 года Ежов выступил с докладом на пленуме ЦК, раскритиковав в пух и прах своего предшественника в НКВД. Пленум резюмировал: «Изменникам родины — троцкистам и иным двурушникам, в союзе с германской и японской контрразведкой, удалось развернуть вредительскую, диверсионную, шпионскую и террористическую деятельность [во многом] благодаря слабой работе органов Государственной Безопасности Наркомвнудела СССР… В процессе следствия по антисоветскому троцкистскому центру только по одной Москве [среди агентуры НКВД] было выявлено 65 предателей… В отдельные звенья органов Государственной Безопасности проникли чуждые и преступные элементы. Обнаружен ряд случаев, когда в органы Государственной Безопасности удалось проникнуть даже шпионам иностранной разведки»{147}.

Дни Ягоды были сочтены. 31 марта ЦК ВКП (б) утвердил предложение Политбюро об исключении Генриха Ягоды из партии и последующем аресте. 5 апреля экс-генерального комиссара госбезопасности доставили в тюрьму на Лубянке.

Началась чистка НКВД. 

Главное управление госбезопасности реорганизовали еще в ноябре 1936-го. Снятого с должности начальника Особого отдела Марка Гая перевели в Иркутск начальником УНКВД Восточно-Сибирского края. Военную контрразведку — 5-й отдел — Ежов поручил преданному ему Израилю Леплевскому, бывшему наркому внутренних дел Белоруссии. Политическую контрразведку выделили в 3-й отдел под началом Льва Миронова, до того шесть лет руководившего Экономическим отделом ОПТУ[25]. В марте 1937 года, после пленума ЦК ВКП(б), Миронов подготовил приказ «О задачах третьих отделов государственной безопасности». Начальникам контрразведывательных структур всех уровней разъяснялось, что на территории СССР действуют германская, польская и японская разведки, создавшие огромное количество резидентур и обширное антисоветское подполье. «Мы не знаем, где имеются и кто входит в состав созданных контрреволюционных организаций, вследствие чего не можем в нужный момент их ликвидировать». Для выявления предателей, заговорщиков и шпионов предписывалось пристально следить за живущими в СССР немцами, поляками и корейцами, «харбинцами» (бывший персонал КВЖД), политэмигрантами, лицами, обучавшимися и длительное время работавшими за границей, бывшими «белыми», членами запрещенных политических партий и т.д.{148}.

Сотрудник для особых поручений ГУГБ Роман Ким подпадал сразу под три признака подозрительности. Не говоря уже о постоянных контактах с «представителями Японии».

Поздним вечером 2 апреля 1937 года черная эмка направилась с Лубянки ко 2-му Троицкому переулку.

Глава 6. ЯПОНСКИЙ ШПИОН

Они пришли вчетвером.

Михаил Горб — воспитанник Артузова, старший майор госбезопасности, заместитель начальника 3-го отдела. Павел Калнин — лейтенант, оперуполномоченный 6-го отделения; вместе с ним Ким проводил некоторые операции, вместе их награждали орденами Красной Звезды. Капитан Соколов — заместитель начальника 2-го отделения 3-го отдела. Четвертый, неизвестный Киму, представился как сотрудник Оперативного отдела Шошин. Вслед за людьми в фуражках прошел в квартиру знакомый служащий из домоуправления — понятой, весь напряженный от страха.

Соколов предъявил ордер на арест, подписанный начальником ГУГБ Аграновым. Основания не указывались. Обыск провели быстро, говорили мало. Марианна жалась в углу и с отрешенностью смотрела на происходящее. Изъяли служебный браунинг и наградное оружие, патроны, орден и почетный знак чекиста, набили лежавший на стуле портфель Кима разной перепиской и книгами на японском языке. И еще зачем-то прихватили золотые наручные часики, которые он привез в подарок жене из заграничной командировки.

Попросили заложить руки за спину, надели наручники и увели.

А Вива Ким спокойно спал в соседней комнате. Шум не потревожил его.

* * *

Лефортовская тюрьма. 7 апреля 1937 года.

— Кто бы мог подумать, Роман Николаевич, что мы встретимся в таком месте…

Оперуполномоченный Верховин смотрел пристально, холодно. Ким хорошо помнил, как он однажды захотел отличиться и завербовал Итагаки — делопроизводителя японского посольства. Ким предупреждал, что Итагаки на плохом счету у начальства из-за сожительства с русской женщиной. Вскоре делопроизводителя без явных причин отозвали в Токио, и вербовка провалилась. Верховин, конечно же, не забыл об этом. А теперь ас контрразведки сидит перед ним как арестант.

— В каких взаимоотношениях находился ваш отец с разведчиком Ватанабе — работником генерального японского консульства во Владивостоке?

Ким ни одним движением лицевого мускула не выдал удивления: вот как, в его прошлом покопались. Теперь любое событие в его жизни, любой факт биографии может свидетельствовать против него. Смотря как повернуть и посмотреть. Вспомнился вдруг рассказ Акутагавы, который он когда-то перевел: каждый участник и жертва преступления настолько уверенно и детально описывают обстоятельства убийства, что каждого же можно обвинить.

— Я лично не знаю, был ли мой отец кем-либо завербован — Ватанабе или каким-то другим лицом. Он был крупным коммерсантом и вследствие этого располагал обширными связями во Владивостоке. Ватанабе оказал ему содействие в устройстве меня на учебу в японский колледж. О том, что Ватанабе связан с японской разведкой, я документально удостоверился лишь на работе в органах ОГПУ — НКВД. Допускаю, что посещая дом моего отца, он ставил целью заводить нужные ему связи, получать интересующие сведения, намечать объекты вербовок.

— Кто такой Сугиура Рюкичи?

— Знакомый моего отца по коммерческим делам. Поскольку не японцев в колледж не принимали, с согласия отца он усыновил меня, когда я приехал в Токио, и помог поступить в колледж. Я принял фамилию Сугиура.

— Вы встречались с ним после того, как уехали из Японии?

— Да, мельком в 1920 или 1921 году во Владивостоке, когда он посещал отца вместе с Танака Косаку, студентом коммерческого института, учившимся за счет Сугиура. Танака ныне коммерческий атташе японского посольства в Москве.

— Когда вы подтверждали свое японское подданство?

— В 1919 году, намереваясь избежать службы в колчаковской армии.

— Когда официально оформили советское гражданство?

— В 1935 году. Подал заявление во ВЦИК. Но советское удостоверение личности я имел до поступления на работу в органы ОГПУ — НКВД{149}.[26]

Компрометирующих материалов на Кима еще нет, но они усиленно ищутся. 10 апреля одна из его агенток — Валентина Гирбусова, привлекавшаяся к «освещению японского корреспондента Маруяма», признается: Ким «иногда в отношении меня допускал вольности, переходящие за служебные рамки (поцелуи)», а в июне 1936 года пригласил провести с ним отпуск в доме отдыха НКВД. Согласилась, но была там один день, поскольку опять «допустил вольности» — позвал на коньяк вечером на балконе{150}. Нашлось и еще кое-что. Однако ход этим материалам и показаниям Кима дали не сразу.

Нежданно-негаданно арестованный понадобился чекистам по своей специальности.

* * *

20 апреля 1937 года нарком внутренних дел Ежов отправил наркому обороны Ворошилову спецсообщение с пометкой «Лично». На архивном оригинале документа есть резолюция Ворошилова от 21 апреля: «Доложено. Решения приняты, проследить. К. В.». «Доложено» — несомненно, товарищу Сталину.