Ирина Гуро - Взрыв. Повесть

• Название: Взрыв. Повесть
• Автор: Ирина Гуро
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1973

Повесть о замечательном большевике-ленинце, секретаре Московского комитета партии В. М. Загорском (1883–1919). В. М. Загорский погиб 25 сентября 1919 года во время взрыва бомбы, брошенной врагами Советского государства в помещение Московского комитета партии.

---

«Ну скорее же, скорее!» — мысленно торопил Василий. Он знал убедительность выступлений Загорского, но на этот раз не был уверен в результате.

Но вот Владимир Михайлович сорвал с головы кепку, небрежным жестом сунул ее в карман, провел рукой по темно-русой голове…

Голос его прозвучал негромко, но была такая тишина, что каждое слово будто стрелой летело до самых дальних углов. Задние притиснулись ближе. Толпа стала теснее.

— Смотрю на вас и читаю в глазах ваших, товарищи, один вопрос: «Что-то ты нам скажешь, секретарь Московского комитета большевиков? С чем приехал? Что будешь сулить? Чем утешишь?» Верно я говорю, товарищи? — Загорский обвел глазами двор. Взгляд его, казалось, так же как голос, проник в каждого…

Василий заметил, что широкоплечий немолодой человек в кожаном фартуке, все время отводивший глаза от оратора, в первый раз открыто посмотрел на него. Рядом с ним вертлявый, черный, жукастый парень с шапчонкой на затылке задергал плечами, подмигнул, поддел его локтем, но тот отмахнулся…

— Да, пожалуй, что так, — сказал один за всех могучий детина в черной косоворотке.

На его реплику отозвались рядом стоящие:

— Что ж, Никифор, скажи…

— Чего хоронишься за других? Режь правду-матку!

— А я не хоронюсь! — ответил Никифор спокойно и выдвинулся, как бы готовый принять на себя всё, что сейчас услышит с трибуны, взвесить и, может быть, отбить…

Загорский смотрел уже только на этого могучего, в черной косоворотке и словно бы только ему негромко и доверительно говорил:

— Не могу я посулить вам, что завтра покончим с голодом. Не могу утешить вас тем, что послезавтра одержим победу над врагом… Рад бы, друзья, но не могу.

И с такой болью сказал он это, с такой открытостью, что в толпе что-то дрогнуло, как будто в глубине билось у нее одно большое сердце и оно сжалось от тяжести общей беды.

— Зачем же ты сюда приехал, секретарь? — вдруг раздался из задних рядов молодой, звенящий голос. Выкрикнул и скрылся за спинами кто-то цепкий, такой еще вынырнет, еще выкрикнет…

— А куда же нам, большевикам, ехать со своей бедой, своими мыслями, своими надеждами? — ответил Загорский быстро. — Куда, если не к вам, к рабочему классу? Никогда наша партия не обманывала рабочих. Никогда не скрывала от них тяжести положения. Никто не может обвинить нас в том, что мы отдаляемся от рабочего класса, не живем с ним одной жизнью, одним стремлением… Разве не так, товарищи?

— Твоя правда, секретарь, — опять сказал Никифор так, словно к нему одному обращался Загорский.

И тут с напором, с привизгом даже, тот же молодой голос ввинтился в паузу, нагнетая нервное напряжение:

— Чего ж нам дожидаться, чуда какого, что ли?

— Нет, не дожидаться, а самим творить это чудо, — подхватил оратор. — Разве не чудо то, что мы в такую трудную пору скалой стоим среди враждебного мира, что мы удержали власть и строим свой мир? Кладем кирпич к кирпичу… Разве не чудо — наше молодое государство, где у власти не буржуй-толстосум, не помещик, не болтуны-соглашатели, а рабочий класс и трудовое крестьянство?.. И мог ли наш путь быть легким? Нет, не мог. И никто не обещал легкого…

Постепенно, с трудом говоривший начинал овладевать толпой. Тот смутно угадываемый протест, что словно душным облаком витал над ней, погасал. И все яснее становилось настроение этой массы, в которой были, конечно, разные люди, но теперь всех заинтересовала речь докладчика, и она сплотила их.

А Владимир Михайлович говорил теперь о потерях, которые несет сейчас Красная Армия. На всех рубежах страны идет величайшее в истории сражение. Это война не отдельных государств, это война миров. И Республика Советов представляет целый мир. Мир будущего.

— И вот, если вы меня спросите, чем же кончится эта схватка миров, на что рассчитывать, то тут уж я отвечу без тени сомнения: наш последний и решительный бой закончится победой первого в мире советского государства! Вот на это и надо рассчитывать, на это и надо положить все свои силы!

Голос Загорского звучал сейчас сильно, молодо, Василий даже подумал — с какой-то удалью, размахом, и волжское оканье было как нельзя более тут подходяще… Загорский закончил речь резким жестом, взмахом кулака с зажатой в нем кепкой, выхваченной из кармана.

Он перевел дыхание и с ходу хотел продолжать, но вдруг — да, это было так внезапно, как будто сами слушатели не ожидали этого, — раздались аплодисменты. Правда, хлопки были единичными, нерешительными, словно раздумчивыми. Но не успел Загорский произнести следующую фразу, как захлопали уже многие. А может быть, так казалось, потому что те, кто воздержался, старались не быть на виду… Так подумал Василий. «Во всяком случае, большинство хлопало…» — успокоенно заключил он.

Донской придвинулся к нему и шепнул со своей забавной мальчишеской усмешкой, обнажавшей мелкие, острые зубы:

— Рабочий класс — он за нас всегда будет…

«А ты что сейчас только, в машине, твердил?» — хотел ответить Василий, но промолчал, прислушиваясь к тому, что говорил Загорский далее.

Теперь Владимир Михайлович рассказывал о Ленине. Да, все они, кто непосредственно работает с Владимиром Ильичем, учатся у него широкому взгляду на происходящее сегодня, отыскивая в этом сегодняшнем черты будущего. Учатся организованности и самоотверженности. Да, да, только самоотверженно, без оглядки, без компромиссов можем мы двигаться вперед. И это требуется от каждого… Да что говорить! Разве здесь вот, на этом собрании, — не самоотверженные люди, разве они не приносят жертвы во имя будущей победы?

И, напоминая людям о величии дела, которое они все сообща делали, Загорский снова, отталкиваясь от больших государственных вопросов, переходил к нуждам рабочих, объяснял, как в Московском комитете думают облегчить продовольственное положение в столице, какие меры принимаются, чтобы пережить это действительно тяжелое, невероятно тяжелое лето. К такому деловому разговору и стремился оратор, как бы спрашивая совета и поворачивая свои предположения то одной, то другой стороной, открывая возможности обсуждения…

А где же крикуны, где же тот, кто молодым визгливым голосом ввинчивался в тишину? И почему этот голос показался знакомым? Где он слышал его? Слышал не раз… И будто вовсе не на собраниях, спрашивал себя Василий, обегая глазами обширный двор, словно он мог найти обладателя этого голоса, не зная его в лицо.

Вопросы раздавались из передних рядов и из глубинки. Иногда их было плохо слышно, и Загорский, приложив ладонь к уху, просил подойти поближе. С разных сторон к трибуне протискивались люди. И вдруг перед Василием мелькнуло знакомое лицо. Да нет, не только лицо! Вся фигура на мгновение открылась взгляду Василия… Он узнал Женьку, «Беспощадного». И с такой же ясностью, с какой признал его щуплую фигуру и круглое пухлое лицо, как-то не соответствующее остальному, с той же отчетливостью понял, почему визгливый голос показался ему знакомым. Да, это был рыжий Женька, только без своей вечной бескозырки, повзрослевший, но с тем же выражением самодовольства на лице, за которое его когда-то дразнили индюком.

Что делает здесь Женька? И какую роль играет на этом собрании? Василий понял, что должен это выяснить. Сразу после Февральской революции Женька записался в партию эсеров, потом переметнулся к большевикам. Кто знает, с кем он сейчас. И что — тут, на заводе, он свой или прислан? Кем?

Загорский сошел с трибуны, окруженный рабочими, и, переходя от одной группы к другой, отвечал на вопросы, что-то разъяснял, то улыбаясь, то хмурясь. Донской вместе с Владимиром Михайловичем включился в беседу, которая как будто «подбирала» какие-то оставшиеся неясными вопросы.

Василий стал медленно пробираться через толпу.

«Странно, я его мог и не заметить, но он-то меня видел наверняка, — думал он о Женьке, — раз я стоял позади оратора, однако не подошел…»

Вдруг он нос к носу столкнулся с Женькой. Тот как будто этого и ждал: улыбнулся немного снисходительной улыбкой, хлопнул Василия по спине.

— При начальстве состоишь? — благодушно спросил он.

— А ты как здесь?

Женька передернул плечами. Удивительно, что он нисколько не изменился, разве только чуть повзрослел.

— Я, брат, на производстве. Знаешь, рабочая закалка и все такое…

— Так ты вроде учился?

— Ну и что ж, нынче рабочий класс овладевает высотами науки…

Женька сыпал прописными истинами с легкой иронией.

— И ты что же, опять с эсерами? — спросил Василий.

— Не угадал, — спокойно ответил Женька. — С анархистами. Нам все эти разговоры про будущее — вот! — Он залихватски сплюнул. — Нам подавай все немедленно: и хлеб и свободу! Какая же свобода без хлеба?

К их разговору стали прислушиваться окружающие.