Иван Дроздов - Мать Россия! прости меня, грешного!

• Название: Мать Россия! прости меня, грешного!
• Автор: Иван Дроздов
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2002

Роман "Мать Россия! прости меня, грешного!" один из двух, объединённых одной темой, романов вышедших в книге под общим названием "Прости меня грешного", о попавших в гибельную яму, и о том, как они из неё выбираются. Драматизм положений, острота столкновений героев и персонажей — все самые характерные черты творчества Ивана Дроздова — появляются здесь с особой остротой.

---

Он, как и все городские, конечно, ел молоко, сметану, сыр и мясо, — и, конечно же, знал, из чего они производятся, но сам процесс производства необходимых для жизни человека продуктов его как-то не интересовал, и он мало задумывался о тех, кто и как это делает, как они живут и что это за люди. А тут вдруг Таша, студентка, — и, помнится, прехорошенькая девочка. Втайне он ещё намеревался за ней поухаживать — и вдруг она в роли молочницы!

Проводив взглядом Наташу с коровой, — они прошли в сарай, стоящий в глубине сада, — Качан стал с пристрастием осматривать соседский дом, сад и тут вдруг у забора, к ещё большему удивлению, увидел пчелиные ульи. Вспомнил, что ульи здесь стояли и раньше, но он, бывая несколько раз на даче друга, не обращал на них внимания и не видел коровы, а теперь и ульи, и корова заинтересовали его в связи с Наташей. «Она подросла, стала студенткой, к ней можно зайти в гости», — думал он. А тут вдруг в голову пришла и другая счастливая мысль: «Буду брать у неё молоко, куплю мёда». Он с этой мыслью спустился вниз, умылся, затем поднялся к себе и стал торопливо одеваться. Вечер стоял сентябрьский, тёплый, даже душный, но Борис на белую рубашку небрежно накинул замшевую куртку, поправил на руке массивный золотой перстень с непонятным таинственным вензелем на печатке, — пошёл к соседям.

Постоял возле калитки, — никто его не окликал, прошёл в глубину сада, к хлеву. И тут услышал мерные удары молочных струй, раздававшиеся из глубины сарая. И голос:

— Кто там?

— Это я, ваш сосед. Хотел бы купить у вас молока.

— Подождите, я сейчас подою корову.

И Борис стал ждать. Сначала он столбом торчал у ворот сарая, затем подался к ульям и уж подошёл к ним близко, но тут вспомнил, что пчёлы имеют обыкновение жалить, — отступил назад и двинулся к дому окольной тропинкой мимо яблонь. На яблонях мощно и густо висели плоды: на одном дереве ярко-красные, круглые, на другом зелёные и, видно, тугие, жёсткие. «Наверное, зимние», — подумал Борис, трогая рукой яблоко. Вспомнил, как в больнице какой-то больной сказал: «Яблоки надо есть, в них калия много, а калий нужен для поддержания в организме баланса». Какого баланса, он не сказал, а Борис, для которого не было недостатка в любых продуктах, пропустил мимо ушей это учёное рассуждение и даже не подумал о том, что яблоки он не любит, ест их мало, а всё больше налегает на печево, пряники, варенье и особенно любит мясо. «Может, Наташа продаст мне и яблоки, — думал Борис, втайне надеясь потеснить в своём рационе всё, что дает ему полноту. — Я здесь буду есть молоко, творог, яблоки, — ещё буду брать у неё мёд, хорошо бы в сотах». Мёд в сотах он никогда не ел, но слышал и об этом: мёд в сотах есть полезно, это от чего-то помогает.

Вышла из хлева Наташа, и Борис устремился к ней. Девушка несла два наполненных до краёв ведра, — Борис хотел было подхватить вёдра, но Таша сказала:

— Не надо, я сама донесу.

— Как много молока! Шестнадцать литров!..

— Марта у нас щедрая.

— А утром? Тоже даёт?

— И утром, и в обед.

— О-ёй!.. Море молока! Куда же вы его деваете? Продаёте, конечно?

Борис хотел спросить: «И сколько берёте за литр?», но вовремя одумался. Шёл, поспешая, сзади.

На веранде, где под красивой клеёнкой стоял большой стол и на нём аккуратно расставленная белоснежно-чистая эмалированная посуда, Наташа поставила на лавку вёдра, прикрыла их крышками и тут обратила взгляд на молодого человека.

— Я буду тут жить. Если можно — брал бы из-под коровки, парное. Я, видите ли… отощал, мне нужно поправиться.

Наталья смерила его взглядом, улыбнулась — без зла и насмешки, а так, будто бы говоря: и в самом деле. Впрочем, мне всё равно.

И ни тени смущения, ни жеста, ни слова, в котором бы выразилось почтение перед городским молодым человеком, — и как будто бы даже не было и обыкновенного, сообщённого инстинктом природы желания нравиться. «Грубое, примитивное создание» — в сердцах подумал Качан, но как раз в тот момент Наташа обернулась к нему, обратила взгляд своих тёмных простодушно-изумлённых и доверчивых глаз. В это одно мгновение она поразила его — не красотой, нет, тут было что-то другое, не очень понятное, трудно объяснимое. Она смотрела на него с высоты, издалека — в её мягкой слегка иронической улыбке он увидел сочувствие и жалость. Ему вспомнилась другая минута, когда он был сконфужен ужасно и непоправимо сокрушён. Ему было пятнадцать лет, и он учился в десятом классе. Немного гордился, что от своих сверстников шёл в учёбе с опережением на один год. И был отличником. И вот однажды вечером в неучебное время он спешил в школу на встречу с каким-то чемпионом. Впереди шла девочка — такая же возрастом, как и он. Незнакомая, не из его школы. И очень симпатичная, изящно-стройная, и как-то особенно складно, со вкусом одетая. Он догнал её, принялся шутить. Сказал, что идёт на встречу с каким-то спортивным чемпионом. «И хотя сам я фигурист», — сказал небрежно. «Это не трудно заметить», — окинула его взглядом девочка. И улыбнулась, — ну, точно, как теперь Наташа! Он уже тогда был похож на подрумяненный пирожок и застыдился собственного вида.

Но окончательно он покраснел, и побледнел, и ему стало до слез обидно, когда он на сцене за красным столом рядом с директором школы увидел ту самую девочку, с которой шёл по улице. Директор объявил: «Мы сегодня встречаем у себя дорогую гостью, чемпионку мира по художественной гимнастике».

Да, он теперь испытывал нечто похожее. И, может быть, впервые чрезмерную полноту свою осознал не как невинный недостаток, а уродство, вызывающее грустную снисходительную улыбку.

— Пожалуйста, приходите за молоком, но я должна знать, сколько для вас оставлять.

— От такого вашего обилия мне самую малость — склянку, горшочек, а если разохочусь — попрошу больше.

Качан пытался шутить. Наташа разливала молоко по стеклянным банкам, кастрюлям.

— А ещё я хочу купить у вас мёда. Хорошо бы майского, а?.. По-соседски.

— Мёд я не продаю, — сдаю государству, в кооперацию. Но вам так уж и быть: майского, по-соседски.

Наталья прошла в другую комнату и тотчас вернулась с трехлитровой банкой свежего янтарного мёда.

— Вот, поправляйтесь.

И снова улыбнулась, — украдкой, незаметно.

Борис смешался окончательно, хотел возражать, говорить о плате, деньгах, но слов подходящих не находил; принял в одну руку банку с мёдом, в другую с молоком, постоял ещё с минуту и пошёл домой.

Со сложным чувством неудовольствия, досады на свою полноту, но в то же время и каким-то незнакомым доселе одушевлением Борис вернулся к себе в дом, стал приготовлять ужин и не заметил, как пала на землю тихая, вся заполненная неясными шорохами темень, скрывшая от глаз силуэты дальних дач и рядком стоявшие у крохотного пруда березы, — видны были лишь небо, сиявшее звёздами, да чёрная полоска леса, напоминавшая забытую кем-то пилу или зубчатый силуэт доисторического ящера.

Отоспавшись за день, Борис не испытывал свойственного ему состояния дремотной истомы, — резво ходил по усадьбе, заглядывал в дальние потаённые углы и всё время ловил себя на мысли, что поминутно поглядывает в сторону соседской усадьбы, ищет глазами Наташу, и, когда она появляется в саду, он прячется от её взора, но украдкой неотрывно следит за каждым её движением. Ему то и дело повторялась в воображении встреча с ней, слышался её голос, и во всех подробностях рисовался себе сам, — он даже вслух произносил слова, которые ей говорил, и как бы со стороны слушал себя, представлял жесты, манеры… И всё выходило не так уж плохо, как ему казалось вначале, и даже её иронически-добродушная улыбка воспринималась теперь иначе, — как робкое признание его исключительности, важного положения в обществе. «Ведь знает она, что я — кандидат наук, заведую лабораторией. Печатаю статьи, читаю лекции». На ум так же пришли слова «сын академика», но тут он застыдился, отогнал их прочь. «Уж это-то глупо и недостойно с твоей стороны». Он всегда старался держать свои мысли в чистоте, не совершал ничего такого, что бы роняло его в собственных глазах. «В человеке всё должно быть прекрасно…» — вспомнил он крылатую чеховскую фразу. И старался не на словах, а на деле быть таковым. И искренне верил, что он именно и есть такой человек, а его склонность к вину, вкусной, обильной еде — наконец, курение — суть широкой натуры, вольного нрава, желание всё изведать, постичь и ни в чём не ставить себе предела. «Это всё человеческое», — утешал он себя, и к случаю припоминал афоризм Карла Маркса: «Ничто человеческое мне не чуждо». И было ещё одно обстоятельство, укреплявшее иллюзию непогрешимости всех его действий, — это уж было совсем странно, — все так называемые слабости ему казались достоинствами, — и даже вид колобка, этакого неваляшки представлялся забавной особенностью, выделявшей его в среде товарищей, своеобразным шармом, способным привлекать к нему внимание, усиливать очарование его личности. Так все свои наклонности, привычки он приводил в соответствие с представлениями об идеале и серьёзно полагал, что он и есть тот самый человек, который мог бы служить идеалом для других, — и уж, разумеется, не имеющий никаких оснований упрекать себя в чём-либо.