Александр Бушков - Дверь в чужую осень (сборник)

• Название: Дверь в чужую осень (сборник)
• Автор: Александр Бушков
• Издательство: Капитал
• Жанр: Мистика
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9906817-0-5

Чего только не бывает на войне… Очевидцы говорят, что слышали, как солдаты пели песни Высоцкого за двадцать лет до его рождения. Что это было — галлюцинации от нечеловеческого напряжения или прорыв в другую реальность? Тема, которая легла в основу этой книги, удивит даже самых преданных его читателей. С одной стороны — Великая Отечественная… О чем еще может писать патриот своей страны в юбилейный год Великой Победы? Немцы, героизм, наступление, промахи… С другой стороны — что осталось «за кадром»? Правда или нет? Не ломайте голову, главное, что это интересно! Как всегда бывает у Бушкова. Просто нужно принять этот мир в книге таким, каким видит его автор, и вместе с героями книги пройти этот путь до конца…

---

— И ничего тут не поделаешь… — печально сказал Микешин и замолчал с видом человека, который все уже высказал, и добавить более нечего.

— Совсем-совсем ничего? — усмехнулся я (хотя улыбка, сам чувствовал, получилась не особенно и веселой). — Микешин, ты же разведчик, да еще и таежник вдобавок. Да и я навыки не потерял…

Он искренне не понял, куда я клоню:

— Вы что имеете в виду, товарищ капитан?

— Не столь уж сложное дело, старшина, — сказал я. — Довольно-таки простое…

Выслушав меня, он покрутил головой, но не похоже, чтобы моя идея ему пришлась не по вкусу. Хоть что-то да сделать…

Короче говоря, я сказал, что собираюсь у них заночевать, а уеду с рассветом — что-то простуда себя обозначила, не стоит километров десять трястись в открытой машине, в роте и без меня до утра обойдутся, срочных дел нет… Таблетку — и отлежаться…

Ребята чуточку удивились, конечно: выглядел-то я нормально, не чихал, не кашлял, не сопливил. И вообще… На войне как-то само собой получалось, что не только простуды, но и хвори посерьезнее, вроде язвы, которые на гражданке изрядно бы помучили, куда-то пропадали напрочь. Хоть ты зимой на снегу ночуй, на шинели или наломав веток, а то и прямо на снегу…

Но случай был не тот, чтобы вступать в дискуссии с командиром, да и повода не было. Они только намекнули, хитрованы, не воспользоваться ни мне «народным средством». Я отлично знал, о чем они, — у хозяина, кроме прочего, в погребе хранился изрядный запас разнообразных наливок на крепкой водке. Дюжина бутылей с аккуратно залитыми сургучом горлышками, с наклеенными этикетками, где надписи сделаны от руки, чернилами, по-литовски. Еще в прошлый раз, обыскивая хутор, мы одну почали. Оказалась смородиновая. Отправляя их сюда, я велел Микешину перенести все бутыли в маленькую комнатушку с навесным замком — нашлась и такая, пустая, уж и не знаю, что он там хранил. И наказал: поскольку все мы люди-человеки, а отдых есть отдых, два раза за неделю употребить разрешаю, но в малых дозах, не напиваясь. Под его личную ответственность. Можно не сомневаться, что он и этот приказ выполнил аккуратно, как все предыдущие.

От «народного средства» я отказался, хотя никто мне не мешал и не запрещал пропустить стаканчик на ночь. Ночью нам предстояло дело, нужно сохранить абсолютно трезвую голову.

Ближе к вечеру я убедился, что и на сей раз все обстоит так, как рассказал Микешин: лейтенант заметно оживился, словно даже чуточку повеселел, если за обедом клевал, как воробей, то ужин смел быстро и до последнего кусочка. Мы с Микешиным после ужина остались в хозяйской столовой, где сидел в уголке и лейтенант. Опустили висевшую над столом большую керосиновую лампу с матовым стеклянным абажуром, висевшую на металлической цепочке, зажгли и вернули на место. Устроились за столом, положили перед собой кое-какие имевшиеся во взводе служебные бумаги и притворились, что с головой ушли в их изучение.

А впрочем, лейтенанту на нас было наплевать. Совершенно ушел в себя, на нас не обращал ни малейшего внимания, как будто нас тут и не было. Словно и не видел. Подозреваю, случись чудо и появись здесь Верховный, лейтенант и к нему бы отнесся как к пустому месту. Крепенько с ним обстояло неладно, и я подумал: при любом раскладе, когда их завтра отвезут в городок, нужно отстранить его от командования взводом, оставив все на Микешина, и отправить к медикам. Если не захочет, то силком. Нельзя затягивать…

Чем ближе к темноте, тем большее нетерпение его охватывало. Ерзал на жестком диванчике, курил чуть ли не одну от другой, потом сорвался с места, принялся вышагивать по комнате от диванчика к окну — как заведенный, одной и той же дорожкой. Понемногу это стало откровенно раздражать, но я крепился, держал его краешком глаза.

Когда настала за окном полная темень, он в какой-то момент резко переменился. Остановился на полпути, повернулся к двери, на лице обозначилась нешуточная радость. И знаете… Он выглядел как человек, которого вдруг позвали, но слышал этот зов только он один. Именно такое впечатление создалось.

И быстро вышел, не сказав ни слова мне, командиру, не доложившись, куда собрался на ночь глядя, — оставайся он прежним, ни за что так не поступил бы, службу знал от и до…

Мы со старшиной, переглянувшись, сорвались с мест и вышли на крыльцо. Лейтенант быстрым шагом пересек двор, прошел мимо часового, как мимо пустого места, направился к лесу той же размашистой походкой. Мы прекрасно видели, куда он пошел — прямехонько по узкой, но хорошо утоптанной за годы тропинке, ведущей, как я помнил, к роднику на лесной поляне. Хозяева — а потом и наши, в прошлый раз и теперь — туда ходили за питьевой водой. Во дворе имелся колодец под аккуратным навесом, но мы еще в прошлый раз обнаружили, что вода там не ахти, кому-то пришло в голову поинтересоваться, куда ведет тропинка, — и быстро он наткнулся на родник.

Чуть выждав, мы кинулись вдогонку. Часовой, разумеется, нам ничего не сказал: не имел права общаться с кем бы то ни было, стоя на посту, а приказа о запрете покидать расположение я в свое время не отдавал.

Бегом пересекли открытое пространство, оказавшись в лесу, двинулись по обе стороны тропинки. Микешин, даром что крупный и рослый, пошире меня в плечах и на голову выше (а я тоже не хлюпик), скользил бесшумно, как привидение, ни один сучок не хрустнул, ни одна ветка не колыхнулась. Смею думать, если я ему уступал, то не намного: я не так уж давно перестал ходить за линию фронта, навыки сохранились. Как говорится в анекдоте, этот талант не пропьешь, а вот фисгармонию — запросто…

Лейтенанта мы обнаружили очень быстро, благо луна ярко светила, до полнолуния недалеко. Он все так же размашисто и быстро шагал по тропинке, ни разу не сбившись с шага, ни разу не оглянувшись, не глядя по сторонам.

Длилось это недолго. В лесу, неизвестно уж почему, пройденное расстояние отчего-то всегда кажется чуть большим, чем на самом деле. Не то что на равнине. Но я помнил, что до поляны с родником самое большее метров триста.

Туда он и вышел. Поляна, родничок, потемневшая от времени деревянная самодельная скамейка со спинкой. Уж не знаю, зачем драпанувший хозяин (а больше некому) ее там поставил, что-то не походил он на человека, способного посиживать там, идиллически слушая тихое журчание ручейка. Ну, может, жена или дети, а то и родители преклонных лет, любившие погреть на солнышке старые косточки…

Он остановился у скамейки (а мы укрылись за ближайшими к поляне деревьями). И повел себя предельно странно: я не сразу понял, что за позу он принял, но очень быстро сообразил… Полное впечатление, что он стоит в обнимку с девушкой и самозабвенно с ней целуется — вот только вместо девушки пустое пространство, или она невидимая, как к том английском фантастическом романе. Ну, полное впечатление!

Продолжалось это довольно долго, как обстояло бы у влюбленных в реальности. Потом они будто бы разомкнули объятия, выглядело все так, будто он делает два шага к скамейке, не отрывая глаз от невидимой спутницы, садится, обнимает ее за плечи правой рукой…

Потом он заговорил, негромко, но внятно, до нас долетало каждое слово — рассказывал о скудных, неинтересных новостях, порой замолкал, словно услышав неслышный нам вопрос. И отвечал. Пару раз у него вырвалось: «Ниночка, милая, родная…»

Ниной ту девушку и звали. Но она давным-давно лежала далеко отсюда в братской могиле с деревянным обелиском с прибитой к нему красной звездочкой. Могила получилась братская, потому что… Ну, в общем, как при бомбежке бывает, многих порвало на куски, вот и пришлось…

В конце концов у меня даже мурашки по спине поползли — настолько естественно он держался, говоря с невидимой девушкой, обнимая, порой целуя. Я так и не решил пока, что делать, — судя по рапорту Микешина, он мог тут просидеть и в этот раз до рассвета. Не торчать же до рассвета и нам? Но что тут придумать? Выйти на поляну и приказать ему вернуться на хутор? А если не послушает? Если у него этот несомненный бзик далеко зашел?

Тут вмешался Микешин, не имея на то никакого приказа. Внезапно выскочил на поляну (опять-таки бесшумно), встал в нескольких шагах от скамейки — и запустил столь смачную таежную матерщину, какой я от него сроду не слышал. Нет, он порой ругался матом, конечно, как все мы, грешные, но впервые на моей памяти запустил так длинно, смачно и многоэтажно…

Лейтенанта будто током стукнуло. Он уронил руку так, словно вместо видимой только ему девушки вдруг оказалось пустое пространство, вскочил, не обращая внимания на Микешина, форменным образом заметался у скамейки, глядя во все стороны, крича:

— Нина! Ниночка!

Звучало это с таким отчаянием и тоской, что у меня вновь мурашки по спине пробежали. Ну, коли уж Микешин нас демаскировал… Я открыто вышел на поляну, встал рядом со старшиной, властным командирским голосом приказал: