Марсель Эме - Ящик незнакомца. Наезжающей камерой

• Название: Ящик незнакомца. Наезжающей камерой
• Автор: Марсель Эме
• Издательство: Ника-Центр
• Жанр: Современная проза
• Год: 1997
• ISBN: 966-521-045-9

Романы французского писателя Марселя Эме (1902–1967) «Ящики незнакомца» и «Наезжающей камерой» публикуются на русском языке впервые. По усложненности композиции и нарочитой обнаженности литературных приемов они близки исканиям некоторых представителей «нового романа», а также линии абсурда у экзистенциалистов.

В романе «Ящики незнакомца» на фоне полудетективного, полуфантастического сюжета с юмором, доходящим до сарказма, представлены странно запутанные взаимоотношения героев с их маленькими сиюминутными трагедиями и глобальными философскими изысканиями.

Как будто в старой киноленте мелькают герои романа «Наезжающей камерой», в котором дерзко сочетаются глубокие чувства с низменными инстинктами, восхищенные эстетские разговоры с откровенной глупостью, благородная дружба с равнодушным предательством.

---

Он заикался и задыхался от стыда и боли. Капли пота блестели у него на лбу. Он остановился посреди комнаты и, вновь охваченный желанием крушить, стал искать глазами что-нибудь хрупкое, чтобы насытить свою ярость. Мадам Ансело, следившая за ним, увидела, что он остановил свой взгляд на буфете с самой дорогой посудой. Она быстро нажала под столом на кнопку звоночка, которая была в подобных случаях довольно эффективным средством. Услышав, что вдали на кухне задребезжал колокольчик, он злобно расхохотался.

— Что, служанку подсылаете, чтобы мне рот заткнуть? Кстати, должен вам сказать, что я больше не желаю держать служанку в доме. Я выставлю ее за дверь!

При этих словах вошла служанка. Это была довольно красивая девица, хорошо сложенная, с дерзким взглядом. Мсье Ансело кинулся ей навстречу и, поравнявшись с ней почти у самой дверь, схватил ее за руки, рыча:

— Прочь! Убирайся собирать пожитки!

Она застонала:

— Мсье Ансело, вы мне делаете больно! Мне больно!

Выпятив грудь, она гибко и ловко обвивалась вокруг него и, не переставая стонать, подняла на него глаза с поволокой. Он заколебался, смутившись этой бесстыдной слабостью. Кипевшая в нем буря не стихла, но, как ему показалось, стала менять направление. Служанка уже не пыталась скрывать смысл своих уловок и приглашала его кокетливой улыбкой. Семья глядела на широкую спину отца в дверном проеме. Внезапно он отпустил руки служанки, схватил ее за талию и прижал к себе. Она протягивала ему губы, он толкнул ее в коридор, и послышался ритмичный шорох их шагов, удаляющихся куда-то в глубь квартиры.

Складывая свои банкноты в карман пижамы, мадам Ансело смотрела в сторону окна с видом скорее нерешительным, чем смущенным. Мариетт искоса наблюдала за ней с беспокойством. Жермен улыбнулась и прошептала, выражая мнение сестер:

— Папа все-таки великолепен.

— У него немыслимый потенциал, — сказала Лили вполголоса. — Эта сцена в своем примитивизме просто фантастична. По-моему, это прекрасно!

— Да, настолько жизненно! Поэтично! Мне хочется пересказать это Вальдору, чтобы он сделал из этого новеллу. Этот малыш так талантлив.

— Я вижу скорее сценарий, — проговорила Лили. — Это готовое кино. Конечно, нужны актеры.

— Американские. Такой динамизм есть только у американцев.

— Джек Хугтон наверняка был бы сногсшибателен. С Норой Бересфорд в роли служанки. Я это очень живо себе представляю.

Мариетт, еще не сказавшая ни слова, спросила с иронией, оставшейся незамеченной:

— А в роли мамы?

— Мне видится Сьюзи Клифтон, — ответила Лили.

Однако мадам Ансело возразила. Она не любила Сьюзи Клифтон, считая ее игру тяжелой и вульгарной.

— Вера Мольде в роли меня была бы гораздо лучше.

— Вера Мольде — это неплохо, неплохо, — одобрила Лили. — Я представляю себе такой трюк: у мамы в руках какая-нибудь шавка. Когда Хугтон выходит вместе со служанкой, собачка прыгает на пол и бежит за ними до середины коридора. Там она останавливается и смотрит на маму. Вы улавливаете эффект?

Мадам Ансело с интересом покачала головой. Жермен зажгла сигарету и сказала, вставая:

— Нет, по-моему, лучше без трюков. Наоборот, надо оставаться в атмосфере мрачной поэзии, фантастических страстей.

Она вышла из столовой, мать и сестра Лили последовали за ней. В коридоре втроем обсуждали вопрос, стоит ли придать образу служанки реалистическую окраску или, напротив, сделать ее персонажем сновидения. Мадам Ансело склонялась к образу девушки из борделя, экстатической и чудовищно чистой, которой подошло бы имя Любочка. Сама она воспользовалась бы этим, чтобы стать довольно хорошо сохранившейся татарской княжной.

Мариетт и Бернар, сами того не замечая, все еще ждали свои сто пятьдесят франков. Мариетт какое-то время сверлила брата острым взглядом, а затем спросила:

— Бернар, почему ты продолжаешь жить дома?

— Кормят и не гонят.

— И все? Я серьезно спрашиваю.

— Привычка. Животная привязанность к семье, которая все же дает мне какое-то тепло, а не только харчи и крышу над головой.

— А нас, своих сестер, ты разве не любишь хоть чуть-чуть? Молчишь. Знаешь, Бернар, я тебя очень люблю.

— Ну да, здесь все друг друга любят. Даже папа любит служанку. В доме атмосфера потрясающая.

Этот саркастический тон в ответ на нежные слова даже чем-то понравился Мариетт. С блеском в глазах она схватила брата за руку и пролепетала сдавленным голосом:

— Бернар, я должна тебе кое-что сказать. Я переспала с Милу, ну знаешь, с этим боксером. Бернар…

На мгновение его охватил гнев, но он справился с собой И встал со словами:

— Поздравляю. Еще одна сцена немыслимого динамизма, а? Кстати, представь себе такой трюк: в комнату входит Джонни и ложится с вами. И снять это все наезжающей камерой. Здорово?

Бернар, громко хохоча, вышел, чтобы не поддаться искушению отхлестать сестру по Щекам. Мариетт удалось сдержать слезы, которые жгли ей глаза. Поставив локти на стол и спрятав подбородок в ладони, она вновь погрузилась в свои обычные грезы.

В одиннадцать часов машина Шовье ждала Бернара перед домом. Дядя рассмотрел его более внимательно, чем раньше, и лицо юноши произвело на него довольно благоприятное впечатление. Он усадил Бернара рядом с собой и нажал на газ. Машина проехала не больше минуты и остановилась за церковью Сент-Огюстен у сквера Лаборд.

— Мсье Ансело, я должен с вами поговорить, — сказал Шовье. — Намедни Мишелин пришла ко мне и сказала, что хочет разводиться.

Бернар не шелохнулся и не сказал ни слова. Шовье увидел, что он побледнел.

— Вы не в курсе дела?

Бернар отрицательно покачал головой.

— По крайней мере, вы же не могли не заметить, что Мишелин вас любит?

— Я всегда этого боялся. Но я не знал. Не видел.

— Вы как-то странно отвечаете. Объяснитесь. Вы боялись быть любимым из-за дружеских чувств к Пьеру?

— Нет.

— Я так и думал, — сказал Шовье без иронии. — Но если вы боялись, что вас полюбят, вернее всего было бы избегать Мишелин. А вы поступали как раз наоборот. Значит, вы ее любили? Вы не отвечаете. Поверьте, я вас подловил не затем, чтобы задать вам взбучку. Я просто хочу получить сведения. Я не представитель оскорбленного мужа или безутешных родителей. Ну, так скажите мне: вы любите ее? У меня не укладывается в голове, что могло отвратить вас от всех ваших дел, ведь вам же двадцать четыре года, в этом возрасте люди озабочены своей карьерой. Значит, у вас есть серьезная причина, чтобы терять столь необходимое в вашем положении время, проводя его рядом с Мишелин.

Произнося эти слова, Шовье вновь почувствовал укол подозрения, что за поведением Бернара кроется денежный расчет. Молодому человеку, казалось, было безразлично, что о нем думает дядя Мишелин, и тот даже не был уверен, что Бернар его слушает. Откинувшись на сиденье и расслабив руки, он с глупым видом уставился в ветровое стекло, вперив взгляд в ту точку улицы, где сверкала маслянистая лужа. Шовье тронул его за плечо и сухо произнес:

— Я задал вам вопрос. Ваша воля — отвечать или нет, но, если вы отказываетесь от ответа, так и скажите.

Бернар повернул хмурое лицо и поднял ясные глаза. Шовье вспомнил, как однажды видел этот ясный взгляд у одного старшего сержанта, который вслед за тем пустил себе пулю в висок, чтобы не отвечать за растрату. Он снова заговорил более ободряющим тоном:

— Повторяю, вы можете спокойно довериться мне.

— Это трудно объяснить, — сказал Бернар. — Я должен сначала рассказать вам о своей семье.

Шовье рад был выслушать. Молодой человек стал говорить о матери, о сестрах, об их восторгах и их словаре, со злой горячностью, весьма оживлявшей рассказ. Для пущей ясности он пересказал сцену, случившуюся после завтрака.

— Вы, конечно, думаете, что я за свою семью не отвечаю. Я того же мнения. Беда в том, что я чувствую, что не очень отличаюсь от своих сестер. Я сам жил тем жаргоном и тем снобизмом, которые попытался вам описать. Мысля и чувствуя на этом идиотском языке, я отупел совершенно. Что бы я ни делал, я вскормлен на этой риторике для парикмахеров-эстетов и негров из джаз-банда. Я пропитан до мозга костей всякими модернизмами, американизмами, сексуализмами, брутализмами и прочими любимыми темами раскрепощенных творцов-интеллектуалов. Я научился распознавать гениальность в заикании пропойцы, видеть потрясающую красоту в обрывке аккордеонной мелодии или во взгляде истеричной консьержки. Я не страдал от этого, пока не начал ходить к Мишелин. Почти везде я встречал тот же способ видения и выражения, в немного более скромном и приглушенном виде, что позволило мне сходить за оригинального и интеллектуального юношу. Я был очень доволен собой.

Бернар пожал плечами, будто с презрением отворачивался от этого своего образа.