Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом

• Название: Таежный бурелом
• Автор: Дмитрий Яблонский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1961

В первом своем романе «Таежный бурелом» иркутский писатель Дм. Яблонский воспроизвел яркие, волнующие картины борьбы наших дальневосточников с японо-американскими империалистами, которые пытались в годы гражданской войны отторгнуть Приморье и Сибирь от Советской России. В книге разоблачаются коварные замыслы и действия алчных интервентов, показывается, как большевики-ленинцы во главе с комиссаром Костровым, Сухановым и Шадриным организовали народ, партизан на отпор захватчикам. В центре романа судьба среднеказачьей семьи Ожогиных, принявших революцию и вставших на защиту дела Ленина и родной Советской России. С жизнью главных героев переплелись судьбы их рядовых помощников по подпольной и партизанской борьбе, среди которых запоминаются старый владивостокский оружейник Фрол Гордеевич, и разведчица — бывшая генеральская дочь Вера, и храбрый казак Кожов, и партизанка Галя, любимая Тихоном Ожогиным. Также зримо «вылеплены» характеры врагов революции и Советской России — белогвардейцев, кулаков, купцов, японских разведчиков.

Книга заканчивается героическим прорывом партизанской армии Шадрина к Волочаевску и походом на Владивосток.

---

Из-за реки донеслась песня.

Сафрон Абакумович прислушался.

— Галина поет. Наша, раздолинская. Теплый голос, мягко, всем сердцем поет.

Оба долго слушали.

— Растревожила девка душу, — продолжал старик. — Любила Агаша Галину. Да вот… Много в народе горя накопилось, лютой печали. Забили русский народ! Взять вот ее, Галину. Талант! Ей бы в хоромах петь, а она в навозе копалась, под плетью дохлого мужа стонала. Муж-то ее, Илья, ни на что не годен, вот и бесился от ревности, бил смертным боем. А девка всех статей: и умна и душевна.

— За что, Сафрон Абакумович, и бьемся, чтобы светлее народу жилось, — отозвался Дубровин.

Песня слышалась все ближе.

И мальчишка с коня повалился,
И упал он, упал вниз лицом… —

звенел необыкновенно звучный и чистый голос.

От приставшего плашкоута на косогор вытягивался обоз. Везли раненых и убитых в боях под Краснояровом — первые потери крестьянского ополчения.

Ожогин провожал взглядом телеги, сжимая в кулаке барашковую папаху с красной лентой, — пришлось сменить на нее соломенную шляпу.

Чья-то рука взметнулась с первой телеги. Молодой предсмертный голос звал:

— Мама… горит…

К телеге подбежала босоногая молодая женщина в белой косынке с красным крестом, нагнулась к раненому и, придерживая его за шею, что-то зашептала на ухо. Тот затих. И снова зазвенел высокий женский голос. Раненые, сдерживая стоны, слушали.

Ожогин с Дубровиным, ведя коней в поводу, подошли к телеге, Галя смутилась, оборвала песню на полуслове.

— Вот порубали парней… — сказала она вполголоса. — С песней, с бабьей лаской легче им…

— Святое дело творишь, — подтвердил Ожогин. — Спасибо, дочка.

Галя потупилась. Ожогин поцеловал ее в лоб. Сел в седло, махнул рукой.

— Трогай. Еще немало будет крови. Все впереди.

Скрипя тяжами, обоз двинулся в село. За ним ехали верховые на неподседланных конях, мычали коровы. Пахло конским потом, дегтем и гарью чадящих костров. Хлопая длинным бичом, по накатанной дороге подросток гнал отару овец. Завидев всадников, подбежал к ним.

— Где здесь наиглавного командира найти?

— А на что он тебе? — усмехнулся Ожогин.

Подросток вскинул глаза и обомлел.

— Деда, ты?

— Али очи, Дениска, повылазали, не признал?

Подросток шмыгнул носом, растерянно уставился на деда, перехваченного портупейными ремнями, с шашкой на одном бедре, с деревянной коробкой, из которой тускло светилась рубчатая рукоятка пистолета, — на другом.

— Вот это да!

Наклонившись с седла, Ожогин поцеловал внука.

— На что тебе наиглавный командир?

Дениска поцарапал затылок.

— Председатель Совета не велел говорить.

Ожогин переглянулся с Дубровиным.

— Наиглавный отсюда далеко, верстов еще тридцать, — разъяснил Ожогин.

— Вот гужеед, — осердился Дениска, — толком не скажет, а я мотайся третий день. Куда ни сунешься, никто не знает. Ну и чертяка с ними, с овцами, брошу — кому надо, найдут.

Ожогин поднял внука на седло, пощекотал его бородой, прижал к себе.

— Нельзя, Денис, так! Воевать собрался, а командира не знаешь.

— Шадрину велено овец сдать для воинов.

— Ну вот и договорились. Гони овец в Соколинку, там база снабжения. Отсюда рукой подать.

Дениска соскользнул с седла, свил бич на кнутовище и засвистел. Два лохматых пса с вываленными из пастей языками выбежали из кустов. Дениска размотал бич, со свистом развернул его. Раздался сухой щелк, и подгоняемая собаками отара тронулась по проселочной дороге.

— Твой, Сафрон Абакумович?

— Богат я внуками. Это Дениска, сынок Никиты. Сорванец — беда.

На вершине безлесной сопки Ожогин придержал Буяна. Приподнялся на стременах. Внизу лежала просторная долина.

— Вот и разыскали вяземцев, — сказал он. — Вчера они в Медвежий лог прибыли. Надо потолковать. У них, как и у тихоновских, доверенного на выборах не было. Заедем, военком, здесь недалече.

— Надо поглядеть, — согласился с ним Дубровин, притомившийся от долгой езды.

У железнодорожного переезда дорогу преградила старушка с корзиной на руке.

— Уж не знаю, как и просить, вижу, Сафрон, не до этого тебе… Раздать бы вот надо… — Она протянула Ожогину узелок на длинной тесемке. — Ты уж уважь, Бакумыч…

Старушка часто закрестилась.

— Батюшка, Бакумыч, потопчет супостат родимую земельку нашу… — Она хотела, видно, сказать еще что-то, но рыдания подступили к горлу, ноги подкосились, и старушка приникла лицом к земле.

— Встань, мать, встань. — Дубровин сошел с седла, поднял старушку. — Не потопчет, не допустим.

Теребя костлявыми пальцами бахрому полушалка, старушка сказала:

— Ты ужо не препятствуй, раздай узелки, они с нашей уссурийской земелькой. Вот гляди!

Старушка быстро распорола один узелок. В белой тряпочке лежал крохотный, с горошину комочек земли.

— Сердце смелеет, когда ратник чует запах родной земли.

Ожогин взял узелки. Надел себе один из них на шею, сказал:

— Спасибо тебе, будь покойна, раздам.

Старушка просветлела, поклонилась и быстро засеменила по дороге.

— Поднялась Русь, за самое нутро народ зацепило, — пояснил Ожогин, не спуская глаз с удалявшейся старушки.

Кони свернули с проселочной дороги, перешли вброд речушку. По Медвежьему логу пошаливал сквозной ветерок, стлал над некошеными травами дымы костров, нес аромат лаврового листа, поджаренного лука и черемши.

Буян вскинулся на дыбы, чуть не выкинув из седла всадника.

— Балуй, непутевый! — Ожогин потрепал конскую шею. Иноходец продолжал всхрапывать.

Сдерживая Буяна, старик приставил ладонь к бровям, оглядел местность.

У озерка паслась отара. К ней, поводя клыкастой мордой, подползал волк. Припадая к земле, он скрадывал отбившуюся от стада ярочку с ягненком.

— Обожди, военком! — крикнул Ожогин и ударил плетью Буяна.

Низко склонившись к конской шее, старик помчался к отаре. По-молодому избочась в седле, стал сечь плетью скалящегося зверя.

— Не подличай, варначина, не подличай! — азартно выкрикивал старик, с ожесточением полосуя зверя.

Дубровин залюбовался разгоревшимся лицом Ожогина.

На шум от костра примчалось несколько всадников. С седла спрыгнул Федот.

— О-о, дядя Сафрон! — радостно воскликнул он. — Волков хлещешь?

— Федот? Давненько не виделись. Ну как?

Ожогин обнял Федота Ковригина, поцеловал.

— Приказ исполнен. Вяземские, соколинские и казанские волости привел, — рассказывал Федот, ведя коня в поводу. — Меня, как фронтовика, избрали мужики воеводой. Идем под твою команду. Кони притомились, мы и днюем в Медвежьем логу.

— Дельно! Знакомься: военком фронта.

Федот шагнул к Дубровину, отдал честь.

— Пойдем, Федот, поглядим твое хозяйство.

Сафрон Абакумович переходил от телеги к телеге, осматривал коней, седловку, боевое снаряжение и все больше хмурился. Тревожа тишину лесов, звенели песни. Шумные ватаги парней и девок сновали по перелескам, у костров суетились женщины. Доносился детский смех.

— Что же женщин с детьми сюда привел? — сердито спросил Ожогин.

— Разве удержишь? Снялись, проводить хотели… «Пока, — говорят, — хлеба не подошли, поможем мужикам».

— А хозяйство на стариков кинули? Эх ты, воевода! Тебе ли, Федот, объяснять: кто кормить вас будет?

Ковригин виновато опустил голову.

— Не на гулянку идем, — еще строже продолжал Ожогин. — Ратное дело надо вести рачительно, с мозгой, недоглядишь, уступишь по слабому характеру — и силу растеряешь. Во всяком хозяйстве без малого не обойтись. Нож не доточил — скользнет по ребру, медведь шкуру спустит; ружье не вычистил — ржа ест, пуля скорость теряет; сенокос упустил — травы перестояли, скот такое сено без охоты ест; крышу у амбара недоглядел — осенью промочило, хлеб погорел.

— Трудновато на полном маху табун вспять повернуть, — оправдывался Федот.

— А надо…

Перед Ожогиным и Дубровиным поставили чугунок со щами. На холсту положили каравай ржаного хлеба, нож и деревянные ложки.

Тем временем Ковригин собрал сотенных. Они стоя выслушали командира, разобрали коней, разъехались по своим подразделениям. Вмиг все всколыхнулось. К командирскому шалашу потянулись женщины и девки. Ковригин поднялся на телегу.

— А ну, потише!

Смех, говорок, перебранка стихли.

— Вот что, женки, ну и невесты которые, мешаете вы нам, тут дело не бабье. Расходись по домам!

Ковригин передвинул дымящуюся трубку в уголок большого рта, выпустил дымок.

— Грешно будет, ежели овощи погибнут, пары поднимать надо, а там и хлеб подойдет.

Рядом с Ковригиным встала пожилая женщина.