Рене Фалле - Париж в августе. Убитый Моцарт

• Название: Париж в августе. Убитый Моцарт
• Автор: Рене Фалле
• Издательство: РИПОЛ КЛАССИК
• Жанр: Проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-7905-1733-1

Рене Фалле (1927–1983) — выдающийся французский писатель, автор многочисленных романов, сценариев, лауреат известных литературных премий.

Несколько произведений писателя обрели новую жизнь на экране, в том числе и вошедший в книгу роман «Париж в августе», где главную роль сыграл блистательный Шарль Азнавур.

Для широкого круга читателей.

---

Птицы громко щебетали, прыгая по водосточному желобу. Уилфрид собрал разбросанные по одеялу карты и перемешал их.

— Снимите, Кароль.

Она улыбнулась, не желая встречаться с его насмешливым взглядом, и сдвинула карты. Высунув кончик языка, она следила за его ходом. Птицы умолкли.

— Ваша очередь, — сказал Уилфрид.

— Извините, — пробормотала Кароль.

Они играли до самого обеда, который съели все также, вместе, в комнате.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ РАЗВЛЕЧЕНИЯ

Времени было час ночи. Уилфрид не спал. В третий раз за день он включил радио, но ни один канал ни словом не обмолвился об их исчезновении. В газетах, может, что-то и есть, но как это узнать? Кароль это троекратное молчание не взволновало. «Она, конечно мила, — думал он, — но это какая-то устрица. Моллюск. Улитка. Она готова оставаться здесь до той поры, пока не кончатся консервы. А ты? Чем твое поведение отличается, что ты сделал, кроме того, что убежал от действительности, благодаря почечным коликам, да стал карточным королем? Ты думаешь о Норберте, потому что у тебя нет больше друга. О Сильвии — потому что у тебя нет больше женщины. И о себе, потому что ничего другого не остается».

Все закончилось грустным вздохом: «Несчастный я человек», и это было самой сильной жалобой на свою жизнь. Уж слишком она длинная, его жизнь. С ней без всякого сожаления можно расставаться и в гораздо более юном возрасте, но большинство людей с этим не согласны. В двадцать лет уже обо всем имеешь представление: и о земном шаре, и о первой весне, и о первых друзьях, и о первой любви. В двадцать лет со спокойным сердцем можно исчезнуть и избежать пустой перетасовки все тех же весен, возлюбленных и друзей. А вот после двадцати начинается эпоха, отравленная утратами иллюзий, деньгами, физической деградацией и лишениями. Уилфрид мог бы остановить свою жизнь в том возрасте, как и все.

Читать Уилфрид научился по иллюстрированным журналам, хранящимся у них в доме. Эти толстенные подшивки, охватывающие период с 1914 по 1918 год, были собственностью его отца. О той войне у Уилфрида осталось яркое впечатление, впечатление детства. Он называл ее «моя любимая война». И всегда помнил тот запах старой бумаги.

Несколько фотографий из этих журналов навсегда отпечатались в его памяти. На них были изображены длинные цепочки юношей с серьезными лицами. Они были готовы выскочить из траншеи. Этот прыжок выбросит их прямо под вражеский огонь, в объятия мгновенной смерти. Командиры, лейтенанты, смотрят на хронометры и отсчитывают время: пять, четыре, три, два, один, как на старте соревнований. Условленная секунда наступала, лейтенанты поднимали свои сабли, юноши выбегали из ямы и умирали, а потом гнили в другой яме. Но вовсе не этот, очень короткий и предельно ясный цикл вызывал у Уилфрида недоумение, едва эти фотографии попадались ему на глаза. Он всегда пытался представить, о чем думают эти мальчики в касках. Конечно, война, в которой они участвовали, не допускала такого категоричного, чудовищного и арифметически точного мнения: «Вы — в окопах. Если вы вылезете оттуда, вы умрете. И, зная это, вы вылезаете». Уилфрид снова видел перед собой суровые молодые лица обреченных мальчишек. О чем думали эти парни, находясь так далеко от своих девушек и так близко к своим крестам? Ответа не было.

Уилфрид вздохнул, закинув руки за голову. Широко раскрыв глаза, он сидел в темной комнате, которая нисколько не прояснила ситуацию. К тем, запылившимся незнакомцам, Уилфрид испытывал неподдельную нежность. Для него они были более настоящими, чем живые. Они существовали с той поры, когда он сам ходил еще в коротких штанишках.

В приоткрытые ставни пахнуло жарой. Несколько звезд, оторвавшись от неба, падали в другой мир. Только по ночам добренькие люди решались оставлять, наконец, друг друга в покое. А днем этот покой, о котором столько говорили, сжирался заживо.

Уилфрид резко вскочил с кровати и прислушался. С подъездной дороги доносилось урчание автомобильных моторов. Машины гудками перекликались друг с другом, и темп этой игры он узнал тотчас же. Он и сам несколько раз участвовал в таком же негромком концерте, предупреждающем о приезде гостей. Приближался Омер со своей ватагой.

Уилфрид побледнел. Они с Кароль попались в ловушку. Он натянул пижамные брюки.

— Уилфрид, вы слышите? Что это?

— Войдите.

Она повиновалась. Он бросил быстрый взгляд на кружева ее ночной рубашки.

— Такое впечатление, что эти машины едут сюда. Они уже на дорожке возле дома.

Почти шепотом Уилфрид сказал:

— Они едут сюда. Три машины. Это Омер.

— Он не в Италии?

— Он возвращается оттуда. На обратном пути заехал сюда и проведет ночь здесь.

Кароль побелела также, как и он.

— Что же нам делать, Уилфрид?

— Поскольку они были в Италии, может, им ничего не известно.

— Но что они подумают, когда увидят нас здесь вдвоем?

— Пусть думают, что хотят. Это неважно. Когда они уедут, мы тоже уедем, только в другую сторону.

— А если они знают?

— Если знают, мы испробуем на них действие правды. Ведь вы все продолжаете верить в нее, в ее силу, не так ли? Увидите, как они посмеются над этим. Это вас должно убедить.

Послышались голоса. Кто-то открывал отчаянно скрипевшие ворота. Свет фар ударил в ставни, осветив комнату.

— Возвращайтесь к себе и ложитесь. Я их встречу.

Глаза ее затуманились от выступивших слез. Он коснулся ее руки. Внизу захлопали дверцы машин, раздался мужской и женский смех. Ее рука была горячей.

— Бегите, Кароль, бегите быстрее.

Он подтолкнул ее к двери. А Омер орал уже во все стороны:

— Дамы и господа, неприятная новость, исчез ключ!

Вся компания разразилась фонтаном восклицаний. Уилфрид, чуть заметно дрожащей рукой, распахнул ставни в своей комнате и показался в оконном проеме.

Все, оторопев, повернули головы к нему. Омер вздрогнул от неожиданности, потом, как комик на эстраде, скрестил на груди руки, и этот жест тут же успокоил Уилфрида.

— Вот это да! Захватчик! Уилфрид! Какого черта ты здесь делаешь, презренный любитель американских забегаловок?

Уилфрид машинально подхватил эту манеру развязного разговора, который в этой компании считался своего рода визитной карточкой.

— Я сплю. В такой час я, как тот генерал, который хочет спать и умереть в своей кровати. Короче, я сплю.

Омер был на седьмом небе.

— И спишь ты один?

— Да, мсье.

— Кто это? — спросила какая-то брюнетка в белом летнем пальто.

— Это же Уилфрид! — закудахтал лысый господин, жирный и красный. — Эй, Уилфрид!

— Привет, Брюно, — узнал его Уилфрид, перегнувшись для этого через подоконник.

— Это еще не все, — ответил Омер. — Напяливай-ка трусы и спускайся, открывай нам.

— Пусть идет голым, — вопил лысый, — голым!

Уилфрид закрыл окно и медленно вытер рукой вспотевший лоб. Кароль окликнула его из коридора:

— Они ничего не знают?

— Во всяком случае, по их виду этого не скажешь.

Внизу уже вовсю дубасили в дверь. Вздыхая, Уилфрид спустился, повернул ключ в замке и тут же утонул в приветствиях, хохоте, шелесте женских платьев, запахе духов.

— Вот он, Уилфрид, которого мы видели в окне, собственной персоной, — тоном зазывалы сообщал Омер. — Это — Люси. Вон та — Эдвидж. Эта, высокая, — Валери. А та, что качается, — это Черная Молли, черная, как ночь, есть такая аквариумная рыбка, так же называется. Косоглазую зовут Нэнси…

Женщины со смехом отнекивались.

— Брюно ты уже знаешь — это животное. Вот Фрэнк. Затем Лелио, он сбежал из своей родной Италии, где его разыскивали, чтобы убить. Он знаменит осквернением религиозных святынь, контрабандой и прочей ерундой.

Тот, кого назвали Лелио, прыснул от смеха, уткнувшись в грудь Черной Молли, женщины в белом пальто.

— Где винный погреб? — горланил Фрэнк.

— Брюно тебе покажет. И принесите шампанского, море шампанского!

Омер оттащил Уилфрида в сторону:

— Не смущайся. Ты хорошо сделал, что приехал.

— Я думал, ты в Италии.

— Италия не может длиться вечно, как и все. Я жутко рад тебя видеть. Теперь скажи мне, с кем ты приехал.

— Ни с кем.

— Невозможно.

— Почему?

— Потому что женщины еще ходят с дамскими сумочками, а я заметил одну такую, торжественно лежащую на столе. Если бы я не был джентльменом, я порылся бы в ней, а потом раструбил бы на всех перекрестках имя и фамилию твоей подружки.

Уилфрид заставил себя улыбнуться.

— Но ты же джентльмен.

— Вот именно. Я ее знаю?

Уилфрид не отвечал, лихорадочно соображая, чем все это может кончиться.

— Я ее знаю?

— Послушай, Омер, это совсем не то, что ты думаешь.

— Как, это не женщина! Так что же, эта сумочка принадлежит полисмену?