Серо Ханзадян - Царица Армянская

• Название: Царица Армянская
• Автор: Серо Ханзадян
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-265-00439-4

В романе "Царица Армянская" С.Н. Ханзадян повествует о древней Хайасе - Армении второго тысячелетия до н.э., об усилиях армянских правителей объединить разрозненныекняжества в единое централизованное государство.

---

руки у нее дрожат, значит, буря еще не миновала. Разгоревшееся масло

обдавало брызгами все вокруг, но Мари-Луйс ничего не видела. Не видела и

того, что платье ее тоже забрызгано жиром. Когда огонь в светильниках

разгорелся, царица кликнула Арбок Перча. Он вошел тотчас. Вид у него был

несколько странный, весь какой-то растерзанный, одежда в винных пятнах...

Царица показала на Таги-Усака и спросила:

— Тебе знаком этот человек?

— Да, — низко кланяясь своей повелительнице, ответил Арбок Перч. —

Знаком. Это астролог двора и твой управитель...

Прятавшаяся за шторой мамка затаила дыхание: неужто царица велит

обезглавить Таги-Усака?!

Таги-Усак стоял спокойный, как жертвенный бычок перед закланием.

Арбок Перч вытянул наполовину меч из ножен. Царица была необычно бледной.

— Знай, Арбок Перч, — грозно произнесла она. — Я позвала тебя

сказать, что запрещаю поклонение богу Шанту и отправление каких бы то ни

было обрядов в его храме! Следи за хеттскими жрецами. И если потребуется,

пусти в ход свой меч, испытай его острие на их шеях.

Мамка облегченно вздохнула. Таги-Усак пожалел, что царица не

обезглавила его: избавился бы наконец от вечной муки...

— Худо тебе придется, Арбок Перч, — сказала Мари-Луйс, — если будешь

думать не головой.

Арбок Перч пал к ее ногам. Затем по велению царицы поднялся и быстро

вышел вон. В зале остались один на один царица и Таги-Усак. В светильниках

потрескивало масло.

— Готовься к ночному пированью, Таги-Усак! — сказала царица. Голос ее

теперь был преисполнен ласки.

Пили много. Царица то и дело обхватывала ладонями помутневшую и

словно бы вконец опустошенную свою голову. В какой-то миг вдруг увидела в

зеркале свой блуждающий взгляд и воскликнула:

— Ты несправедлива, богиня Эпит-Анаит. Разве нельзя уберечь меня от

вспышек гнева?.. Наверно, нельзя. И ты, наверно, тоже пьянеешь от вина?..

При армянском царском дворе и в домах наших родоначальников женщина,

которая не пьет вина, не участвует в мужских пирушках, не пользуется

уважением... Это установлено тобою, Эпит-Анаит. Вон жена и дочери

военачальника Нерика тоже пьют...

Кутили долго. Было уже далеко за полночь, когда Мари-Луйс отпустила

музыкантов. Налив полный кубок, она своей рукой поднесла его Таги-Усаку:

— Пей и вспомни нашу священную землю, наш Сисакан! Там некогда

жила-была дикая серна, околдованная песнью леса. Сейчас эта серна в

заточении. Кончилась ее вольная жизнь. Она тоскует о своих предках, о

друге и мечтает о той невозвратной, такой милой сердцу дикости...

— А о чем мечтает моя венценосная госпожа, которая, вот она, с ликом

серны сидит передо мной! — нежно глядя на Мари-Луйс, спросил Таги-Усак.

— О вине с дурманом, чтоб забыться и чтоб все сгинуло! Хочу, чтобы

душа моя и тело обрели согласие, не желаю я жить в угасании, вспоминая

только минувшие радости.

Таги-Усак понимал, что причина ее душевного разлада отчасти в нем. И,

о боги, как он любит эту женщину, как стремится к ней!.. Когда они

встретились впервые?.. Вчерашней ночью или целую вечность тому назад,

когда был сотворен первый человек? Когда?

Рассвело. Уже не так искрилось золотистое вино.

— А теперь в путь! Отправимся навстречу солнцу.

Мари-Луйс взяла с собой только жену и дочерей властителя Нерика. И

они пошли по узким улочкам города. А на достаточно большом расстоянии за

царицей следовали хорошо вооруженные воины из ее охраны. Мари-Луйс многих

из них знала в лицо. Это были воины, дарованные ей отцом, когда она

уезжала из Сисакана в Куммаху. Уже на новом месте царица всех их

переженила, и теперь, куда бы они с ней ни выезжали, Мари-Луйс всегда

брала в свою свиту и их жен.

С отцовыми владениями соседствует земля Арцах, единокровная и

братская для сисаканцев.

Улицы Нерика были многолюдны. Горожане веселились в честь приезда

царицы. Все несли святую воду в кувшинах и кропили царицу и ее свиту.

Вокруг курился ладан. Приближаясь к Мари-Луйс, люди сбрасывали с ног

обувь. Царицу земными поклонами приветствовали и хетты, бежавшие от своего

царя и нашедшие убежище в Нерике. Одеты они были в женоподобные балахоны.

В сочетании с их бородатыми лицами это выглядело довольно-таки комично.

Один из них вдруг выкрикнул:

— О богоравная царица, не отдай нас нашим мучителям на истязание!..

Юноши-армяне ярко раскрасили свои полуобнаженные тела. Идущие впереди

царской процессии дворцовые рабы несли медные и глиняные подносы с огнем

для храма Мажан-Арамазда. Встречный люд, примыкая к шествию, громко

приветствовал свою царицу.

— Слава светоносной царице нашей!.. Слава!..

И каждый считал за долг и за счастье прикоснуться губами к полам ее

развевающихся одежд. Девушки и парни поспешно надевали на ноги цепи, как

бы спасаясь от недоброго глаза и от беды, когда будут проходить мост через

пропасть, называемую адовой. Царица время от времени снимала с себя то

одно, то другое из украшений и одаривала девушек, тянущихся к ней с

восторгом и поклонением.

— Иди, дочь моя, — говорила она при этом, — припади к священным

стопам Мажан-Арамазда!

Все, кто получал маленькие подарки царицы, чувствовали себя очень

счастливыми. Веселыми были все сопровождавшие царицу, от мала до велика.

Таги-Усак, опередив царицу, задолго до нее был в храме Мажан-Арамазда

и коленопреклоненно молился перед алтарем. Откуда-то сверху пробивался

узкий луч света и падал прямо на каменный лик великого бога, делая его до

ужаса грозным, словно бы ожившим.

— О, Мажан-Арамазд, всесильный и справедливый, вырви из моего сердца

черный источник греха! Сделай так, чтоб я стал для Мари-Луйс глыбой льда,

нежеланным и чужим! О единственный и всемогущий бог наш, сжалься надо

мной, будь милосердным!..

Шум на улицах все усиливался. Горожане выносили из дома навстречу

царскому шествию сухофрукты, сладкие напитки, пиво и наперебой стремились

угостить и царицу и ее свиту.

Улицы города чисто выметены и политы. На крышах домов выставлены

изображения разных идолищ-богов. «О пресвятая Эпит-Анаит, — думала про

себя Мари-Луйс, — какое множество богов у народа Хайасы! Зачем их

столько?»

Как заноза сидела эта боль в сердце царицы. Бог Митра, Шант, Лелван,

богиня Нуар и сколько еще других!.. «Кто ты, Шант, откуда ведешься? И за

что я должна почитать тебя богом?.. Легко сказать: поклоняйтесь только

одному богу. А как свершить небывалое?..» Хорошо, если бы Мажан-Арамазд в

подтверждение своей великой силы сам бы сотворил такое, что всех убедило

бы в его могуществе, чтобы все поверили в него, все те, кто не верит ей,

Мари-Луйс...

Процессия подошла к храму Мажан-Арамазда. Сотни жрецов встречали

царицу, воскуряя ладан.

Мари-Луйс не поспешила к ним навстречу. Мрачный взгляд ее черных глаз

говорил не столько об усталости, сколько о досаде и недовольстве. Она

словно бы вызывала на поединок и сонм богов, и весь мир. В ее длинных

черных ресницах сверкали иссиня-белые белки. Цвета вороньего крыла волосы,

разделенные на прямой пробор, были заплетены и уложены в высокую прическу.

На губах блуждала загадочная улыбка. Округлые плечи оголены, шея высокая,

и кожа такая тонкая и прозрачная, что кажется, выпей Мари-Луйс глоток

воды, будет видно, как он пройдет по гортани.

Внешне царица выглядела в этот день достаточно ровной и спокойной,

как Евфрат в Тегарамской долине, но душа ее бушевала. Не давали покоя все

те же волнения, все тот же внутренний голос. «В душе всякого смертного

противоборствуют и вера и неверие, и все это болит, как рана», — думала

Мари-Луйс. Видно, потому она и жила как бы двумя жизнями, враждующими одна

с другою. И примирить их, эти две ее жизни, может только могила.

Великий жрец Хайасы Арванд Бихуни, а за ним и другие жрецы,

почтительно кланяясь, приблизились к царице. Дочери властителя Нерика с

отвращением отпрянули. Омерзителен был им вид жреца, иссохшего и словно бы

змеиной кожей обтянутого. Такое впечатление производила пятнистость кожи