Лидия Обухова - Глубынь-городок. Заноза

• Название: Глубынь-городок. Заноза
• Автор: Лидия Обухова
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1963

Повесть «Глубынь-городок» и роман «Заноза» не связаны общими героями или географически: место действия первой — белорусское Полесье, а второго — средняя полоса. Однако обе книги перекликаются поставленными в них проблемами. Они как бы продолжают во времени рассказ о жизни, печалях и радостях обитателей двух районных городков в наши дни.

Оба произведения затрагивают актуальные вопросы нашей жизни. В центре повести «Глубынь-городок» — образ секретаря райкома Ключарева, человека чуткого, сердечного и вместе с тем непримиримо твердого в борьбе с обывательщиной, равнодушием к общественному делу.

Вопросам подлинного счастья, советской этики и морали посвящен роман «Заноза».

Обе книги написаны в близкой эмоционально-лирической манере.

---

За этими словами гоже стояла своя правда уже отшумевшей, но правильной, полезной для родины человеческой жизни. Все четверо — Антонина, Ключарев, Якушонок, Любиков — почувствовали это и иными, внимательными глазами посмотрели на старика.

— Это верно, — сказал, наконец, секретарь райкома. — У каждого времени своя задача. Но сейчас, в пятьдесят четвертом году, мы уже можем и обязаны вглядеться в детали, разобрать экономику Братичей и Большан по отдельности. Как вы мыслите, товарищи?

— Да, — отозвался Якушонок, забыв о своей ревности.

— Так-то оно так, — вздохнул старичок. — Только не мы это с вами решаем, Федор Адрианович.

— Решаем не мы, но, если не возражаете, сделаем вот что: вы подготовьте вместе с Любиковым все нужные материалы по району, по каждой культуре — и свои соображения тут же. Не пожалеем времени, посидим над этим вопросом месяц-два. Мы считаемся, как известно, хорошим районом по области, Озерский — плохим, а условия у нас одни и беды одинаковые. Вот и соберемся все вместе, посоветуемся. А потом напишем коллективное письмо в ЦК. Мозгов хватит?

Старичок-плановичок торжественно поднялся, словно подчеркивая, что рядом с этим высоким словом шутки неуместны, и старомодно поклонился Ключареву.

— Заверяю вас, что мы с Алексеем Тихоновичем оправдаем ваше доверие. Разрешите пока что идти, товарищ секретарь райкома?

Они вышли. Якушонок медлил. Он упрямо следил, как Антонина, задумавшись, рассеянно трогает исписанные листики бумаги — письмо, которое она читала с Ключаревым до их прихода. Конверт лежал рядом на столе. Но кому письмо и чье, разобрать издали было невозможно.

— А ведь у меня по существу тот же самый вопрос, Федор Адрианович, — сказала вдруг Антонина. — Я вчера и с товарищем Якушонком хотела об этом говорить, да не успела.

То, как она вспомнила о вчерашнем дне, — мимоходом, буднично, — назвала его по фамилии, едва взглянув на него самого (хотя вторая, разумная половина его существа отлично знала, что иначе и нельзя здесь, в чужом служебном кабинете!), заставило Якушонка снова насторожиться.

— Да, Антонина Андреевна?

— Я не знаю, как мне быть с фондами. На больницу отпущены средства для приобретения мягкого инвентаря, но у нас есть пока все необходимое: и одеяла и простыни. Однако если мы не истратим эти суммы, то на следующие годы нам их не будут планировать, так мне сказали. И в то же время больнице нужны тумбочки, кровати, табуретки. Наш завхоз сам сколачивает, потому что для этого подходящей графы в смете как раз нет. Чего, казалось бы, проще? На отпущенные деньги купить именно то, что надо. Но мне сказали, что это — чуть ли не государственное преступление: хоть ковры для кабинета покупай, лишь бы не выходить из графы. А у меня никакого кабинета нет.

«Зачем же ты все это говоришь здесь, у него? Ведь ты хотела со мной…»

— Как вы думаете, Дмитрий Иванович, что можно посоветовать Антонине Андреевне?

— Ничего, — натянуто отозвался Якушонок. — Смета есть смета.

Ключарев встал и прошелся по кабинету из конца в конец, трогая волосы рукой.

— Я тоже ничего не могу поделать со сметой. Не писать же еще одно письмо в ЦК! А между тем я не знаю большего зла, чем графа, линейка, за которую нельзя выйти, хотя бы даже для пользы дела! И получается в результате, что мы не только совершаем иногда нелепые поступки, но должны их еще как-то оправдывать в чужих и в своих, собственных глазах.

Антонина серьезно следила за Ключаревым. Во всей ее задумчивой позе с чуть склоненной головой и особенно в этих устремленных глазах ясно было написано привычное согласие с этим человеком. Чувство, хорошо знакомое и самому Якушонку.

Но что касается Антонининого взгляда, он хотел и прочел его сейчас превратно.

— И совсем уж плохо, — продолжал между тем Ключарев, — когда в графу попадает живой человек. Я часто думаю, что больше всего нам мешает работать именно анкета. Не будь ее, мы бы вглядывались в людей, а так есть анкета — и все, работа кончена. Ведь какой бой мне пришлось дать за Павла Горбаня сначала в области, а потом в ЦК комсомола! Прямо как куриная слепота напала на людей: в трех шагах ничего не видят. Бубнят, что он уже давно на организаторской работе, следовательно, имеет опыт… А что такое опыт? Другой просидит на своем стуле двадцать лет, и все кричат — опыт! А он просто сидел, место занимал.

Антонина молча кивнула.

— Нет, уж тут я с вами не согласен, Федор Адрианович, извините! — не в силах больше сдерживаться, раздраженно прервал его Якушонок. — С какой это стати мы должны применяться к капризам каждого? Одному здесь не понравится, другому там: не кадры, а летучие голландцы. Кто погонится за интересной работой, кто за легкой жизнью, кто за длинным рублем…

— Так я не о том, — удивленно проговорил Ключарев.

— Нет, о том! — почти закричал Якушонок. — А куда вы дели долг человека перед государством? Он хочет только все брать, этот ваш Павел Горбань, а мы еще нянчись с ним, проявляй чуткость, создавай условия! Какое он имеет право не уметь работать на том месте, где его поставили? Если именно это нужно сегодня стране!

— Но нужно и другое, — возразил Ключарев хмурясь. — Водить трактор, может быть, еще важнее, чем сидеть в райкомовском кабинете.

Якушонок саркастически дернул щекой.

— Да, сейчас он случайно угодил в точку. Нужны механизаторы, а у него влечение души. — Якушонок проскандировал это слово. — Но, простите меня, это похоже и на спекуляцию на модной теме, если уж говорить правду! Почем вы знаете, что он просто не бежит от ответственности за тот развал, что оставляет здесь?

— Как вы можете так говорить о человеке, которого не знаете! — почти с гневом воскликнула Антонина.

Якушонок живо обернулся к ней.

— А потому что я сужу по делам, а не по лирическим вздохам. Жизнь требует не одного восхищения, а прежде всего работы.

— Вы же не о том, совсем не о том, — досадливо морщась, проговорил Ключарев и невольно посмотрел на Антонину, ожидая поддержки, а может быть, и для того, чтобы оттенить свою правоту и превосходство над Якушонком в этом споре, подсознательно чувствуя в нем соперника.

И то, как она успокоительно отозвалась ему, слегка кивнув, окончательно взорвало Якушонка.

Если б она промолчала, ревнивая мысль, возможно, потухла бы, как и другие, такие же бешеные, скоропалительные догадки Якушонка в это утро. Но Антонина заговорила терпеливым, убеждающим тоном, который сейчас показался особенно оскорбительным ему.

— Федор Адрианович не имеет в виду очковтирателей. Но разве помочь найти место в жизни, открыть в человеке призвание уже само по себе не одна из важнейших и благородных задач партии?

— Нет! — отрезал Якушонок. — Партия воспитывает прежде всего дисциплину. Мы не настолько богаты временем, чтобы расточать его на ленивцев и неудачников, рассматривать их под микроскопом. Те, что слишком много требуют для себя, не внушают мне доверия. Положиться на них — все равно что поверить женщине…

— Вы смешали все в одну кучу, — быстро сказал Ключарев, взглянув на Антонину, которая даже в лице переменилась при этих последних словах. — У вас нет логики. Да вы и сами так не думаете, я в этом убежден.

— Нет, я именно так думаю, — раздельно произнес Якушонок с тем холодным задором отчаяния, когда кажется, что чем хуже, тем лучше, лишь бы все это уже кончилось поскорее.

Он видел, как Антонина смотрела на него сначала с пытливым вниманием, потом с недоумением и горечью и, наконец, отчужденно, откинувшись на спинку стула. «Уходи. Нам незачем больше говорить», — так он прочел ее взгляд.

Она даже нетерпеливо тронула листки письма на столе, словно желая поскорее перейти к другому.

Тогда он присмирел и испугался. Видение рассветных облачков прошло по его сердцу, и он стоял несколько мгновений, растерянно опустив голову.

— Райисполкомовская машина идет сейчас в сторону Лучес, — сказал он, наконец, хрипловато. — Может быть, вас подвезти, Антонина Андреевна?

— Нет. У меня еще дела в Городке.

Он повернулся и вышел, тихо прикрывая дверь.

— Вот ведь как его в сторону вдруг понесло! — сказал Ключарев. — Молодой. Так и кипит.

— А может, это и не от одной молодости, — с трудом проговорила Антонина.

У нее мелькнула невыносимая мысль об ошибке. Второй ошибке в ее жизни. Но если для восемнадцатилетней девочки прозрение пришло через год, то двадцативосьмилетняя женщина должна быть осмотрительнее.

Последние дни она жила как в чаду, только и думая о Якушонке, если говорить правду. Но кто он, этот Якушонок? Разве она знала его больше, чем тогда Орехова? Странные, недобрые слова говорил он сейчас и смотрел на нее так, словно требовал, чтобы она немедленно соглашалась с ним во всем. Но она не раба его, а человек со своей собственной разумной волей!