Лидия Обухова - Глубынь-городок. Заноза

• Название: Глубынь-городок. Заноза
• Автор: Лидия Обухова
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1963

Повесть «Глубынь-городок» и роман «Заноза» не связаны общими героями или географически: место действия первой — белорусское Полесье, а второго — средняя полоса. Однако обе книги перекликаются поставленными в них проблемами. Они как бы продолжают во времени рассказ о жизни, печалях и радостях обитателей двух районных городков в наши дни.

Оба произведения затрагивают актуальные вопросы нашей жизни. В центре повести «Глубынь-городок» — образ секретаря райкома Ключарева, человека чуткого, сердечного и вместе с тем непримиримо твердого в борьбе с обывательщиной, равнодушием к общественному делу.

Вопросам подлинного счастья, советской этики и морали посвящен роман «Заноза».

Обе книги написаны в близкой эмоционально-лирической манере.

---

— Вообще было бы лучше, товарищи, если б мы собрались в сельсовете. Зачем под дождем мокнуть? Да и гражданину священнику мешаем. Кстати, что у вас тут сейчас?

— Молебен против дождя, сынок, — доверчиво пояснила какая-то старуха и истово перекрестилась на серое небо.

— Терпенья просто нет, — виновато прогудели мужики. — У нас урожай в этом году, товарищ председатель, выдающий, за все годы, а собрать его — ну, никак! Того гляди, на корню зерно расти начнет. Комбайн по сырости не идет, жатки пускать — тоже обожди. Да и мало их у нас.

— Еще шесть в кузнице ремонтируются, — вставил Любиков, который стоял все это время, не говоря ни слова. Он досадливо обернулся к Якушонку: — Ведь вот, Дмитрий Иванович, как получается? Упор на механизацию — это, конечно, правильно. Но ни один завод жаток не выпускает! Мы собрали по дворам старье. А это не по-хозяйски. Даже серпы должны быть в запасе: вдруг рожь полегла… И ничего тут зазорного нет. Наша цель — собрать полностью урожай, и тот не командир, кто не применяется к условиям.

Якушонок сокрушенно покрутил головой, глядя в облачное небо:

— Ну, а все-таки, что можно делать по такой погоде?

— Да ничего! — в сердцах отозвался Скуловец. Он тоже был здесь, смущенно прятался за чужие спины. Но разговор пошел насущный. Прохор Иванович протиснулся вперед. — Пока погода не встанет — ничего.

— А если все время будет такая? Надо рассчитывать на худшее.

— Вот вы так говорите, товарищ председатель, а весной к нам тут приезжали из академии, они по-другому убеждали: «Что вы планируете, чтоб сено у вас непременно сгнило?» Помнишь, Алексей Тихоныч? (Любиков кивнул головой, пренебрежительно усмехнулся.) Нет, вы, мол, давайте как быстрее да лучше. Ну, вот и лежат их планы, рассчитанные на солнышко круглый год. А у нас поле не крышей крыто — небом. Как вы на это смотрите, товарищ председатель?

— Смотрю так, что пока мы еще зависим от природы, надо, конечно, реально мыслить… Но как все-таки быть с хлебом, товарищи? Я специально приехал к вам посоветоваться! Что делать, что мне говорить всему району? Ведь допустить гибель хлеба нельзя!

Снова брызнул дождь.

Мужики нахлобучили шапки, сумрачно полезли за кисетами. Бабы сомкнулись тесным кольцом, с беспокойством переводя взгляд с одного на другого.

Старушка, та, что разговаривала с Якушонком, приподнялась даже на цыпочки, хватаясь жилистой рукой за мокрый ствол вербинки.

— Ну, так как же все-таки быть, а?

Якушонок носовым платком обтер влажное лицо.

Скуловец помолчал.

— Убирать надо, вот что, — жестко сказал, наконец, он. — Пользоваться каждой хвилинкой, каждым часом! Ставить на поле возле бабок постовых, едва дождь пройдет, открывать бабки, чтоб ветром обдуло, — и на молотилку! Сейчас зерно принимают повышенной влажности, идут нам навстречу.

— Спасать, как на пожаре, — дружно поддержали его в толпе, — это ты верно говоришь, Прохор Иванович.

Кругом зашевелились, всех охватило нетерпение.

Скуловец тут же в толпе начал договариваться с Любиковым:

— Давай, Тихоныч, объявим сейчас по радио, соберем на правление свинарок, доярок, школьников…

Якушонок обрадованно протянул к нему руку.

— Именно так! Всех на хлеб!

Уже поворачиваясь, чтоб уйти, он неожиданно приостановился, словно вспомнив что-то, скользнул взглядом по Кандыбе.

— А молебен ваш когда планирует погоду? — без улыбки спросил он.

— На той неделе, в день преображения, касатик, — охотно подсказала все та же старуха, польщенная его вопросом. Кандыба молчал.

— Это что? Девятнадцатого числа?

Якушонок медленно покачал головой.

— Нет, батюшка, — обратился он уже прямо к Кандыбе. — Сегодня получен прогноз: до пятого числа будет скверная погода. Но хлеб мы все-таки уберем!

На элеваторе днем горел свет в густой хлебной пыли. Горы ржи тускло светились, и где-то под самыми стропилами в шуме машин стоял Якушонок. Сапоги его до колен уходили в зерно, густой хлебный дух кружил голову. Весь в пыли, едва вытягивая ноги, он жадными, грабастыми руками щупал зерно, залезая по локоть, по плечо.

Ниже его стоял директор конторы «Заготзерно» Улицкий. А у самого подножия горы — аккуратный седенький старичок, работник райплана, с которым Якушонок и приехал. Старичок тоже рьяно перебирал зерна и даже пробовал их на зуб.

— Зерно горит, — уныло сказал Улицкий, когда Дмитрий Иванович спустился, наконец, вниз. — Разрешили в этом году повышенную влажность, так они и рады стараться. А элеватор не в силах принять и высушить.

— Кто они? — перебил Якушонок, плохо слыша за шумом машин и все еще оглядываясь вокруг завороженными глазами, словно не в силах был оторваться от этих ржаных гор.

— Колхозы же!

Якушонок сомкнул губы с мгновенно промелькнувшим сухим и недоступным выражением.

— Что же вы предлагаете?

— Предложение может быть только одно, Дмитрий Иванович: пусть колхозы сами подсушивают. Ведь в прошлые годы они справлялись?

— Значит, затормозить прием зерна, так я вас понял?

Улицкий слегка пожал плечами. Лицо у него было недовольное.

— Вы правы, — сдержанно продолжал Якушонок. — Предложение действительно только одно, но не то, что у вас. Элеватор сушит в сутки тридцать тонн, а подвоз восемьдесят? Значит, надо использовать все площадки, найти по городу, где что есть подходящее. Сушить на воздухе, лопатить в помещениях! Но хлеб будете принимать весь! Вопрос ясен?

Уже в машине он обратился к своему спутнику с не остывшим еще раздражением:

— Они привыкли смотреть так, что не они для колхозов, а наоборот. Как было прошлые годы? Привезет председатель зерно, влажность — девятнадцать целых одна десятая. Нет, отправляют обратно! Бегает бедняга в райком, в райисполком: «Помогите, братцы. Ведь только одна десятая!» Не понимает еще Улицкий, что он со своим элеватором не суверенное государство и что зерно принимается не ради зерна, а ради благосостояния людей — нашей единой цели.

— Узкоместнические интересы, — ласково жмурясь, сказал старичок.

И эта ставшая уже шаблонной фраза вдруг как нельзя лучше подошла здесь, так что Якушонок в удивлении даже посмотрел на старичка с некоторой теплотой.

3

Антонина встретила первый раз Якушонка на дороге. День выдался редкий для последнего времени: с утра светило солнце, и вся жизнь перенеслась в поля.

Рано или поздно ложилась Антонина, поднимали ее ночью вызовом или удавалось выспаться, все равно рабочий день у нее начинался в одно и то же время: в шесть часов утра.

Солнце, которое встретило ее сегодня косыми, еще не жаркими лучами, похожими на золотые реснички, обрадовало, как подарок.

— Каня! — крикнула она санитарке, высовываясь из окна и придерживая на груди рубашку. — На прием уже кто-нибудь пришел?

— Нет, Антонина Андреевна. Сегодня вся хвороба у людей выходная. Дали бы вы и мне отпуск, взяла бы серп, да и геть на жито!

Санитарка засмеялась, проворно подхватила подол юбки, чтоб не мел по мокрым травам, помчалась, позванивая пустыми ведрами, к колодцу.

Ее веселое оживление передалось Антонине. Еще не одевшись, только заколов волосы на затылке, она прикинула было перед зеркалом нарядное зеленое платье, сшитое три года назад, повесила его на плечики и начала что-то перекладывать, переставлять, прихорашивать в своей тесной и все-таки такой удручающе пустой комнате с казенной койкой, крашенной белой масляной краской больничной тумбочкой, на которой стояло зеркало и нераскупоренный флакон духов — подарок к Восьмому марта, — с двумя стульями возле дощатого стола на перекрещенных ножках, покрытого клеенкой. Большую половину стола занимали сложенные штабелями книги, а на другом конце ютилась сахарница, несколько тарелок да два стакана на разных блюдечках: одни тот, из которого пила чай сама Антонина, а другой «гостевой», на всякий случай. И на нем собиралась пыль.

«Все бы это надо перемыть, перечистить, — подумала Антонина. — Купить новые чашки, скатерть, этажерку. Книжного шкафа, наверно, не найдешь в Городке. Хотя давно я не была в магазинах…»

— Антонина Андреевна! Уже больного из Большан привезли! — крикнула Каня под окном и принялась увещевать кого-то: — Да не плачь ты, тетка, сейчас твоей дочушке укол сделаем, капель, порошков дадим. Так уж, думаешь, сразу и помирать?..

Но все-таки в этот день больных было действительно мало. Антонина скоро покончила с амбулаторным приемом, обошла палаты. За два года она привыкла делать все сама: лечить глаза и уши, принимать роды, вправлять вывихи, даже управляться с грозными хирургическими инструментами, если не было возможности отправить человека в Городок. Километров на двадцать пять в окрестностях не было ни одной обходной тропки, которой не знала бы она: какие из них непроезжи осенью, а какие в снегопады засыпает по брюхо лошади.