Эм Вельк - Рассказы (сборник)

• Название: Рассказы (сборник)
• Автор: Эм Вельк
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1984

В сборник видного немецкого писатели Эма Велька (1884–1066) вошли рассказы, которые охватывают более чем шестидесятилетний путь писателя. Рассказы написаны живо, интересно, с большим юмором и иронией.

---

На этот раз ему больше повезло. Пенные громады волн казалось, обходят его стороной, и он довольно быстро доплыл до скалы. Однако по тому, как тяжело ему дался подъем, люди на берегу поняли, до чего он измучен. И всем почудилось, что на сей раз прошло больше времени, прежде чем он появился со вторым мальчиком. Это был восьмилетний сын мясника Харботта. Он тоже, по-видимому, был без сознания, во всяком случае спаситель нес его на плече и несколько минут простоял у воды в растерянности, не зная, как ему лучше взять мальчика. В конце концов он обхватил его левой рукой за туловище и спрыгнул в воду. Всякий раз, когда он останавливался на плаву — то ли изнемог, то ли окоченел, — люди на берегу начинали кричать ему и махать руками, подбадривая, благодаря.

— Я больше не могу! — воскликнул какой-то молодой человек, бросился в воду и поплыл навстречу терпящим бедствие. Но среди громадных волн он, наверно, потерял их из виду, не смог приблизиться к ним и в результате, обессиленный, отдался на волю волн и лишь с огромным трудом, довольно далеко, сумел выбраться на берег.

Между тем в воду бросились два молодых рыбака Один вскоре вернулся, второму же наконец удалось добраться до мужчины с мальчиком, который все чаще и чаще останавливался. Он взял у него мальчика и вынес на берег. Там уже появился врач, он взял ребенка на руки и отнес в ближайший дом, сопровождаемый толпой матерей. Тем временем людей на берегу опять охватил ужас, так как спасителя отнесло далеко на север. Но уже была наготове лодка, большая рыбацкая лодка, и в нее вскочили четверо мужчин. И опять тут речь шла о жизни и смерти, но им все-таки удалось доплыть до сносимого волнами человека и втащить его в лодку.

И тут люди на берегу, замершие в страхе и ожидании, пережили самый ужасающий акт этой страшной драмы: покуда двое рыбаков пытались догрести до берега, двое других хлопотали вокруг недвижно лежавшего человека, массировали его, растирали и в конце концов привели в чувство. Затем между ним и рыбаками, по-видимому, разгорелся спор. На берегу отчетливо слышали его протесты и увидели, что он указывает на берег. А еще они увидели, что он соскочил с лодки в воду, едва не был раздавлен проплывшей на волосок от него огромной льдиной и в третий раз, но уже гораздо медленнее, поплыл к скале. С неимоверными усилиями взобравшись на нее, он упал и остался недвижим.

На берегу появилось несколько мужчин с легким челноком, который они по льду донесли до чистой воды. Двое влезли в челнок, больше он взять не мог бы — ведь придется еще принять на борт обессилевшего пловца и последнего мальчика. Не пройдя и половины пути до скалы, челнок перевернулся, и людям пришлось, бросив его, вплавь добираться до берега, что им и удалось.

Тем временем человек на скале очнулся, исчез за камнями и вскоре появился опять, держа на руках третьего мальчика, очевидно тоже потерявшего сознание. С берега по льду волокли еще одну лодку и спустили на воду, на сей раз она была побольше, в ней нашлось место троим. Но доплыть до скалы им никак не удавалось, ибо шторм еще усилился и лодку все время сносило в сторону. Человек с окоченевшем ребенком на руках ждал, стоя на скале, покуда не заметил, что волны все больше захлестывают скалу и она уже покрывается ледяным панцирем. Он понял, что если прождет еще немного, то и сам окоченеет, и, держа на руках неподвижного ребенка, ступил в воду. Но плыть он почти уже не мог. Лодка, казалось бы попавшая в более благоприятное течение, никак не могла приблизиться к пловцу. Обессилевшего человека все больше сносило в сторону, при попытке настичь его лодку подхватило волной, и она проскочила мимо.

В этот момент самый молодой из рыбаков Хайнер Брюйам прыгнул из лодки в море и попробовал догнать человека с ребенком, сносимого волнами. Лодке тоже удалось подойти поближе. И еще раз увеличились все расстояния, покуда юный Брюйам не нагнал наконец пловца, который последним чудовищным усилием сумел передать ему окоченевшего и не приходившего в сознание ребенка. Брюйам не успел еще повернуться, как человек пошел ко дну. Лишь через десять минут удалось втащить в лодку Брюйама с мальчиком и в конце концов ссадить на ледяной полосе.

И этого парнишку тоже вернули к жизни. А труп утонувшего шофера так и не нашли. Песнь об отважном человеке — здесь она прозвучала во всей простоте и величии, смысл ее сквозь толщу лет доносят до нас слова поэта: „Человек — это звучит гордо!“»

II

Дочитав статью, я положил газету и уставился в пол. Я знал этот берег, знал эту скалу, знал эти зимние штормы. И человеческую природу тоже. Ах, дорогой, уважаемый любитель поэзии, быть может, мы потому только так многого ждем от человека, что очень редко чувствуем в слове «человек» гордость людской сплоченностью.

— Да, вот этот самоотверженный, тихий и неизвестный человек… кто из нас мог бы хоть встать рядом с ним, если бы надо было найти прообраз или хотя бы сравнение для людей, о которых думал Горький?

Забыв о докторе, я произнес последнюю фразу вслух и даже испугался, услышав:

— Я мог бы!

Я взглянул в его усталое и болезненно-подвижное старческое лицо.

— Никто из знающих вас, милый доктор, не сомневается в вашей человечности и готовности прийти на помощь, но в этом случае, здесь…

— Именно в этом случае, здесь. Именно в этом случае, как никогда за всю мою долгую жизнь, я вижу перед собою почти бесконечную мерную ленту, которой должно мерить человека, во всей его высоте и низости, во всех его взлетах и падениях, дабы справедливо судить о нем. Что знаем мы о человеке, мы — врачи, судьи, священники, политики и поэты? Знаем лишь самое обыкновенное. Но не его возможности. — Для старого сельского врача его склада — непривычный разговор.

— И что же в его возможностях?

— Всё. — Но затем он слегка покачал головой. — Мы были бы ближе к истине, если бы вы спросили: что невозможно для человека? Тогда я ответил бы: ничего.

Суровый и непривычный тон, которым было произнесено это «ничего», точно дорожный знак или предупредительная табличка, преградившая мне путь, очень меня удивил, и я осведомился, связано ли как-то с подвигом тихого и скромного человека, описанным в газете, то направление, которое принял наш разговор, Доктор уклонился от ответа, сказав, что принесет сейчас бутылочку бургундского.

Но прежде чем уйти, он еще добавил, что местные жители хотят поставить памятник спасителю ребятишек и общинный совет намерен использовать для этой цели единственный на острове большой валун. Доктор улыбнулся.

— Во время войны он уже дважды предназначался для памятника, и оба раза для памятника воину. Последний раз, кажется, в тысяча девятьсот сорок третьем году, когда и наши рыбаки еще мечтали о победе. А сейчас они только никак не договорятся, ставить памятник на скале или на берегу. Те, что ратуют за скалу, хотят увенчать камень высоким крестом, а те, что за берег, мысленно видят фигуру, ребенка например, или хотя бы барельеф и чугунную плиту. Как вы относитесь к идее такого памятника здесь? И если положительно, то какое место вам больше по душе? Вы пока подумайте, а я спущусь в подвал.

III

— Ну? — спросил доктор, разлив вино по стаканам.

Да что тут долго раздумывать!

— Когда люди сообща ставят памятники отдельным представителям человечества, надо, по-моему, прежде всего помнить о том, кто совершил подвиг, как в этом, здешнем случае. Место? Только одно — омываемая морем скала, вот, на мой взгляд, самое подходящее место — скала и на ней крест. Кто будет читать надписи на чугунной плите, лежащей на берегу? А может, всего правильнее было бы попытаться разузнать у жителей острова, не осталось ли у героя родственников, для которых можно было бы что-то сделать в знак благодарности.

Доктор покачал головой.

— Кроме меня, никто его не знал. А поскольку я его знал, мне больше по душе было бы вообще отговорить всех от этой затеи с памятником. Три матери спасенных детей уже злятся на меня из-за этого и даже утверждают, будто у меня были какие-то счеты с моим бывшим шофером, что-то такое, чего я и после смерти не могу ему простить. Они хотят его смерть считать его преображением.

Я не понял доктора и посоветовал ему поддержать людей в их стремлении выразить благодарность и сообщить им сведения о прошлом своего бывшего шофера, даже если все сведется к простому обелиску, который через несколько лет будет предан забвению.

Доктор допил вино, но не сразу начал рассказывать, а какое-то время сидел, задумчиво уставясь на стену. Лицо его помрачнело: казалось, он сомневается, стоит ли вообще говорить. Хорошо зная его, я понимал, что принуждение тут бесполезно. Совершенно неожиданно прозвучали в маленькой комнате первые слова, впрочем, «звучания» как раз и не было, то, что я смог расслышать, было началом рассказа, удивительным по своей монотонности.