Луи Арагон - Страстная неделя

• Название: Страстная неделя
• Автор: Луи Арагон
• Издательство: Художественная Литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Роман "Страстная неделя" появился на стендах книжных магазинов в 1958 году, когда Луи Арагону исполнился 61 год.

В романе всего одна мартовская неделя 1815 года, но по существу в нем полтора столетия; читателю рассказано о последующих судьбах всех исторических персонажей — Фредерика Дежоржа, участника восстания 1830 года, генерала Фавье, сражавшегося за освобождение Греции вместе с лордом Байроном, маршала Бертье, трагически метавшегося между враждующими лагерями до последнего своего часа — часа самоубийства.

Сквозь "Страстную неделю" просвечивают и эпизоды истории XX века — финал первой мировой войны и знакомство юного Арагона с шахтерами Саарбрюкена, забастовки шоферов такси эпохи Народного фронта, горестное отступление французских армий перед лавиной фашистского вермахта.

Перевод с французского Н. Жарковой, Н. Касаткиной, Н. Немчиновой, И. Татариновой.

Вступительная статья Т. Балашовой.

Примечания С. Шкунаева.

Иллюстрации М. Майофиса.

---

— Главнокомандующих у нас, сударь, хоть пруд пруди — и герцог Беррийский, и Макдональд, и Мармон… А кто на самом деле командует? Только не говорите мне о военном министре! Уж этот-то!

Кларк был жупелом для Мезона: он не мог простить Кларку, то есть герцогу Фельтрскому, писем, которые тот слал ему, тогдашнему военному министру при императоре, критикуя его поведение во время отступления во Франции, требуя от него идиотских наступательных операций в направлении Антверпена тогда, когда он, Мезон, решил защищать границы с помощью искусного маневра в районе Лилля. Не прошло и года, и этот болван снова свалился ему на голову, но сейчас в качестве министра Людовика XVIII! Приказы? Приказы Кларка, что ли?

И подумать только, что Мезон торжествовал, когда сняли Сульта! А кого назначили на его место? Кларка! Впрочем, он тоже приложил к этому руку. Сульт в бытность свою министром преследовал Мезона и совершил грубейшую ошибку: сократил количество войск, находившихся в распоряжении губернатора города Парижа, загнал королевских егерей в Бетюн, и нынче, в воскресенье, вы лично могли убедиться на площади Людовика XV, какие плоды принесла его деятельность… Не говоря уже о ссоре между их женами… И все пошло на пользу кому же — Кларку! Приказы от Кларка? Такие вот кларки умеют только критиковать, а распоряжений от них не ждите. В глубине души Мезон даже пожалел о Сульте, которого королевская фамилия убрала с поста только на основании слухов. И он еще этому сам способствовал.

Никто ничего не знает. Король должен вскоре прибыть в Сен-Дени. Остановится он здесь или проследует дальше, но куда? В Руан, в Булонь, в Дюнкерк? Словом, генерал был в весьма кислом настроении отчасти и оттого, что он в прошлом году раньше всех императорских маршалов приветствовал прибывшую королевскую фамилию. По собственному почину он из Лилля, где командовал войсками, двинулся в Булонь, навстречу его королевскому величеству…

— Лично мой счет с Бонапартом сведен, — сказал он. — А маршал с вами?

Странный вопрос! Князь Ваграмский сопровождает короля: сейчас он прибудет сюда вместе с его величеством. Мезон недолюбливал маршалов и Александра Бертье, пожалуй, больше, чем всех прочих. С отсутствующим видом он осведомился о здоровье госпожи Висконти, отчего барон досадливо поморщился: что за бестактное вторжение в чужую интимную жизнь, да еще в такой момент!

— Князь Ваграмский, видите ли, не считает нужным вводить меня в курс дела, но княгиня, должно быть, уже находится в Гро-Буа. — Лакур добавил, что покинул он Орсейскую казарму в одиннадцать часов и его офицеры были весьма взволнованы, узнав, что их не направляют в Мелен, а приказывают перейти Сену и через площадь Карусель выйти на улицу Ришелье… Как волновались высыпавшие на улицу парижане! Лично он получил весьма туманные приказы и повиновался им не рассуждая, не задав ни единого вопроса. — Но что это такое? Неужели оставляем Париж?

Генерал Мезон и не подумал ответить на вопрос барона Лакура. Коль скоро рота князя Ваграмского уже здесь, в Сен-Дени, пусть дожидается короля. Во всяком случае, он написал маршалу Макдональду, что находится в Сен-Дени и поступит в полное его распоряжение. Но прибудет ли Макдональд вместе с королем?

— Представления не имею, — ответил Лакур.

Мезона грызла тревога. Неужели в прошлом году он допустил грубый просчет? Ведь он хотел лишь одного: сохранить преемственность армии… По крайней мере, так ему казалось сейчас. Ибо разве не ради преемственности армии обратился он сначала с письмом к шведскому королю, под чьим командованием состоял ранее? Или им двигало убеждение в том, что, ежели Бернадотт встанет во главе Франции, его личная карьера от этого только выиграет? Тогда у него на душе накипело слишком много против императора, да еще Кларк подбавил. А главное, пожалуй, в нем говорила известная склонность к либерализму, столь плохо уживавшемуся с этими непрерывными, бессмысленными, обреченными на провал войнами, с деспотизмом Наполеона. И хотя в первые минуты он верил, что можно заменить императора Бернадоттом, как раз он, Мезон, был в числе тех, кто помог Людовику XVIII понять необходимость хартии… Его величество возвел Мезона в графы и пэры Франции, ему присвоили следующий чин и назначили губернатором города Парижа, командующим первым военным округом, куда входили департаменты Эны, Эры-и-Луары, Луаре, Уазы, Сены, Сены-и-Марны, Сены-и-Уазы. Но сегодня его прежде всего и больше всего беспокоила армия. Что это за генерал, если армия против него? Я не говорю простые солдаты… но офицеры. Не прошло и десяти минут после ухода барона Лакура, как Мезону доставили эстафету от короля. Мезон сломя голову помчался на Казарменный плац и успел добраться до места как раз в тот момент, когда позади взвода кавалеристов показалась карета короля, запряженная шестеркой лошадей, на задней лошади слева сидел верхом форейтор, а на крытых козлах — два лакея в ливреях, совсем как в Тюильри. Сопровождавший Мезона лейтенант егерей, с факелом в руках, выступил вперед, как раз когда открылась дверца кареты, и присутствующие увидели Людовика XVIII и рядом с ним герцога Дюра, а на переднем сиденье — господина де Блакас и князя Пуа. Позади цугом тянулось штук двадцать карет под эскортом серых мушкетеров, разъезжавших взад и вперед вдоль всей колонны. Отряд роты князя Ваграмского вышел навстречу своему командиру и построился цепью. У въезда в город военные пытались повернуть частные экипажи направо, к собору, или налево, к Гельдрской площади, где их опять-таки оттесняли. Раздались даже нестройные крики: «Да здравствует король!»

Перед казармой вельможные путники, выбравшись из-под груды покрывал, как по команде обернулись на свет факела, чадившего в руке лейтенанта егерей Мезона — высоченного дылды, и увидели самого Мезона, склонившегося в поклоне, и еще какого-то офицера королевского конвоя, — тот почтительно держал в руках каску и непрерывно тряс головой, так как капли дождя, стекавшие со лба, застилали ему глаза. Какой-то толстяк старался пробиться поближе к карете и попасться на глаза королю, но гвардейцы бесцеремонно отпихнули его, не подозревая, что перед ними сам мэр города господин Бенуа, которого, выходит, зря разбудили; а из окон кофейни за тщетными попытками своего компаньона, расточавшего впустую улыбки и поклоны, злорадно наблюдал господин Дезобри, даже не потрудившийся встать из-за стола и расстаться со своими собутыльниками. Не могло быть и речи о том, что король выйдет из кареты: пришлось бы нести его в кресле. Его спутники — почтительности ради — тоже вынуждены были остаться в экипажах, хотя им хотелось размять затекшие ноги. И к тому же такой дождь… Впрочем, сменные шестерки были готовы, и их уже перепрягали. Мезон успел только сказать:

— Гвардейцы князя Ваграмского не получили никаких приказаний.

Его величество недовольно кашлянул, а князь Пуа, высунувшись из дверцы, показал пальцем на кареты, следовавшие цугом за королевским экипажем.

— Ну вот и обратитесь к Бертье, генерал! Он где-то там.

Князь Пуа никогда не говорил ни «князь Ваграмский», ни «герцог Невшательский». Он никак не мог привыкнуть к титулам, дарованным Революцией, и звал Бертье просто Бертье, а герцога Фельтрского — просто Кларком.

Пока форейторы и кучера суетились вокруг королевской кареты, Теодор Жерико потихоньку отъехал в сторону и поискал глазами, где бы напоить коня. Вовсе не потому необходимо было дать напиться Трику, что они проехали два с четвертью лье, — просто сегодняшний день выдался трудный и для людей и для коней. Теодор заметил наконец колодец и соскочил на землю. Но приблизиться к колодцу оказалось не так-то просто: кучера наполняли водой ведра, чтобы напоить лошадей, которых здесь не перепрягали. Кто-то из королевского эскорта указал ему дорогу к водопою: если поторопиться, то еще можно поспеть вовремя. Десяток мушкетеров, ведя своих лошадей под уздцы, пытались пробраться мимо кортежа вниз, по улице Компуаз. Фонари бросали на всю эту картину фантастические пятна света, дождь вдруг ненадолго утих, на небе среди тучек даже выглянул месяц — мертвенно-бледный и какой-то одутловатый: казалось, он лениво причесывается спросонья.

* * *

Бывают решения, которые принимаешь, и бывают такие, которые выполняешь… Когда Теодор расстался с юным Тьерри, он твердо решил: пусть королевская фамилия уезжает себе подобру-поздорову, он же, воспользовавшись ночным мраком, доберется до Новых Афин, а там и до своей постели в мезонине… По мотивам, которые руководили им в 1810 году и вновь восторжествовали, да и по некоторым другим, но, возможно, и потому, даже наверняка потому, что он вдруг снова стал с такой силой думать о живописи. Перед его внутренним оком вставали картины, которые он непременно напишет, он видел их во всех подробностях, — мучительно точно. Им внезапно овладело желание испробовать все сызнова, отнюдь не следуя советам, на которые не скупились доброхоты, не принимая на веру замечаний критиков, но, напротив, еще более решительно утверждая и отстаивая именно то, в чем его упрекали. Как-то ему рассказали одну историю: женщина, переодетая в мужской костюм, ловила путешественников во дворе почтовой станции, отводила их в гостиницу, а там подносила им стакан вина с подмешанным в него снотворным порошком, после чего убивала их ударом молотка и грабила. Он представлял себе это как некий современный вариант истории библейской Юдифи… его Олоферном будет{54} отпрыск патриархальной семьи, прибывший в столицу из нормандской глуши; таких вот деревенских выкормышей он достаточно навидался в тех краях, когда жил у своего дяди-цареубийцы. Пусть он будет еще совсем молодым, правда, слегка раздобревшим на деревенских хлебах, но зато писаный красавец, — тогда преступление будет еще более жестоким: ведь, если говорить по правде, Олоферн — просто старый бородач, который служит всеобщим посмешищем. Обстановка гостиничного номера позволит испробовать один из давно задуманных эффектов освещения, преступница в своей завлекающей прелести будет одновременно как бы игрою теней и вполне реальной женщиной, женщиной нашего времени, возможно даже креолкой, и взгляд у нее будет, как у Каролины, когда она заметила его красный мундир… Композицию он построит на двух больших светлых пятнах, фоном для которых послужит вульгарность обстановки, ее грязный колорит. И, быть может, еще белые простыни, которые откидывает, из которых пытается вы-136 браться полуобнаженная жертва, уже лишившаяся сил. Самые обыкновенные простыни, какие вам дают во второразрядных гостиницах, — из грубого, жесткого полотна, с еще неразошедшимися после глажения складочками. Мужчина — рыжий, ноги у него, как у кавалериста, с желваками мышц. Он должен быть вроде как помешанный от обманутого желания.