Луи Арагон - Страстная неделя

• Название: Страстная неделя
• Автор: Луи Арагон
• Издательство: Художественная Литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Роман "Страстная неделя" появился на стендах книжных магазинов в 1958 году, когда Луи Арагону исполнился 61 год.

В романе всего одна мартовская неделя 1815 года, но по существу в нем полтора столетия; читателю рассказано о последующих судьбах всех исторических персонажей — Фредерика Дежоржа, участника восстания 1830 года, генерала Фавье, сражавшегося за освобождение Греции вместе с лордом Байроном, маршала Бертье, трагически метавшегося между враждующими лагерями до последнего своего часа — часа самоубийства.

Сквозь "Страстную неделю" просвечивают и эпизоды истории XX века — финал первой мировой войны и знакомство юного Арагона с шахтерами Саарбрюкена, забастовки шоферов такси эпохи Народного фронта, горестное отступление французских армий перед лавиной фашистского вермахта.

Перевод с французского Н. Жарковой, Н. Касаткиной, Н. Немчиновой, И. Татариновой.

Вступительная статья Т. Балашовой.

Примечания С. Шкунаева.

Иллюстрации М. Майофиса.

---

Всадник соскочил с коня, поднял лежавшее на поросших травой плитах двора юное, гибкое, длинное и такое легкое тело, что оно казалось невесомым в сильных мужских руках. Незнакомка не открывала глаз, с ее губ срывались стоны, голова бессильно клонилась набок, белокурые кудри волной упали на плечо… На крик Теодора из сторожки выбежали Батист с женой, а вокруг звонко щебетала любопытная детвора.

— Кто она? — спросил Теодор.

И привратник ответил:

— Дама, которая живет на Рон-Пуане…

Мушкетер бросил поводья Батисту и зашагал к дому с милой своей ношей, на полдороге он остановился и крикнул:

— Займись Триком…

Вдруг тоненькая шейка судорожно дернулась среди вышитых оборок гофрированного воротника, и женщина, в забытьи прижимавшаяся щекой к груди Теодора, глубоко вздохнула, открыла глаза, с испугом уставилась на незнакомого мужчину, державшего ее в объятиях, на мгновение застыла, затем забилась на руках своего похитителя и яростно заколотила кулачком по его груди.

— Сударь! Сударь! Я вас не знаю, сейчас же отпустите меня, поставьте меня на землю.

Теодор повиновался не без сожаления и, чуть помедлив, разжал объятия. Как же прелестна эта незнакомка! Тоненькая-тоненькая, почти худышка, очаровательный очерк губ, свежие краски лица, с которого еще не сошел золотистый детский пушок. Но совсем иным веяло от ее длинного бархатного салопа с белой оторочкой, такой же белоснежно-белой, как полоска кожи, видневшаяся над перчаткой. Ему почудилось, что он держит в своих объятиях обнаженное тело. Мушкетер почувствовал, что он, должно быть, ужасно покраснел. Но незнакомка, очутившись на земле, пошатнулась — очевидно, у нее закружилась голова — и невольно приникла к Теодору.

— Разрешите, сударыня, предложить вам руку… Если не ошибаюсь, вы живете рядом с майором Браком?

Знакомое имя, казалось, успокоило молодую красавицу, она смело оперлась о локоть Теодора, но, словно тут только заметив его мушкетерскую форму, отшатнулась и воскликнула:

— О боже, этот мундир!

— Вам не по душе моя форма? — спросил он.

— У меня, сударь, достаточно оснований не любить такие мундиры, — ответила дама, и они молча пошли вперед.

Двор перегораживали разномастные строения; справа стояла небольшая конюшня и кухни господина Жерико. Здесь большей частью ютился бедный люд, занимавшийся разведением кроликов и кур. Сад, где похожие на скелеты деревья тянули к небу свои еще голые ветви, был отгорожен от двора решеткой в виде длинных металлических пик, а посередине возвышался каменный фонтан с колонной в центре. Слева стояло одноэтажное здание, где собирались надстроить мастерскую для Теодора, которая, однако, пока еще помещалась с другой стороны, на чердаке родительского дома, стоявшего напротив. В общем, это был довольно просторный, выкрашенный в белую краску флигель с черепичной крышей. Если заглянуть через стену, вдоль которой росли деревья, можно было увидеть крышу дома в деревенском стиле, длинного и низкого, а рядом, на другом флигеле, полускрытом огромной липой, — высокую трубу с коньком. Обогнув владения Жерико, прохожий сразу же выходил на аллею, где стояли в живописном беспорядке домики самых различных архитектурных стилей: одни одноэтажные, другие высокие, вытянутые вверх, с треугольным фронтоном или плоскими миниатюрными колоннами, одни с террасами, другие с башенками. Все это поселенье ползло вверх по правому склону холма, но не очень высоко, в отличие от уходивших к вершине полей, тогда как слева между двух рядов деревьев у садов, тянувшихся вплоть до улицы Сен-Лазар, спускалась вниз более или менее ухоженная аллея. На полпути находилась круглая площадь, где напротив жилища Фортюне Брака стоял пустовавший до последнего времени домик, что-то вроде игрушечного греческого храма, перед ним был разбит маленький садик с шарообразно подстриженными тисами. Здесь-то и остановилась незнакомка. Молодые люди не обмолвились за дорогу ни словом, и разговор их ограничился только теми двумя фразами о мундире. Воздух дрожал от птичьего гомона. Дождь уже несколько минут как перестал, но вокруг все было мокро. Теодор склонился перед дамой:

— Хочу надеяться, сударыня, что вы на меня не гневаетесь…

Она улыбнулась и молча кивнула ему на прощанье.

На обратном пути Теодор не мог отделаться от какого-то смутного волнения, и причиной его была не так эта женщина, краткое ее пребывание в его объятиях, как то, что она сказала… «Мундир!» Он произнес это слово вслух и вздрогнул. Его красный доломан вдруг стал ему столь же ненавистен, как и незнакомке. А почему, в сущности? Прежде чем зайти домой, он заглянул в денник, стоявший позади их флигеля: надо же было удостовериться, что Батист привязал Трика к кольцу, вделанному в стену, и засыпал ему овса.

— А давно эта дама там поселилась? — осведомился он у Батиста.

— Дней пять-шесть, господин лейтенант, — отозвался Батист и вдруг спросил: — А правду говорят, что император завтра войдет в Париж?

Батист так и не перестал величать Бонапарта императором, — удивляться тут было нечему. Но Теодор, скидывая свой промокший плащ, почувствовал, как под кирасой и супервестом, точно бешеное, бьется сердце. Что тому виной: император или незнакомка? Он ничего не ответил Батисту и зашагал к дому.

* * *

По сути дела их теперешний разговор был продолжением того, другого, что состоялся в 1813 году. Лакея отпустили по случаю праздника. Мадемуазель Мелани, в вышедшем из моды платье с неизменным воротничком, манжетами и чепчиком на макушке, старалась навести порядок, нарушенный вторжением Теодора. Теперь портрет работы Буайи висел в столовой мещанского вида, и их мебель с улицы Мишодьер казалась тут слишком громоздкой и неуместной. Откровенно говоря, они чувствовали себя гораздо свободнее в теперешнем своем жилище, чем в прежнем роскошном бельэтаже с резными лилиями и венками на панелях. Весь второй этаж был отведен под жилые комнаты, а пищу подавали снизу специальным подъемником.

— Слава богу, малыш пришел! Мадемуазель Мелани, снимите с него сапоги…

Но мадемуазель Мелани разбирала веточки вербы, принесенные из церкви св. Иоанна; она извинилась: ей некогда, надо пойти поставить пучок освященной вербы к распятью, в спальне Теодора. Впрочем, Теодор успел достаточно наследить на коврах, и теперь уже опасаться нечего. Отец заворчал было, но потом рассмеялся. Мадемуазель права, малыш, видно, принимает их дом за конюшню. Грязный, мокрый. Плащ, пропитанный водой, как губка, бросил на банкетку в прихожей, саблю и пояс нацепил на спинку стула в столовой, каску поставил на буфет. А теперь взялся за супервест и кирасу, — интересно, куда он их пристроит? Столовая скоро превратится просто в казарму! Господин Жерико не уставал любоваться сыном Луизы, который стоял перед ним в красном своем доломане, в рейтузах из чертовой кожи, медленно хлопая длинными ресницами… Тонкие прекрасные пальцы, белые руки… Слегка расставив длинные ноги, Теодор с нескрываемым удовольствием потирал ладони: он только что вымыл руки, — этого он не забыл сделать, входя в дом. Он побывал на кухне, обнюхал все горшки и выслушал сообщение мадемуазель Мелани: «Сегодня у нас цикорный салат… Доволен?» Для мадемуазель Тео был одновременно и господином Жерико номер два, и тем крошкой, которому она еще недавно утирала нос большим в клетку платком.

— А в своей комнате ты еще не был?

Его комната помещалась под крышей и была выгорожена из мастерской. Попросту говоря, чердак. На стенах — деревянные панели, окно угловое, выходит на север, под окном липа. Теодору пришлось бы проходить мимо своего эскиза к «Офицеру конных егерей», мимо версальских «Коней», мимо этюда для «Кирасира», мимо поясного портрета карабинера… мимо пейзажей, лошадей и снова лошадей. Нет, он не заглядывал в свою комнату. Отец поджидал его внизу. «Значит, мальчик ухитрился улизнуть из казармы, чтобы повидаться со своим стареньким папочкой. И все-таки, должен же быть у него роман… Такая стать, и к тому же молчалив, как могила! А что, если какая-нибудь кокетка или светская дама его у меня похитит? Куда он отправляется в те вечера, когда по его просьбе ко мне приходят посидеть Жамар или Дедрё-Дорси? Королевский мушкетер, это вам не пустяки. Да еще такой красавец…»

— Ты был на учении?

— Да, — ответил Теодор. — Трик немного притомился. Я поручил его Батисту, ведь он холит его и бережет как зеницу ока. Знаешь, какие слухи ходят в городе?

Старик моргнул несколько раз подряд. Он знал. К тому же нынче рано утром, в надежде найти Тео, к нему заходил Жамар, и чего только он не рассказывал! Чистая сорока!

— Но чему из всей этой болтовни можно верить? Все-таки французский народ не отречется так вот просто от своего короля, от королевских лилий. Слишком многие поставили на эту карту. Нет, ты только вообрази, что Буонапарте вернется; это значит — полный застой в делах, все повиснет в воздухе, поместья…