Елена Крюкова - Беллона

• Название: Беллона
• Автор: Елена Крюкова
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2014

Война глазами детей. Так можно определить объемное пространство нового романа Елены Крюковой, где через призму детских судеб просматриваются трагедии, ошибки, отчаяние, вражда, победы и боль взрослого мира. "Беллона" - полотно рембрандтовских светотеней, контрастное, эмоционально плотное. Его можно было бы сопоставить с "Капричос" Гойи, если бы не узнаваемо русская широта в изображении батальных сцен и пронзительность лирических, интимных эпизодов. Взрослые и дети - сюжетное и образное "коромысло" книги. Вторая мировая война увидена необычно, стереоскопически, с разных сторон, не только со стороны воюющего СССР. Немцы, итальянцы, евреи, поляки, украинцы, белорусы, англичане - народы Европы внесли свою лепту страдания в богатство будущей, жертвенно завоеванной радости. Любовью искуплено многое, если не все. Двойра Цукерберг и Гюнтер Вегелер, Юрий Макаров и Марыся, итальянка Николетти, надзирательница в концлагере, и мальчик-узник Лео, ставший ей сыном, - все это грани любви. И по острой грани войны и любви идем мы - сейчас и всегда.

---

- Принеси. Коньяком лучше.

Она сбегала и принесла сразу три бутылки: две в руках, третья под мышкой. Гюнтер краем глаза успел заметить: а коньяк-то прекрасный, двадцатилетней выдержки. "Боже, этот виноград собрали еще во времена красной русской революции. Черт знает как давно! Еще до моего рожденья. Жалко".

Раненый в живот. Он впервые видел раненого в живот. Развороченные кишки. Синие, красные, бьются, переливаются. Гюнтер, мальчик, тебя сейчас вырвет. Держись. Он заталкивал в разъятое чрево человека грязную скатерть. Все равно ты умрешь через час, два, три - от болевого шока, от потери крови. Все напрасно. Кому суждено умереть, тот умрет.

Молния сверкнула перед глазами, и эта молния была мыслью: все умрем, рано или поздно. Этих настигла пуля. А он проживет до ста лет и умрет все равно. Так какая, черт, разница?

Девочка умирала на его руках. Она отвернула от него лицо, будто стыдясь, что он подсмотрит ее смерть. Худенькая. Почти ребенок. Он вспомнил, как держал на руках свою сестру Клерхен, маленькую, новорожденную. Акушерка открыла дверь и разрешила ему и Генриху войти в комнату. Мать лежала на широкой кровати. У нее было лицо цвета крови. Она протянула ему маленькую белую гусеницу. Они с Генрихом смотрели на гусеницу и боялись. А они тоже были ведь еще маленькие. Дети.

Дети. Все дети.

Это дитя умирает.

Она пришла в кафе повеселиться. Посмотреть на взрослых, как те пьют вино. Поесть мороженое. О да, она ведь наверняка очень любила мороженое. Мороженое, канареек, серсо, петь баркаролу и нюхать хвою пиний, пинии пахнут духами.

- Сколько тебе лет? - глупо спросил Гюнтер.

Прижал девочку к себе. Она, не глядя на него, прошептала:

- Я умираю. Мне...

Выгнулась на его руках. Белокосая смотрела на них холодными глазами. Глаза изо льда. Из зеленого льда. А зубы из белого мрамора. Античная статуя во внутреннем дворике белого палаццо.

- Четырнадцать...

Итальянка шагнула вперед и сама закрыла девочке глаза.

На верхней губе мертвой девочки отпечатались молочные усы. Мороженым испачкала. И вытереть не успела.

Гюнтер наклонился и поцеловал девочку в губы. Первый поцелуй. Она его не ощутила. А может, все равно почувствовала, если, по всем дурацким древним верам, душа жива и после смерти?

Его запоздало затошнило. Белокосая насмешливо глянула на него. Судя по ее виду, она была старше. Опытнее. Сильнее духом. А потом, она была тут хозяйка. Отсюда эта уверенность.

- Положи девочку туда, - махнула рукой на поленья трупов. - К стене. Кто еще остался живой?

Обвели взглядом кафе. Да, урожай. Двенадцать мертвецов и десять раненых.

- Много людей успело спастись. - Теперь его голос стал хриплым, как у зверя.

- Да, много.

Она равнодушно, так ему показалось, откинула пряди волос со щек, забрала на затылке в пучок, откуда-то явились шпильки у нее в зубах. Закалывала волосы и пристально глядела на него.

- Ну, привет, жених из Германии. - Усмехнулась. - Хорошо говоришь по-итальянски.

- Я занимался с репетитором, - сглотнув слюну, гордо сказал Гюнтер.

- Оно и видно. - Усмешка стала острее, ненавистней. - Спрягать глаголы не умеешь. Имперфектом не владеешь. Позор.

Встала с корточек, перешагнула через раненого стонущего юношу, шагнула к нему.

Поцеловала его первая, сама.

Целовались так неистово посреди смерти, что забыли расстрел, кафе, себя. Черный кот висел в петле, вытянулись длинные лапы, стекала черным дождем мертвая шерсть.

- Идем ко мне? - просто сказала.

И он не отказался.

ВОЕННАЯ СИМФОНИЯ. ALLEGRO CON FUOCO

Снег идет с небес, я очень люблю снег, он становится потом яблоневым цветом, потом тополиным пухом, потом золотом летящих по ветру листьев. А потом снова самим собой. Холодным и бесстрастным. А потом внезапно обращается в воду и льется водой, и поет, и смеется. Я люблю текущую воду; она подползает мне под ноги, я окунаю в нее руки, и неважно, что это - грязный весенний ручей или чистейший ледяной водопад. Движение. Все движется. И я двигаюсь. Я живу, и вокруг меня движется время. Или оно движется вместе со мной?

Я родилась уже после войны, но война течет в моей крови; отец воевал, все его друзья воевали, и я видела, как менялись их лица, когда они говорили о войне.

На столе селедка, она нарезана кусками, куски переливаются нефтяно, радужно, и лук, нарезанный прозрачными кружочками: самолучшая закуска к водке. Я тоже раньше пила. Много пила: в застольях, по праздникам, поддерживая мужчин, а все они всегда были художниками, лысыми и бородатыми, кудрявыми и бритыми, старыми и юными - да какая разница; они стукали стаканами о мой стакан, рюмками - о мою рюмку, и я не думала, что все это количество выпитого мной коньяка и водки, саперави и салинаса, портвейна и бренди плавно и незаметно перейдет в страшную, особенно по ночам, мерцательную аритмию. Мерцанье сердца! Трепетанье предсердий! Поэзия чистой воды, не придерешься.

Встать. Слепо нашарить таблетки. Воды нет - чайник весь выпит с вечера; побрести на кухню, открыть кран, и текучая вода будет хлестать из железной трубы, и я могу ловить ее руками, губами. Так. Прекрасно. Таблетка проскользнула внутрь меня, и значит, сегодня я буду жить.

Странно ли, что я живу? И что я делаю на земле? Кому я отрабатываю эту свою жизнь, маленькую и незаметную, такую драгоценную, такую дорогую? Не я придумала прийти сюда: меня привели. Привели за ручку, несчастного ребенка. О нет, я не несчастна. Я счастлива. Счастлива, что пью горькую таблетку; счастлива, что засыпаю в слезах и вижу сон - он каждый раз новый, и каждый раз один и тот же.

Этот сон называется жизнь. Мы все спим и видим сон. Когда проснемся - что увидим?

Снег сменяется зеленым садом за окном. В саду вишни и сливы, яблони и смородина. Я могу выйти в сад и собирать ягоды, пока еще есть силы. А могу просто открыть окна настежь и смотреть, как переспелые ягоды и яблоки падают на землю. Падайте! Это ваша жизнь, я не сорву вас, я не убью вас и не сварю вас на огне, подсластив горсткой сахара вашу смерть. Вы проживете и умрете вольно, свободно, как хочет природа, как хотите вы сами.

Мы, люди, все привязываем к себе: деревья и кусты, животных и птиц, а особенно мы привязываем к себе наших детей. Птенцы, мы вас родили, и вы нам принадлежите! А ведь они - не мы. А кто они?

Дети, кто же вы? Зачем мы вас рожаем? Зачем мы вас убиваем? Не только в войнах, что мы развязываем, невзирая на ваше присутствие рядом с нами в этом мире; в мире, в котором убийства детей происходят каждый день, одно за другим, тысяча за тысячей?

Сад шумит на горячем летнем ветру. Поспевают яблоки, анис и папировка, и тяжело валятся в траву; поспевают красные и синие сливы, ими усеяна земля, пора собирать их и снова варить бесконечное варенье. Женщина, твой удел!

Месяц назад у меня пропал кот. Он ушел из дома - он захотел кошку и ушел за любовью. Не вернулся. Может быть, его разорвали собаки; а может быть, он умер с голоду; а может быть, его поймали веселые дети, дети дачников в белых панамках, и принесли к себе, и играли с ним, и тискали его, и привязывали ему к хвосту атласный бантик, а потом, когда уезжали из деревни домой, поцеловали его в мокрый нос и бросили в чужом сливовом саду. Дети, зачем вы играете с чужой жизнью? Дети, верните мне моего любимого зверька!

Зачем плакать о том, что уже произошло? Зачем глупо рыдать о смерти зверя, когда люди на твоей земле погибают сотнями тысяч?

Мои дети давно выросли. Они уже живут в другом столетии. Они думают: войны не будет никогда. Хорошо бы! Но война нужна миру, по всему так выходит, нужна. Без нее не живет ни одно время, ни один эон; она пристально глядит нам в лицо из-под черных жирных, копотных облаков, красивая и страшная Беллона. Красавица, а оскал уродливый. Покажи нам щеку, изгиб брови, выгиб скулы, блеск угольного глаза! Мир растет из войны. Красота растет из уродства. Она никогда не спасет мир. Вернее, спасет не она. Еще вернее - она не спасет. А на самом деле - никто никого не спасет никогда, потому что спасения нет.

Ни от смерти. Ни от рождения. Ни от потери.

Ни от любви.

Слива упала. Бомба упала. Кот мяукнул. Дитя плачет. Женщина пьет водку. Мужчина сжимает руки у гроба. Сердце трепещет. Выстрел вдали. Кровь течет. Лед застывает. Жизнь прожита.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ТУМБАЛАЛАЙКА

[дневник ники]

3 июля 1941 года

Война налетела огромной волной. Накатилась. Мы все даже не поняли, как это все случилось. Как будто бы все мы стоим на набережной, а перед нами море, и с моря идет синяя, черная, страшная волна. И нас всех накрывает. Всех. Одним жутким крылом.