Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

• Название: Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева
• Автор: Иван Беляев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-496-01612-4

История нашей страны знает множество известных имен. Многие семьи служили Отечеству из поколения в поколение. Один из таких служивых родов – Беляевы. Этот род дал России многих достойных сынов. Наверное, наиболее известный из них – генерал царской армии Иван Тимофеевич Беляев. Участник Первой мировой и Гражданской войн, который впоследствии стал… национальным героем Республики Парагвай.

Род Беляевых служил России верой и правдой на протяжении веков. Тут и адъютант Суворова, и контр-адмирал Балтийского флота, комендант Кронштадтской крепости и множество простых честных русских офицеров.

Но случилась Русская смута, и генерал Беляев, бившийся за Белое дело, оказался в эмиграции. В Парагвае он не только создал Русский очаг, но и выиграл самую кровопролитную войну XX века в Латинской Америке.

Мемуары генерала Беляева – это рассказ о Первой мировой войне и о войне Гражданской.

Часть мемуаров посвящена Крыму, что особенно интересно в силу того, что потомок главного героя, Дмитрий Беляев, является моим соавтором по книге «Россия. Крым. История». Сегодня на живом примере я вижу, как в его семье сохранилась связь с дореволюционной Россией.

Мемуары генерала Беляева представляют собой достойный пример жизни русского офицера, который сохраняет веру и любовь к Родине. Он любит Россию. Несмотря ни на что, несмотря ни на какие политические обстоятельства.

Так должен поступать каждый, кто считает себя патриотом России!

---

Иногда она садилась у окна, разговаривая с тетей. Я глядел на ее милые черты и ловил их грустное, нежное выражение. Все были в нее влюблены, но ей нравился больше всех дядя Федя, который, увы! находился в связи и не мог быть женихом. Через несколько лет она вышла замуж за известного арматора[43] Ларса Кругиуса, уехала к нему в Финляндию и скончалась там при родах.

Идеальное воспоминание о ней долго отталкивало меня от мысли о ком-либо другом. Она была моим ангелом-хранителем во все годы моей юности. И ее портрет, чудно снятый дядей Федей, оставался на первой странице моего альбома до самого выхода в поход. Другой, идеальный, сохранился навсегда у меня в душе.

Но теперь мое сердце тоже не было совсем свободно. Гнушаясь развратом, не видя ничего, что говорило бы сердцу и уму, в кисейных и шелковых платьицах, мелькавших на балах и вечерах, я отдал его целиком дружбе к милому юноше, который очаровал меня своей простосердечной искренностью и мягкостью отзывчивого и чистого сердца. По окончании 28-дневного отпуска он вернулся в сопровождении родителей; они сняли помещение напротив, так что из наших окон я видел их подъезд. Привыкнув к интимной товарищеской среде, я стал заметно скучать. Не отходя от окна, ждал, когда появится фигура моего возлюбленного – право, не знаю, как назвать его иначе, – тосковал и не находил себе места в его отсутствие. Когда вдруг раздавался звонок и он появлялся неожиданно, я бросался к нему на шею и мгновенно становился веселым и беспечным; но едва он уходил, как все падало из моих рук и я терял самообладание.

Приехал отец, проводивший отпуск за границей, я сразу настоял, чтоб я переехал к нему – он занял квартиру в 14 комнат в бельэтаже нашего дома. Для меня это было превосходно. Он дал мне прекрасную комнату, где я мог заниматься и оставаться наедине с собой. У меня был свой денщик, которого с первого же дня мне дали в батарее. Отец и мачеха, теперь уже в иных условиях жизни, держали такой стол, которому можно было бы позавидовать. Нередко мачеха, оставаясь одна, заводила со мной отвлеченный разговор. Особый склад моего ума, моя сдержанность, которую двумя-тремя фразами она умела превращать в порывы горячей искренности, делала из меня приятного собеседника. Ей нравилось дразнить меня, как маленького тигренка. «Изо всех пасынков, – говорила она, – ты самый ручной». Она была умная женщина, и чем более мы расходились во взглядах, тем более представляли интерес друг для друга. Тети и братья жили рядом, а Баскова я встречал в батарее.

Служба в бригаде казалась мне легкой и приятной. В офицерской среде я не чувствовал себя чужим. Братья пользовались полным уважением. Отца знали все офицеры, здесь он начал свою службу. Мы с Басковым держали себя скромно, никому не лезли на глаза. Мы не пользовались своим мундиром, чтобы завоевать себе место в обществе, да и не мечтали об этом. Бригада была удивительно скромная, и к нам никто не придирался. В товарищеских кутежах никто из нас не участвовал, но никто этого и не требовал. К своей батарее я сразу же привык, полюбил ее первою любовью чистой души. Умного и сердечного Неводовского сменил добродушный Мусселиус[44], ставший впоследствии тестем моего брата Володи. Старшим офицером был черноусый и строгий капитан Осипов, один из трех братьев, служивших в бригаде; прочие также относились ко мне хорошо, к делу – формально. Мы с Басковым, неразлучные («inséparables»), вызывали легкое подтрунивание, но эти насмешки полны были искренней симпатии.

С течением времени моя служба начала принимать все более и более серьезный характер. Корпус дисциплинировал отрывочные сведения, нахватанные дома. Училище довело мою работоспособность до высокого напряжения, завалило мою память массой вещей, о которых более не приходилось думать впоследствии, но не дало многого существенного, необходимого или дало его недостаточно.

Изучая военную администрацию, организацию судебного ведомства, уставы и положения о наказаниях, налагаемых по суду и дисциплинарных, мы были полными невеждами во всем, что касалось взаимоотношений в военной среде, понимания солдатской массы, психологии и природы войны и ее участников. Мы имели весьма поверхностное понятие о взаимодействии с другими родами оружия, о технике командного аппарата, военной письменности, даже об основах гигиены. И все это надо было усваивать уже теперь, каждому в отдельности.

Многому я научился уже в строю. Отец и братья служили мне живым примером.

В моем отце я видел несколько редких качеств, которых уже не наблюдал в других командирах. С начальством он умел держать себя с достоинством и без малейшего заискивания. От офицеров он ждал того же, всегда подчеркивая, что в обращении с начальством следует избегать солдатской угодливости, держать себя свободно и с полным сохранением собственного достоинства. С подчиненными он был всегда строг – но ровен и справедлив. Он никогда не позволял себе ни одного неприличного слова, но когда начинал распекать подчиненного, то его «голубчик мой» действовало на них сильнее всего ругательного кодекса завзятых профессионалов.

Он окончил фельдфебелем 1-й Кадетский корпус и вскоре отчислился от Артиллерийской академии и отправился в Литву, где должен был принять участие в подавлении восстания 1863 года, а затем был переведен в лейб-гвардию во 2-ю артиллерийскую бригаду и до получения батареи в 3-й гвардейской и гренадерской бригаде пробыл несколько лет в Главном артиллерийском управлении. Он показывал мне свои кадетские учебники, которые оставили во мне самое хорошее впечатление ясностью и систематичностью изложения в сравнении с тысячью литографированных страниц наших курсов. Но, кроме того, его живой и энергичный характер все время поддерживал в нем интерес к наукам, за прогрессом которых он неустанно следил, втягивая за собой свою молодую жену и ее детей. Трезвый и простой в жизни, он был глубоко верующим и религиозным человеком, с гуманными и просвещенными взглядами и сохранил эти качества до конца.

Когда я окончил училище и поступил в бригаду, братья уже заслужили там всеобщее уважение, и их советы заменяли мне сухие указания уставов. Старший, Сергей Тимофеевич, обладал характером твердым и независимым. Он пробивал себе дорогу, не советуясь ни с кем. Скрытный и немного резкий, он смотрел несколько свысока на остальных братьев, которых подчинял своему влиянию. Он всюду шел первым; не пожелал остаться при Академии, но когда вернулся в строй, взял на себя преподавание в Академии, в офицерской школе и в разных военных училищах.

Второй мой брат, Михаил Тимофеевич, с детства отличался ровным и кротким характером. Мягкий и доступный, он всегда был готов прийти мне на помощь практическими указаниями. Обладая всеми достоинствами старшего, он шел по проторенной дорожке и успешно проходил одну за другой все стадии службы гвардейского офицера. В нем я видел живую рутину со всеми ее достоинствами и недостатками.

От третьего брата, Владимира Тимофеевича, я перенял его удивительное умение подойти к солдату. Если старший вызывал всеобщее уважение и второй пользовался общей любовью, то этот поражал своей колоссальной работоспособностью и был образцом служебного долга. Здесь я не упоминаю о младших братьях[45], которые впоследствии вышли к нам из училища. Но влияние братьев касалось меня только в первое время. В дальнейшем я был предоставлен сам себе.

Когда мы вышли в лагерь, наш вестовой Алексей купил у мальчика за полтинник скворца и посадил его в клетку, которую повесил на сосну против нашего барака. Все приходили возиться с ним, даже суровый капитан Осипов, который угощал его дождевыми червями и называл его «долбоносым дураком». Он служил поводом для всевозможных шуток по нашему адресу. Веселый, смуглый Боголюбов, бывший кумиром женщин за свою цыганскую красоту, сочинил даже целое стихотворение, которое начиналось словами:

Беляев – мать, Басков – отец;
Продукт любви их был скворец…

По вечерам Алексей приходил докладывать об успехах своего любимца, который постепенно научился изображать скрипение колеса, пение петуха, сигналы на рожке. То он ржал жеребенком, то заливался хохотом…

«Вот только научу его играть зарю – и продам за три рубля», – мечтал Алексей.

Но скворец наш был хитрей, чем то думал Алексей, – «долбоносый дурак» потихоньку продолбил одну палочку клетки и вспорхнул на верхушку ели, откуда перед тем, как отправиться на гастроли, пропел Алексею весь свой репертуар до утренней зари включительно. «Пропал мой полтинник», – сокрушенно говорил бедняга.

Между солдатами я пока не пользовался полным авторитетом. Все еще слабый здоровьем, работая через силу, я пользовался скорее их любовью и преданностью, оставаясь «гаденьким утенком»…

Мой отец был назначен командиром 2-й бригады по желанию Великого князя Владимира Александровича, бывшего тогда командующим войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа.