Елена Криштоф - Современная история, рассказанная Женей Камчадаловой

• Название: Современная история, рассказанная Женей Камчадаловой
• Автор: Елена Криштоф
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-08-001584-5

Роман о старшеклассниках, об их взаимоотношениях с учителями и родителями, о нравственном самоопределении. Детективный элемент в сюжете — исчезновение золотых монет во время археологических раскопок — выявляет нравственную суть героев, помогает им разобраться в своих привязанностях, увидеть ложность и пагубность потребительского отношения к жизни, к ее культурным и историческим ценностям. Действие происходит в южном приморском городке, колорит которого поэтично передан автором.

---

— Хватит, он осознал, мы идем на Откос…

— Лучше бы те краснели, у кого золото прилипает к рукам, а они строят из себя.

Это сказал, конечно, Пельмень, и вопрос его лучше всего было бы пропустить мимо ушей. Но…

— У кого золото прилипает к рукам? — растерянно переспросила Лариса и сделала ошибку.

— Те, которые им обвешаны. А также некоторые кандидаты в медалисты, которые долго еще собираются…

Вика теперь сидела, независимо наматывая на руку свои цепочки и, кажется, немного покраснев, меня же вообще не было — за секунду осталась точка. А в ней скрестились взгляды всего класса. Да что там класса — весь мир готовился пустить мне такое у-лю-лю!

— …которые долго еще собираются играть в песочек, — договорил Пельмень.

— В какой песочек? — совсем растерялась Лариса Борисовна.

— В котором некоторые находят разные цацки. Знаете, в таком золотом-золотом песочке у Больших Камней много цацок.

Он говорил свое почти радостно, и для пущей наглости даже подмигнул неизвестно кому, но лицо его при этом надувалось и мрачнело все больше.

— Нет, на что же ты намекаешь? — понеслась на него Лариса. — Нет, ты понимаешь, что говоришь? Зачем тебе это? А?

Она хотела подобрать выскользнувшие из прически волосы, руки у нее были заняты, и оттого она казалась незащищенной.

— Ты знаешь, что за клевету тебя могут привлечь? — спрашивала Лариса дальше, уж не знаю, за кого заступаясь: за моего отца или за честь класса?

— Вот дает! — подскочил между тем совершенно неожиданно Генка. — Ну, Мишка, ну зачем на Полезных Ископаемых бочку катить? А Женьку я лично не дам…

— Может, выйдем, — еще раз подмигнул Пельмень, теперь уже Генке. — Там посмотрим, кто кому даст.

— Конечно, выйдем. — Это Громов ответил, прокатил по классу свой бас. — Я тебе еще за прошлое недовесил, сейчас получишь.

— Сядь, Громов, — попросила Лариса. — Садко после классного часа со мной будет разговаривать, не с тобой. И ты, Геннадий, садись. В создавшейся ситуации не хватает только драки.

Ну, она была святая простота, если думала, что разговор с Пельменем может к чему-нибудь привести. Взгляд он, что ли, должен свой изменить и поверить, например, в честность моего отца?

Но может, он и так не верил в то, о чем говорил? Может, ему захотелось просто сделать больно? А мне было очень больно. Я вся сжалась даже, и одна мысль была: как бы не разреветься.

А почему у меня не появилась мысль встать и сказать что-нибудь в защиту собственного отца? Наверное, потому, что за это сразу взялся Громов.

— У Алексея Васильевича есть идеалы, — сказал он, стоя почти спиной к Пельменю. — А у тебя — только зависть. И злость, если гидрия окажется пустой, без золота. Но тебе зачем золото? Чтоб уже не ты завидовал, а тебе завидовали. Алексей Васильевич не золото ищет. Он ищет красоту, восстанавливает древнюю жизнь. Лучшее, от нее. Только тебе этого не понять. Ты как бы хотел? Все, что к вам во двор не вместится, вообще уничтожить… Чтоб уж точно — никому, если не тебе.

Громов прекрасно говорил свою прекрасную речь, лицо Мишки Пельменя все больше становилось похожим на кусок сырого, сероватого теста, а я все сидела у окна, удивляясь собственному оцепенелому молчанию.

Глава XVI

Мы вышли из школы и увидели: со стороны моря все небо быстро затягивают низкие грозовые тучи. Они надвигались одна на другую, и Коса уже была во мгле, а над курганами сверкали и заваливались за край земли беззвучные молнии. Но все равно я решила ехать к бабушке. В пустой дом мне не хотелось, а мама оставалась сегодня на дежурство.

По школьному двору мы шли все отдельно друг от друга и нахохлившись, а рядом с нами и обгоняя нас злобно, тоже как поссорившийся со всеми на свете, шнырял ветер. Он поднимал бумажки и сметал мелкие камешки, а также бело-розово-желтые лепестки каштанов.

«Как странно, — подумала я, — уже отцвели…»

— Ну, ты зеленая, Женька, ну, зеленая, — сказал Генка, догоняя меня и заглядывая в лицо. — Я думал, тебя из класса выносить будут.

— Вперед ногами? — спросила я не так чтоб ласково.

— Давай я тебя провожу. Ты к Евгении Ивановне? — Не спрашивая согласия, он схватил меня за локоть и пошел, загораживая меня от ветра.

Ничего из этого, конечно, не получилось. Ветер бил по ногам злыми струями, смешанными с песком, рвал платье и волосы. На другой стороне улицы пятилась спиною Шура Денисенко, и ветер поднял, поставил над головой веером все ее прямые, тяжёлые, блестящие волосы. Шура размахивала руками, все еще пытаясь, наверное, с помощью Грома вывести формулу справедливости.

А Гром молча, нагнув голову, продирался сквозь ветер, как сквозь заросли, в руках у него было два портфеля. И он тоже шел с наветренной стороны.

Они помахали нам с Генкой и скрылись за углом, и на душе у меня осталась тяжесть: я вроде бы ждала большего от Громова. Чего же? Может быть, я хотела, чтоб он подрался с Пельменем не только на словах? Или пошел с Ларисой, объясняя, в чем она не права? Понемножку мне хотелось и того, и другого, и третьего. Я ждала от Грома решений. Но он скрылся за углом, и к автобусной остановке мы поплелись вдвоем с Генкой.

…Оказывается, никакого дождя на Косе еще не было, но ветер дул так, что по улице валялись оторванные от деревьев довольно большие ветки. А сами деревья, не успевая выпрямиться, стояли, покорно подставив согнутые спины. Как только мы попали в поток ветра, дующего с холмов вдоль улицы, нас почти понесло. Наша цель и задача теперь была: долететь до бабушкиной калитки, не влипнув в чей-нибудь чужой забор.

Возможно, в другое время мне бы это даже понравилось — пустая, начисто подметенная улица, и мы с Генкой то перебегаем на цыпочках, то спинами ложимся на тугую волну, и она почти не прогибается, держит, подталкивает.

— Я этот циклон назову в твою честь — Евгения! — кричал мне Генка, отплевываясь от ветра.

— А именем Вики не подходит?

— А именем Вики не подходит!

Мне показалось, Генка крепче прижал меня к своему боку. В голосе его не слышалось абсолютно никакой печали.

Я подняла глаза. И в лице Генкином, впервые за две недели, печали тоже не наблюдалось. Оно было сосредоточенно, и только.

Мы вошли в дом, когда бабушка забивала молотком последний шпингалет большого окна на веранде. Но стекла все равно звенели и даже выгибались; рамы ерзали, готовые рвануться наружу; вообще весь дом был напряжен и терял силы.

А у него было не очень-то много сил, у бабушкиного дома.

На веранде сидела Марта Ильинична и, как мы скоро поняли, ждала нас.

— Ну как, высекли моего Андрюшу? — спросила она довольно неприветливо. — Отвели душу?

Секунда, вторая, третья, а может, десятая прошла, прежде чем мы с Генкой разом зашевелились, соображая, в чем дело. Всю дорогу мы молчали, но думали оба одинаково о Мишке Садко, по прозвищу Пельмень, и о моем отце. А сейчас даже не могли сказать, а чем, собственно, кончилось обсуждение охановских доблестей?

— Кто-нибудь за него заступился? Нашелся хоть один?

— Я тебе, Марта, два часа говорю: надо было ехать самой, формировать общественное мнение.

— Если бы я не была три года у них классным руководителем, поехала бы. Это я тебе тоже два часа повторяю. А не поехала, потому что уж больно они ревнивые — молодые Классные Дамы, — сказала Марта Ильинична, глядя на бабушку с усмешкой. — Ты же сама должна помнить.

Бабушка ничего не ответила, только побарабанила пальцами по столу, как она всегда делала, когда не одобряла собеседника.

Марта Ильинична на это не обратила внимания и добавила:

— А потом, класс так хотел самостоятельности. У них там в совхозе на меня выработалось что-то вроде идеосинкразии.

— Вздор какой! — Бабушка надулась сердито. — Вздор.

Но Марта смотрела на нас с Генкой в упор, и мы-то все трое понимали: совсем не вздор.

— С Оханом ничего страшного не произошло, — утешила я наконец Марту Ильиничну и шлепнулась на диван, чувствуя, что силы из меня ушли начисто. Может быть, в борьбе с ветром? — С Оханом, кроме сотрясения воздуха, — ничего. А вот на отца Мишка такую бочку покатил…

— На своего? — спросила бабушка, недоверчиво поднимая брови.

— На моего.

— Это еще что за штучки? — В голосе бабушки явно проступили нотки недавнего и свирепого классного руководителя.

— Штучки не новые — насчет золота, будто его нашли у Больших Камней. Будто отец нашел.

— Сплетни! — крикнула Марта Ильинична, и лицо ее отвердело еще больше.

— Разумеется, сплетни. Но в какой мере эти дурацкие сплетни должны волновать порядочного человека? — вздохнула бабушка.

— Я знаю только, в какой — дочь порядочного человека.

— Женька была вся зеленая и дрожала, — сообщил Генка, глядя на бабушку с неодобрением.

Он смирненько сидел в углу, и колени его были выдвинуты чуть ли не на середину комнаты: Генкины размеры не соответствовали бабушкиному «скворешнику». Возможно, именно поэтому бабушка тоже смотрела на Генку с неодобрением и озадаченно. А может, она злилась на то, что разрешила себе перебранку при чужих людях?