Раймон Кено - День святого Жди-не-Жди

• Название: День святого Жди-не-Жди
• Автор: Раймон Кено
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-7516-0379-6

Роман Раймона Кено «День святого Жди-не-жди» повествует о стране, где царят странные обычаи и ритуалы, а ее окаменевший правитель стоит в виде статуи перед мэрией. Это миф с легендарными героями и не менее легендарными событиями и одновременно — это комический очерк о колониальном туризме, язвительная критика этнографических стереотипов и отстраненный взгляд на абсурдность «цивилизованного» общества.

Роман впервые выходит на русском языке.

---

Да и как они вообще могут внять человеческому зову, если постоянный предмет их забот определяется прежде всего внечеловечностью? Зелень — внечеловечна. Даже если в ней находятся сумеречные и сезонные крупицы разума, частицы усердные и жалкие, слепые как сок, несчастные озарения цветной капусты, скудные причуды картофельных клубней, то как они должны страдать от этого падения на самое дно призрачного бытия! А какое томительное вознесение они должны совершить! И я страдаю вместе с ними от приземленной тяжести деревенского суржествования.

Город, мой Город, как мне плохо без твоих волнений, порывов, колебаний, удовольствий и огней, твоего одиночества и твоей прозорливости! Ах, скорее бы это лето скончалось в тисках жатвы и я смог бы вернуться в лабиринт, где теряются лишь скучщества, лишенные разума. Город. Мы будем там к Празднику. В этом году приедет небывалое количество туристов. Многие останутся на всю зиму: ведь в нашем Родимом Городе все время стоит хорошая погода. Некоторые даже его выбрали местом постоянного проживания. Их присутствие позволило открыть кинематограф, говорящий на чужеземном языке, а также несколько магазинов, где продаются предметы роскоши или, по крайней мере, наряды, о назначении которых наши женщины до сих пор даже не догадывались.

Отвращение моего старшего брата к чужеземному языку какое-то время мотивировало запрет на просмотры подобного рода. Но, обольщенный знатными лицами, которых подкупали торговцы движущимися картинками, он уступил.

Так мы получили возможность смотреть фильмы на чужеземном языке. Я довольно быстро нашел в них идеальное развлечение и приемлемое времяпрепровождение. Если мы не способны спокойно принять слив длительности, если мы брыкаемся и захлебываемся посреди ее течения, подобно начинающим пловцам, теряющим под ногами землю, то где еще я мог обрести невозмутимость перед бесполезностью времени, как не в этих залах (вскоре их будет несколько), сопрягающих тень и свет, всегда узнаваемый образ и загадочный язык? Замешанный в тесто принятых условностей, я наконец-то обрел способность очаровываться.

Появляющихся на экране женщин вскоре стали сравнивать со звездами, такими же невероятно далекими, такими же лучезарнообразными, такими же внешне незапятнанными и пребывающими на вершине своей красоты. И довольно быстро было отмечено, что многие молодые люди нашего Города влюбились в самых известных звезд, признавая, правда, очевидную абсурдность своего желания и безумие подобного выбора. Впрочем, вскоре обнаружилось, что безнадежной страстью были охвачены не только юноши, но выборочно зрелые мужи и поголовно все старцы.

Некоторые туристы вздумали защищать нравственность нашего Родимого Города от новшеств, которыми они забавлялись в собственных городах и которые они сами же или им подобные сюда завезли. Они подначили некоторых родимогородцев — среди них отмечу Лё Бестолкуя, который чуть не стал моим тестем, и торговца целлофаном Мазьё — основать Лигу друзей Весенника[101] (подразумевалось допускать просмотры лишь по праздничным дням); но поскольку мой брат отказался покровительствовать подобной конгрегации, а здравомыслящие родимогородцы сочли ее деятельность опасной для коммерческого и туристического развития Родимого Города, Лига, которая предлагала бороться не только против очаровательных картинок кинематографа, но и против других, не менее ошеломляющих картинок, не замедлила распасться и исчезнуть. Относительно второго пункта программы противники новшеств были осмеяны, но я, оспаривая опасность явления, все же соглашался с его неуместностью.

Как-то я прогуливался по Ликерной, одной из самых шикарных и посещаемых туристами улиц Родимого Города. Фланировал, не подозревая об ожидающем меня потрясении. Шествовал спокойно и не ощущал ничего, кроме любопытства, даже не предполагая, что сейчас передо мной откроется неведомый мир. Я шагал, не предвосхищая, а завеса уже была готова сорваться. Непредвиденное поджидало меня без предупреждения. Я не сумел признать свою судьбу в новом обличье. Я проходил мимо лавки импортера Мандаса и бросил на нее всего один взгляд. На витрине было выставлено последнее новшество из раздела женского раздевания. Я не осмелился рассмотреть и удалился, шатаясь от сердечного биения. Я почувствовал, как сладострастно пересохло у меня в горле, а все влажные зачинающие элементы моего тела устремились к сперматическим каналам. Моя душа запнулась, глаза захмелели от только что выпитых образов, руки задрожали от сдерживаемого внутри порыва. Всего меня сотрясали удары, наносимые новой реальностью. Я улыбался, как блаженный, и шептал: «Ох, ох, ох, ох!»

Я вновь искал и находил недавнее волнение, два чувства перемешивались, и сначала мне не удавалось ни установить связь, соединяющую два потока, ни даже думать об этом. Отныне моим тайным исследованиям предлагались две темы, обе затрагивающие женщину и тем не менее отстраненные от нее, обе отстраненные от природы и обусловленные человеческим изобретением. Должен сказать, что именно тогда я и влюбился в Алису Фэй[102].

Увидев ее впервые, я на нее даже не обратил внимания; фильм был хороший, но сама она — незначительна. И лишь позднее я вспомнил об этой картине и признал оживительницу картинок, открыв, таким образом, спокойную, первую и безмолвную склонность; я обнаружил еще не познанное стечение, обнажил исток целой реки, которая не имеет ничего общего с малоперспективным ручьем.

Увидев ее во второй раз, я уже смотрел только на нее. В этом фильме у нее второстепенная роль, но я предпочитаю ее. Она поет, и от ее голоса мое сердце сжимается. С каждым ее появлением я все лучше узнаю ее тело, лицо, взгляд; в промежутках между появлениями расстилается ночь. Я восхищаюсь не только ее ногами (она совсем их не прячет), бедрами (они угадываются под платьем), озаренным химической кровью ртом и блестящими от глицерина глазами; мне симпатична ее роль, а за этой ролью, за этим притворством, и она сама. Так, когда в конце фильма образ ее героини искажается (мужчина, которого она любит, предпочитает ей какую-то миллиардершу, и она соглашается дать номер телефона любимого гнусному миллиардеру, отцу своей соперницы), я возмущаюсь. Такие вещи я воспринимаю всерьез. Я нахожу это соглашение унизительным. Каждый разя ухожу до финальной сцены; и в течение всей недели, каждый вечер меня волнуют голос этой женщины и короткая юбка из блестящей черной ткани, ее пение и эта упругая, вибрирующая полусфера, что слегка вздрагивает равноразделенная глубокой и уверенной чертой меридиана; ее хриплый патетический голос, поющий веселые или грустные песни, меня волнует так же, как и ее кожа, мелькающая чрез разрез продольный юбки черной и блестящей, о коей выше я уже повествовал. Этот фильм я мог бы смотреть бесконечно[103].

Но неделя заканчивается слишком рано, хотя каждый день, разбухший от ожидания, кажется мне полнотой, которая Не может исчерпаться. В последний вечер я даже остался досмотреть финальную сцену, чтобы еще раз увидеть ту, что должна была исчезнуть. А потом я провалился в ночь, но в ночь иную. В то время Алиса Фэй была совсем неизвестна, однако я ничуть не сомневался, что позднее ее слава навяжет Родимому Городу новые кинематографические появления. Так оно и произошло, но мне и не требовалось так долго ждать. Вечерами, после окончания сеанса, она мне являлась, возрождаясь из мрака, и вновь меня очаровывала.

Однажды я провалился в ночь, но в ночь иную, скользкую и намыленную к иному мраку. Меня не влекло домой, и я наугад забродил по нашим редким улицам. Запутавшись в сухой тьме, исколовшей мне всю грудь, я уже собирался прекратить бесцельные блуждания, как вдруг вспомнил, что на следующий день должны были открыть новый зал, второй кинотеатр на чужеземном языке. Я тут же решил (чтобы поставить себе цель) пройти мимо; улица была пустынна. Фонарь освещал строение сбоку, и уже издали, насколько не хватало зрения, я понял, что именно означал этот свет; у меня затряслись ноги, сжалось горло и округлились глаза. В тот вечер вывесили первые афиши предстоящего зрелища, и эти афиши — теперь я был в этом уверен, я был в этом убежден, застыв под фонарем неподвижно и изумленно, — эти афиши представляли Алису Фэй в облегающем трико из черного шелка с вышитой бабочкой на левом бедре. За Алисой Фэй пылал какой-то город[104]. Так мне явилось очертание ее ног. Наша близость становилась безмерной. Я отклеил ее формы от бумаги, дабы они зафиксировались во мне. Я ее пожирал. Я сорвал эту красоту, уже и так освобожденную от реального присутствия, дабы ею возбудиться, насытиться и поглотиться.

От нее исходил образ нематериальный, множественный, вневременной, не плотский, не низменно живой, и этот образ находился передо мной, образ, невольно отданный моему бессилию: вот в чем заключалась ее роль. Отделив ее от афиши, дабы превратить в образ образа, я воссоздал реальность для себя одного, не ту реальность, что наполняет деревню тупой простотой, а неосязаемую реальность, которую дистиллирует город.