Раймон Кено - День святого Жди-не-Жди

• Название: День святого Жди-не-Жди
• Автор: Раймон Кено
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-7516-0379-6

Роман Раймона Кено «День святого Жди-не-жди» повествует о стране, где царят странные обычаи и ритуалы, а ее окаменевший правитель стоит в виде статуи перед мэрией. Это миф с легендарными героями и не менее легендарными событиями и одновременно — это комический очерк о колониальном туризме, язвительная критика этнографических стереотипов и отстраненный взгляд на абсурдность «цивилизованного» общества.

Роман впервые выходит на русском языке.

---

И, спустившись на праздник, вернулась ночью,

И оставила позади себя город, что долго не мог уняться, пока не уснул,

И вернулась, ведя за собою мужчину сраженного и судьбой сокрушенного,

Сына родного, могучего и знаменитого мэра Родимого Города,

И просто отца моего.

И осталась на ферме жить в одиночестве и оплоте жестокости застарелой,

Он же дальше бежал, к пристанищам вышним.

И луч солнечный разжижал пирамиду навоза, что высилась посреди двора[63],

И бабка дремала, слюнявя зубы.

Одурев от фифрыловки праздной, тупо разглядывала одного из сынов от сына единственного своего.

Меж нами ни слова, ни знака, и ни признанья,

Мимо нее проходя, обыскал хлев и дом.

И прародительница причитала, причитая, пуская слюну, слюну пускала она.

Но не было времени у меня смеяться над старческой яростью живостенья.

Отец бежал дальше, к пристанищам вышним.

Захватил я с собою воду и пищу, ибо знал протяженность пути,

И ушел, не простившись со старостью злобной надзирательницы разоблаченной.

После фермы дорога тянулась вдоль пастбищ,

А потом истончалась в тропу, что к мельнице подводила,

У которой коровня и козы, хранимые овчаром,

Щипали чахлые скудные травы, что наклонная эта земля рождала.

Еще ранее до зари бугрямый пастух угадал во тьме

Тень густую, что расторопно к мельнице продвигалась,

Угадал в ней того, кто раболепными горожанами правит,

И разрушает богатства свои, дабы потешить их вялые очи.

Не великий ли то Набонид, с автоматом под мышкой, шел пострелять хищных птиц?

И бугрямец отводит глаза и вновь сторожит худосочное стадо.

Пополудни в третьем часу дошел я до мельничной башни, которую все полагали заброшенной быть.

Оказалась открытой дверь и ничего никого, дабы вход преградить.

И я крикнул: «Ты здесь, о отец», но поднялся, не дожидаясь ответа.

В окрестностях этой башни, которую все полагали заброшенной быть, я раньше бродил одиноко,

И чувствовал, там пульсирует жизнь, жизнь-загадка, жизнь-тайна,

И Сахул обнаружил со мной эту жизнь, жизнь-загадку, жизнь-тайну,

И замкнутый рот бугрямца и скрытные посещения пращурной самки.

И вот я проник в этой башню, где прятали жизнь, жизнь-загадку, жизнь-тайну,

Ту самую жизнь, к которой Поль имя сумел приложить,

Я проник в эту башню, которую окружил терпеньем его.

И, поднявшись наверх по лестнице винтовой, дверь обнаружил,

И в берлогу вошел, но отступил, вонью отброшенный, я.

На полу догнивала еда, и ели протухшее мясо черви,

Вытекали из мусорной кучи струи жидкости густоватой, а в углу плесневела лужа,

Пожирали подстилку из черной соломы гниды, и танцевали на испражнениях мыши,

И не могло сквозь трещины в стенах солнце пробиться в приют сей отхожий,

А в лоне долины город бесстыдный сжимал между лядвей усохшее вади[64].

Здесь теченье вещей исчерпалось, течение времени для одной человеческой жизни.

И, плененная у горизонтов горних, жила она здесь, сестра незнакомая,

В отдаленье от города, вдалеке от жизни его, вдали от пастбищ и стад,

У хребтов расщепленных, у знойных вершин, раздирающих небо.

Но отец, убегая дальше к пристанищам вышним,

Но отец, удаляясь с жизнью своей к терпким иссушенным скалам,

К Великому Минералу, где по склону стекает вода из Окаменяющего Истока,

Но отец уходил все дальше и дальше от Родимого Города, который отныне знать его не желал,

И в погоне за ним мой упреждающий взор, упорство его и истина наша.

Пьер, дорогой своей следуя, должен пройти мимо дома другого в преддверии Гор,

Поклониться паре калек, двум закрученным и заключенным, двум источенным и исключенным,

Нежелательным приживальцам и страхолетинам старым, стражникам сушлым, но без сетей, Высылаемой швали, шалопутам и шаромыкам, лишемерным шакалам, шавкам шамкающим и шелудивым

Двум изгнанникам, паралитику и слепцу, Никодему и Никомеду.

Приезжают сюда раз в неделю торговцы и от дверей оставляют в миле

Для стухществований этих усохших пищу в достаточной мере,

А затем убегают, чтоб возвратиться в город поспешно и получить ганелонов горсть за мизерный провиант,

Счет, оформленный по образцу, как должно представив Мэру Родимого Города,

Моему отцу. И еще отцу того, кто подходит к хижине двух ущербных Нико.

Никодем с Никомедом по саду гуляют, один забравшись на плечи к другому,

И когда на плечах восседает слепец, не так далеко они могут уйти,

Однако сие в рутину разнообразие вносит и иногда небольшим развлеченьем служит.

Так на следующий день после Жди-не-Жди, чьи утехи всякого рода

Не смогли калеки вкусить по причине двойного их остракизма, гуляли они, исходя из басни[65],

Пребывая спокойно: паралитик внизу, а слепец наверху.

И как только поняли, кто посетить их решился,

Языками задвигали хором в своих одубленных ртах:

«И куда же идешь ты, жизнь которого мы в Чужеземных краях полагали?

И зачем же идешь ты в Знойные Горы, не покидавший ни разу города, что внизу,

Исключая отъезд в Чужеземье для изученья наречья его?

И зачем ты бредешь по этим дорогам? Лишь брат твой проходит порой и одиночество наше тревожит.

Ты ошибся, Пьер Набонид, ибо, сюда забредя, ты спутал свои шаги.

Не для жителей города, что внизу, Знойные эти Холмы,

Здесь и воздух не тот, что киснет на площадях и бульварах.

Ты ошибся, Пьер Набонид, не твой это путь».

Но сказал Никодем, что, возможно, у заблудшего есть причины.

«Я пришел в эти горы, не потому что люблю, — сказал Пьер, —

Я пришел к вам не потому, что меня привели мечтанья,

Не для того я здесь, чтобы время зря провести, не зная, чем бы заняться в городе, что внизу.

Я иду в эти горы, чтобы — горло мое раздирает крик — чтобы убить».

«Но отсутствует дичь средь сакральных камней, что ощущают наше увечье», — сказал Никомед.

«Кто ж тогда убегает в горы?» — «Мой отец, Набонид Великий».

«Почему он бежит, этот сильный и властный муж, ведь он правит городом, что внизу, ведь он управляет Родимым Градом?»

«Он думает, что бежит от брата, но воистину он бежит от меня».

«Почему он бежит от тебя?» — «Потому что смерти боится».

«Почему он смерти боится?» — «Потому что умрет непременно, и хочу того я».

«Неужто хмель праздника так тебя опьянил?» «Он умрет, ибо здесь моя Истина восторжествует».

«Что за Истина у тебя?» — спросили близняшки-калеки.

«Существует Жизнь Мрака, а с нею Жизнь Света, Жизнь Покоя а также Тревоги,

А еще жизнь Былого, а еще жизнь Грядущего, жизнь Эмбриона, Жизнь Человека, жизнь Океана, и Воздуха жизнь,

Солнца жестокого жизнь, Воды ниспадающей жизнь».

«А для нас, не знающих Жизни, речи твои — загадка,

Но ведь смысл обретают слова, обагренные кровью!»

И на этом Пьер распрощался, благодаря за радушный прием горячо.

Пополудни к часу шестому я проник в горловину ущелья Предков.

Там утесы хранили вид старцев, их головы мох украшал.

И достигло солнце своей абсолютной власти, и камень дрожал, как в лихорадке плоть,

И поднялся ветер, на склоне вершины дремавший.

Заметался в ущелье, словно несметное войско,

Неотъемлемый груз невидимой конницы горной,

И дыханье его кожу с рук и лица сдирало и как кости скалы глодало.

И я шел чрез ущелье Предков, щель первых ворот[66] Великого Минерала.

Той дорогой не мог не пройти отец, однако не видел я ничего, что могло бы служить подтвержденьем,

До часа восьмого.

Продолжал я идти, с ветром сражаясь, воющим в горной гортани

И с камнями сражаясь, с солнцем сражаясь, со зноем сражаясь.

И лишь к часу восьмому заметил я влажные пятна, что у подножья скалы расходились ручьями.

Ветер знойный уже иссушил эту лужу, в тень ее превратив.

И я понял тогда, что шел верным путем отец, ибо на этом привале мочился

И теперь, задыхаясь, стремился Истока достичь, ибо не было здесь другого пути.

И я знал это, ибо давно эти горы избрал местом своих открытий.

Был уверен в пути своем я, и за шаг свой спокоен, и, почувствовав голод, остановился,

И отведал хлеба, и сыра, и фруктов, красным вином запивая.

«Поль Набонид, ты слышишь меня? Вот я здесь на тропе,

На пути, что скоро меня приведет пред родительский лик,

Пред лик отца моего, которого мы смутили,

И который скрывал эту жизнь, о которой мы знать желали.

Но его мы раскрыли и разгадали,

И теперь я без ненависти догоняю, по знойной горе восходя,

Догоняю того, кого мы без злобы низвергли. И бежит наш отец! Он бежит через горы, за собой увлекая жизнь, что в тайне от нас держал,