Александр Дюма - Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)

• Название: Черный тюльпан. Учитель фехтования (сборник)
• Автор: Александр Дюма
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2012
• ISBN: 978-966-14-4570-2, 978-966-14-3966-4, 978-5-9910-2163-0, 978-966-14-1318-3, 978-5-9910-1598-1, 978-966-14-4571-9, 978-966-14-4573-3, 978-966-14-4574-0, 978-966-14-4572-6

«20 августа 1672 года город Гаага, столица Семи Соединенных провинций, такой оживленный, светлый и кокетливый, будто в нем что ни день – праздник, город с его тенистым парком, с высокими деревьями, склоненными над готическими зданиями, с широкими каналами, в чьем зеркале отражаются колокольни почти экзотического стиля, был до отказа запружен народом. Все улицы, будто вены, раздувшиеся от прилива крови, заполнили пестрые людские потоки – горожане, кто с ножом за поясом, кто с мушкетом на плече, а кто и просто с дубиной, задыхающиеся, возбужденные, – стекались к тюрьме Бюйтенхофа, страшному строению, зарешеченные окна которого и поныне являют собою примечательное зрелище. В ее стенах томился брат бывшего великого пенсионария Голландии, Корнелис де Витт, взятый под стражу за покушение на убийство по доносу врача-хирурга Тикелара…»

---

Вслед за шумом, который, падая, произвел Грифиус, он громко застонал, и тотчас на лестнице послышались быстрые шаги. Корнелис тихонько вскрикнул. В ответ эхом прозвучал крик девушки.

Прекрасная фрисландка, отозвавшаяся на голос Корнелиса, увидев на полу своего отца и склонившегося над ним узника, поначалу решила, что Грифиус, чья грубость была ей известна, пал вследствие драки с узником.

Корнелис сообразил, что за подозрение зародилось у девушки.

Но и она, с первого взгляда поняв истину и устыдившись того, что могла такое предположить, подняла на молодого человека прекрасные влажные глаза и произнесла:

– Простите и спасибо, сударь. Простите за то, что я сейчас подумала, и спасибо за то, что вы делаете.

Корнелис покраснел:

– Помогая ближнему, я делаю только то, чего требует мой долг христианина.

– Да, и, помогая ему вечером, вы забываете брань, которой он осыпал вас утром. Это больше чем гуманность, сударь, и больше чем христианский долг.

Корнелис поднял глаза на это прекрасное дитя, дивясь, что слышит из уст простой девушки такую благородную речь.

Однако выразить свое удивление он не успел. Грифиус, очнувшись от обморока, открыл глаза, и, как только жизнь вернулась к нему, вместе с ней возвратилась и его обычная грубость.

– Вот как! – заворчал он. – Спешишь принести узнику поесть, второпях оскальзываешься, падаешь, ломаешь себе руку, а тебя так и оставляют валяться на полу, никому и дела нет.

– Замолчите, отец, – перебила Роза. – Вы несправедливы к этому молодому господину. Я застала его, когда он оказывал вам помощь.

– Он? – с сомнением буркнул Грифиус.

– Это настолько же верно, сударь, как то, что я готов вас и еще подлечить.

– Да ну? – хмыкнул тюремщик. – Вы что, врач?

– Такова моя первая специальность, – отвечал узник.

– Стало быть, вы и руку мне можете вправить?

– Несомненно.

– И что вам для этого потребуется, ну-ка?

– Два деревянных клинышка и ткань для бинта.

– Слышишь, Роза? – обрадовался Грифиус. – Заключенный вправит мне руку, значит, незачем тратиться на доктора. Помоги-ка встать, а то я весь будто свинцом налит.

Роза подставила плечо, он обхватил ее здоровой рукой за шею и, хоть не без труда, поднялся на ноги, а Корнелис в это время пододвинул кресло, чтобы избавить пострадавшего от необходимости сделать два лишних шага.

Плюхнувшись в кресло, Грифиус обернулся к дочери:

– Ну? До тебя не дошло? – пробурчал он. – Сбегай и принеси, что требуется.

Девушка вышла и тут же вернулась с парой заклепок для бочонка и длинным мотком ткани. Корнелис тем временем успел снять с тюремщика куртку и закатать ему рукав.

– Это именно то, что вам нужно, сударь? – спросила Роза.

– Да, мадемуазель, – кивнул Корнелис, бросив взгляд на принесенные предметы, – да, это подойдет. Теперь подвиньте сюда стол, я пока подержу руку вашего отца.

Роза придвинула стол. Корнелис опустил на него сломанную руку так, чтобы она лежала ровно, с отменной ловкостью соединил концы обломанных костей, приладил деревяшку и туго намотал бинт.

Когда он закалывал последнюю булавку, тюремщик снова потерял сознание.

– Принесите уксуса, мадемуазель, – сказал Корнелис. – Потрем ему виски, и он очнется.

Но вместо того, чтобы исполнить это предписание, Роза вгляделась в лицо родителя, убедилась, что он вправду без чувств, и шагнула к Корнелису:

– Услуга за услугу, сударь!

– Что вы хотите этим сказать, мое прелестное дитя? – изумился Корнелис.

– Я хочу сказать, что судья, который завтра будет допрашивать вас, сегодня заходил, спрашивал, в какой вы камере. Когда ему сказали, что в той же, где был Корнелис де Витт, он засмеялся так зловеще, что я поняла: вам не стоит ждать добра.

– Но что они могут мне сделать? – Корнелис пожал плечами.

– Посмотрите туда. Видите виселицу?

– Но я же ни в чем не виноват!

– А те, что висят там, растерзанные, искромсанные, разве были виноваты?

– Ваша правда, – пробормотал Корнелис, мрачнея.

– К тому же, – продолжала Роза, – общественное мнение хочет, чтобы вы были виновны. Но в конце концов, виновны вы или нет, судебный процесс начнется завтра. Послезавтра вас приговорят. Времена сейчас такие: эти дела вершатся быстро.

– Так какой же вывод, мадемуазель, вы делаете из этого?

– Очень простой. Я здесь одна, я слаба, мой отец в обмороке, пес в наморднике, следовательно, ничто не мешает вам бежать. Спасайтесь же! Вот и весь мой вывод.

– Что вы такое говорите?

– Я говорю, что мне, увы, не удалось спасти ни господина Корнелиса, ни господина Яна, но вас я хочу спасти. Только действуйте быстро, смотрите, у моего отца уже выровнялось дыхание, он, чего доброго, через минуту глаза откроет, тогда будет поздно. Вы колеблетесь?

Действительно, Корнелис не двигался с места и, глядя на Розу во все глаза, казалось, не слышал ее слов.

– Вы что, не понимаете? – нетерпеливо прикрикнула девушка.

– Да нет, я понимаю, – пробормотал Корнелис, – но…

– Но?

– Я отказываюсь. Ведь тогда обвинят вас.

– Что с того? – отмахнулась Роза, краснея.

– Спасибо, дитя мое, – решительно сказал Корнелис. – Но я остаюсь.

– Остаетесь? Боже мой, Боже мой! Да как вы не понимаете? Они вас приговорят… приговорят к смерти, казнят на эшафоте или, может быть, убьют, растерзают на куски, как убили и растерзали господина Яна и господина Корнелиса! Во имя неба, не беспокойтесь обо мне, бегите из этой камеры! Берегитесь, она приносит де Виттам несчастье!

– Эге! – крикнул тюремщик, приходя в себя. – Кто здесь толкует об этих прохвостах, этих жалких мерзавцах, этих негодяях де Виттах?

– Не возбуждайтесь так, старина, – с кроткой усмешкой посоветовал ему Корнелис. – При переломах ничего нет вреднее, чем такое кипение в крови.

А Розе он шепнул чуть слышно:

– Дитя мое, я невиновен. Я буду ждать судей с безмятежным спокойствием невинности.

– Молчите! – оборвала его девушка.

– Молчать? Почему?

– А то отец заподозрит, что мы с вами разговаривали.

– И что за беда?

– Он же мне больше не позволит сюда приходить! – прошептала девушка.

Это наивное признание вызвало у Корнелиса улыбку: ему почудилось, будто во мраке его злоключений мелькнул маленький лучик счастья.

– Ну, что вы там бормочете оба? – рявкнул Грифиус, вставая и поддерживая свою пострадавшую правую руку левой.

– Ничего, – отвечала Роза. – Господин мне объяснял, какой режим вам нужно соблюдать.

– Режим? Режим, который предписывается мне? У вас, моя красавица, тоже есть такой, и соблюдать его придется!

– О чем вы, отец?

– Не входить в камеры заключенных или, уж раз вошли, выметаться оттуда как можно быстрее. Так что марш вперед, да пошевеливайтесь! Я иду за вами.

Роза и Корнелис переглянулись.

Ее глаза говорили:

– Ну, вот! Сами видите.

Взгляд узника означал:

– Да будет так, как угодно Господу!

XI. Завещание Корнелиса ван Берле

Роза не ошиблась. На следующий день в Бюйтенхоф пожаловали судьи, чтобы допросить Корнелиса ван Берле. Впрочем, допрос не затянулся: в ходе его было установлено, что Корнелис хранил у себя роковую переписку де Виттов с Францией.

Он этого не отрицал.

В глазах судей несколько сомнительным выглядело только то, что эти бумаги ему вручил его крестный, Корнелис де Витт.

Но поскольку с тех пор, как обоих мучеников не стало, Корнелису ван Берле уже незачем было никого оберегать, он не только не отрицал, что Корнелис лично доверил ему письма, но и рассказал, как именно это произошло, когда и при каких обстоятельствах.

Это признание изобличало крестника в причастности к преступлениям крестного. Соучастие Корнелиса становилось очевидным.

Корнелис этим признанием не ограничился: он поведал без утайки всю правду о своих склонностях, привычках, круге общения. Рассказал о своем равнодушии к политике, любви к ученым занятиям, к искусству, к знаниям и цветам. Объяснил, что с того дня, когда Корнелис посетил Дордрехт и вручил ему на хранение пачку бумаг, хранитель к ней не притрагивался, даже не вспоминал о ней.

Тут ему поставили на вид, что это никак не может быть правдой, коль скоро бумаги лежали в том самом шкафу, куда он ежедневно заглядывал.

Корнелис ответил, что так и было, но тот ящик он выдвигал исключительно затем, чтобы проверить на глаз и на ощупь, не отсырели ли луковицы и не начинают ли они прорастать.

Ему указали, что такое мнимое безразличие к этой пачке не имеет разумного подтверждения, ведь немыслимо, чтобы он, принимая на хранение документы подобной важности, не знал их подлинного значения.

На это он возразил, что Корнелис слишком любил своего крестника и, главное, был слишком мудрым человеком, чтобы обременять его сообщением о содержании этих бумаг, ведь подобное признание, по сути бесполезное, сулило хранителю только мучительные тревоги. Однако если бы господин де Витт рассуждал подобным образом, – заметили ему, – он бы на случай катастрофы присовокупил к пакету свидетельство, подтверждающее, что его крестник абсолютно непричастен к этой корреспонденции, или, когда сам попал под суд, написал бы ему письмо, которое могло бы послужить его оправданием.