Лев Троцкий - Дневники и письма

• Название: Дневники и письма
• Автор: Лев Троцкий
• Жанр: История

---

никак служить не могущего". Сначала предложение "ответственной" работы; через день обвинение в государственном преступлении -- с объяснением большинству товарищей, что за "срыв кол-договорной кампании", и, наконец, в пути уже все узнают новую причину -- связь с иностранной буржуазией". Как жалко запутались, заврались эти с позволения сказать политики. "Да, изолгались вконец", -- говорит Л. Д.

Комендант докладывает, что у него есть телеграмма-распоряжение везти непосредственно на Пишпек (Фрунзе) -- Алма-Ата. "Ташкент" отменен. Сам он в Арыси сдает начальство другому (Аустрину) и просит дать ему записку насчет неимения к нему претензий. Л. Д. дает ему "удостоверение"100.

Из Кзыл-Орды в вагоне с нами едет уполномоченный ГПУ по Средней Азии -Вольский. Он просит разрешения зайти, дать интересующие нас сведения о дороге и Алма-Ате. "Что ж, пускай заходит" . . . Появляется небольшой, жирный человек. На все вопросы он отвечает крайне туманно -- ничего толком не знает. Просто зашел, что называется, "поглазеть".

Обедаем в купе (я уже не хожу в ресторан-вагон -- противны спутники). Настроение бодрое, Л. Д. много шутит, да и я понемногу стараюсь. Н. И. гораздо лучше -- она ведь выехала совсем больная и первые дни очень плохо себя чувствовала.

Поезд наш из-за заносов опаздывает часов на восемнадцать. Поэтому в Арысь прибываем не 21-го, как следовало бы по расписанию, а 22-го. Поезда (ташкентского), на который мы должны пересесть и ехать до Фрунзе, приходится ожидать почти сутки (21 час). В Арыси же маленькое разнообразие в лицах. Сменяется конвой, "наши" едут в Ташкент, оттуда им прибыла смена. Общий облик, как и число, прежнее (конвоиров 12).

Ехать мы должны в девять часов вечера, а в час - два ночи с опозданием приходит московский поезд с нашими вещами. Гепе-уры по этому поводу дают телеграмму в Ташкент и получают разрешение задержать ташкентский на Пишпек, на сколько потребуется. Вообще говоря, чудовищный произвол. Ночью принимаю вещи, все, кроме моих двух чемоданов101; их, очевидно, второпях забыли. Еду без вещей уж окончательно -- невесело.

7-й день. 23 января.

От Арыси ландшафт меняется. Теперь степь лишь с одной стороны, а с другой горы. Дорога идет крутыми подъемами (местами идем двойной тягой), спусками. Встречаются туннели. На станциях преобладает азиатское население; смуглые, рослые, в красочной одежде. При молитве становятся на колени, -подкладывая коврики, -- и монотонным голосом нараспев читают . . .

8-й день. 24 января.

Утром прибываем на конечную станцию железной дороги -

Пишпек (Фрунзе). Отсюда нам остается еще около трехсот верст. Ожидаем телеграмму от наших из Москвы. Сообщают, что нет. (Мы с пути дали адрес до востребования -- Фрунзе). Следовательно, телеграмму нашу не послали -другого объяснения нет.

Часа в три к вагону подъезжает грузовик. На нем мы должны ехать до перевала Курдай. Легкие вещи идут с нами, тяжелые -- следом гужевым транспортом. К вечеру без особых приключений, если не считать вытаскивание грузовика из снега, доезжаем до почтовой станции у перевала. Л. Д. с утра "температурит", 37,3--но ехать надо. Дальше, через перевал мы должны ехать на лошадях, верст 30. Располагаемся до отъезда на почтовой станции. Хозяйка -- женщина лет 35, казачка. Об этом она говорит с гордостью; не говоря о "татарах", крестьяне (русские): "Это что . . . Мы раньше в люди выходили, дочери в гимназию, сыновья в юнкерское шли" . . . Вздыхает. Казаки здесь революцией и гражданской войной разорены. (Они шли с белыми). Но как быстро приспособились. Хозяйничают, родственники все служат, дочь работает в кооперативе, -- комсомолка. "У них, небось, батраки есть,-- говорит Л. Д., -- которые о комсомоле и мечтать не смеют".

Гепеуры в соседней комнате торгуются с возчиками. Тех семь хозяев на девять лошадей, никак не могут поделиться . . . Ждем. Постепенно укладываемся, Л. Д. исключительно старательно, аккуратно упаковывает чемодан с провизией. Каждый стакан обкладывает бумагой -- "чтоб в дороге не стукнулись и разбились". Учит тепло одеваться, главным образом напирает на обувь. Н. И. читает целую лекцию с опытно-показательными примерами: о стряхивании снега с коленок и пр. Вечером так и не уехали. Не сторговались. Сейчас за дверью другой возчик, киргиз, уговаривает; "Сударь сударевич, -слышу я, -- разный бывает лошадь, -- мой тысячу рублей стоит". Все-таки не убедил. Едем завтра, в три часа утра. Н. И., которая отвыкла от покупок, не знает цен, за все платит слишком много. Я, указывая на это, предупреждаю, что этак мы можем преждевременно обанкротиться. Л. Д., шутя, предлагает над Н.И. назначить опеку, как над разорившимся помещиком. Вообще надо сказать, что они оба, особенно Л. Д., превосходно приспособились к новым условиям. Ложимся вздремнуть; за стенкой все говорят. Гепеуры похожи на хозяйку в одном отношении--одинаково, если не хуже, презрительно говорят о киргизах: "татары", "азиаты". И каким тоном!

9-й день. 25 января.

Наконец после трехчасового ожидания выезжаем. Уже шесть утра. Едем в телегах, сани здесь не применяются: сегодня мороз, снег, завтра -- тает. Укутаны мы основательно. Старшие мои имеют презабавный вид; в телегах, на сене, в солдатских тулупах и валенках. Видны одни носы. В телегу прямо валят, т. к. в такой одежде почти невозможно двигаться. О своем виде сказать ничего не могу. Темно. Мороз градусов 10--12, сильный ветер усиливает

впечатление от мороза. Едем со скоростью пяти верст в час . . . Переезжаем невысокие горы -- перевал Курдай; ничто по сравнению с Кавказом, например. Время от времени встречаем караван-сараи, здесь укрываются путники, застигнутые бураном. Возчик с опаской говорит: "Не было бы только бурана"; они здесь очень часто бывают.

Переехав перевал, около часу отдыхаем -- отогреваемся. Затем пересаживаемся на легковую машину, уже до Алма-Аты, без пересадки. С нами едет новый комендант и алма-атинский гепеур. Остальные на грузовике с вещами, следом. Едем по дороге, порой покрытой даже глубоким снегом. Смелый и необыкновенно ловкий шофер на машине АМО по этой трудной дороге гонит, что называется, вовсю. Он из броневиков -- там, говорит, поле зрения меньше было, труднее приходилось . . ,102

Из писем Н. И. Седовой-Троцкой103 Саре Якобс-Вебер104

Знаете, месяца за два, за три до нашей высылки в Алма-Ату (давно это было) происходили частые и бурные заседания Политбюро. Близкие товарищи и друзья собирались у нас на квартире в ожидании окончания заседания ПБ и возвращения Л. Д. с Пятаковым, чтобы узнать о происходящем. Помню одно такое заседание. Ждали мы их возвращения с нетерпением. Заседание затянулось. Первый пришел Пятаков, ждем, что он скажет. Он молчит, бледный, уши горят. Очень взволнован. Встает, наливает себе стакан воды, потом второй, выпивает. Вытирает платком пот со лба и говорит; "Ну, знаете, на фронте бывал, а такого не видел!" В это время входит Л. Д. Он [Пятаков] обращается к нему и говорит: "Ну зачем вы ему (Сталину) это сказали?! Ведь он вам этого не забудет, ни вам, ни вашим детям, ни вашим внукам!". Тогда это казалось таким далеким в отношении детей, особенно внуков. И никто, конечно, ни на минуту не сомневался в том, что надо было это сказать, и правильность, испугавшая Пятакова, слов Л. Д. подтвердилась. Но и слова Пятакова начинают подтверждаться: сын недалеко и от внука.

4 июня 1935 г.

Помню, как обвинял его Пятаков, когда на заседании П[олит] б[юро] Л. Д. [Троцкий] назвал Сталина "могильщиком партии и революции". После заседания, у нас в столовой (в Кремле), где ждали конца заседания друзья наши, П[ятаков] сказал Л. Д.: "Кто вас тянул за язык, ведь он (Ст[алин]) не забудет вам этого, ни вашим детям, ни внукам". Л. Д. ничего не ответил. Незачем было.

Нужно было сказать правду, чего бы она ни стоила. Заседатели конгресса [20 съезда партии], конечно, не посмели этого сделать.

21 февраля 1956 г.

Очень меня взволновало чтение вашей главы о борьбе Сталина с оппозицией, Дечера105. Я перенеслась в обстановку этих последних дней "рукопашной" . . . вижу, вижу все с ясностью вчерашнего дня, слышу телефонный разговор Л. Д. с Бухариным -- голос его, страстное негодование --отъезд в Алма-Ату . .

29 февраля 1960 г.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ДНЕВНИКОВЫЕ ЗАПИСИ 1933 ГОДА

ПЕРЕД ОТЪЕЗДОМ

Итак, на наших паспортах проставлены отчетливые и бесспорные французские визы. Через два дня мы покидаем Турцию. Когда мы с женой и сыном прибыли сюда -- четыре с половиной года тому назад, -- в Америке ярко горело солнце "просперити". Сейчас те времена кажутся доисторическими, почти сказочными.

Принкипо -- остров покоя и забвения. Мировая жизнь доходит сюда с запозданием и в приглушенном виде. Но кризис нашел дорогу и сюда. Из года в год на лето из Стамбула приезжает меньше людей, а те, что приезжают, имеют все меньше денег. К чему обилие рыбы, когда на нее нет спроса?

На Принкипо хорошо работать с пером в руках, особенно осенью и зимою, когда остров совсем пустеет и в парке появляются вальдшнепы. Здесь нет не только театров, но и кинематографов. Езда на автомобилях запрещена. Много ли таких мест на свете? У нас в доме нет телефона. Ослиный крик успокоительно действует на нервы. Что Принкипо есть остров, этого нельзя забыть ни на минуту, ибо море под окном, и от моря нельзя скрыться ни в одной точке острова. В десяти метрах от каменного забора мы ловим рыбу, в пятидесяти метрах омаров. Целыми неделями море спокойно, как озеро.