Джеймс Джойс - Собрание ранней прозы

• Название: Собрание ранней прозы
• Автор: Джеймс Джойс
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-49683-9

В книге представлено полное собрание художественной прозы Дж. Джойса, сочиненной прежде его главного труда, романа «Улисс» (1922). Работы этого периода образуют своеобразный квартет: они включают цикл прозаических этюдов «Эпифании» (1900–1903), ранний незаконченный опус «Герой Стивен» (1904–1906), сборник рассказов «Дублинцы» (1904–1907) и роман «Портрет художника в юности» (1907–1914). Все тексты публикуются в новых переводах С.С. Хоружего; русский перевод «Эпифаний» появляется в печати впервые. Комментарий, сопровождающий издание, является как обычным реальным, так и аналитическим, вводящим в смысловые, историко-культурные и биографические контексты. Заключительная статья рисует мир раннего Джойса в его внутренней жизни, его эстетических и экзистенциальных импульсах: как редкостно независимый, самобытный творческий мир, в котором художник в юности, следуя собственному «вектору Джойса» и сверяя его с «вектором Флобера», направлялся к вершине «Улисса».

---

— Но, предавшись подобным спекуляциям, — заключил декан, — рискуешь погибнуть от истощения. Прежде всего вы должны получить диплом. Поставьте это себе первой целью. Затем мало-помалу вы найдете свой путь. Я подразумеваю тут все, и жизненный путь, и путь вашей мысли. Вначале, возможно, придется попыхтеть как на подъеме в гору. Взять мистера Мунена. У него это долго заняло, дойти до вершин. Но он их достиг.

— У меня может не оказаться его талантов, — спокойно возразил Стивен.

— Как знать? — живо отозвался декан. — Нам самим неизвестно, что в нас скрывается. Я убежден, что никак нельзя заранее падать духом. Per aspera ad astra[122].

Он быстро отошел от очага и направился в сторону площадки, взглянуть на появление первокурсников.

Прислонясь к камину, Стивен слышал, как он бодро и безразлично здоровается с каждым из студентов, и почти воочию видел откровенные усмешки у тех, кто был погрубей. Жалость, ввергающая в уныние, как роса начала выпадать на его сердце, легко поддающееся печали, — жалость к этому верному служителю рыцарственного Лойолы, сводному брату духовных лиц, на словах более сговорчивому, а в душе более стойкому, чем они; к тому, кого он никогда не назовет своим духовным отцом; и он подумал, что этот человек и его собратья прослыли радеющими о мирском не только у тех, кто сам был не от мира сего, но равно и у людей мирских — за то, что во все века своей истории они выступали пред Божиим правосудием адвокатами душ вялых, безразличных, расчетливых.

О приходе преподавателя возвестили несколько залпов кентской пальбы тяжелых сапог студентов, сидевших в верхних рядах аудитории под серыми, в паутине, окнами. Началась перекличка, и самые разноголосые ответы раздавались до тех пор, пока не прозвучало имя Питера Берна.

— Здесь!

Гулкий глубокий бас отозвался с верхнего ряда, меж тем как с других скамей понеслись протестующие покашливания.

Сделав малую пару, преподаватель вызвал следующего:

— Крэнли!

Ответа не было.

— Мистер Крэнли!

Улыбка пробежала по лицу Стивена, когда он подумал, в каких занятиях пребывает его друг.

— Поищите-ка в Лепардстауне! — раздался голос со скамьи за спиной.

Стивен быстро обернулся, однако свиноватая физиономия Мойнихана, очерченная серым и тусклым светом, глядела невозмутимо. Дана была формула, и зашуршали тетради. Стивен снова обернулся и сказал:

— Дай мне листок бумаги, ради бога.

— Тебе что, приспичило? — с широкой ухмылкой спросил Мойнихан.

Он вырвал страницу из чернового блокнота и, протягивая ее, шепнул:

— При необходимости любой мирянин, любая женщина могут совершить это.

Формула, послушно записанная на клочке бумаги, свертывающиеся и развертывающиеся вычисленья преподавателя, призрачные символы силы и скорости завораживали и изнуряли ум Стивена. Он слышал от кого-то, что старик-профессор — атеист и масон. О серый, унылый день! Он походил на некий лимб терпеливого безгорестного сознания, в котором могли бы обитать души математиков — направляя длинные плавные контуры из одной плоскости в другую, где царят сумерки еще бледней и разреженней, — излучая быстрые вихри, несущиеся к крайним пределам вселенной — ширящейся, удаляющейся и делающейся все неощутимей.

— Итак, мы должны отличать эллипс от эллипсоида. Вероятно, некоторые из присутствующих здесь знакомы с сочинениями мистера У. Ш. Гилберта. В одной из своих песен он описывает бильярдного шулера, который осужден играть

На столе косом
Согнутым кием
И не круглым, а длинным шаром.

— Так вот, он имеет в виду шар в форме эллипсоида, о главных осях которого я только что говорил.

Мойнихан нагнулся к уху Стивена и прошептал:

— Почем теперь эллипсоидальные шарики?! Спешите ко мне, дамочки, я кавалерист!

Грубый юмор товарища как свежий ветр пронесся по монастырю сознания Стивена, резвая жизнь встряхнула уныло висевшие по стенам сутаны, пустив их плясать и развеваться в бесчинном шабаше. Облаченья полнились ветром, в них возникали фигуры братии: декан, эконом, тучный и краснолицый, в шапке седых волос, ректор, маленький священник с волосами хохолком, пишущий благочестивые стихи, квадратная фигура мужиковатого преподавателя экономики, длинная фигура молодого преподавателя психологии, обсуждающего со своими студентами на площадке проблему совести и подобного жирафу посреди стада антилоп, объедающему верхушки деревьев, важный и озабоченный староста братства, полный круглоголовый преподаватель итальянского с плутоватыми глазками. Они семенили и спотыкались, припрыгивали и кувыркались, как в чехарде, задирая сутаны, сотрясались от зычного нутряного хохота, обнявши за талию друг друга, шлепая друг друга по заду, называя друг друга панибратскими прозвищами, они потешались своими грубыми буйствами и вдруг с видом пробудившегося достоинства возмущались каким-нибудь выпадом, украдкой перешептывались парочками, прикрывая рот ладонью.

Преподаватель подошел к стеклянному шкафу у стены, достал с полки комплект катушек, обдул пыль с них со всех сторон и бережно водрузил на стол. Продолжая лекцию, он держал на них свой палец. Как он объяснил, проволока на современных катушках делалась из сплава, изобретенного недавно Ф. У. Мартино и называемого платиноидом.

Он четко произнес инициалы и фамилию изобретателя. Мойнихан шепнул сзади:

— Старик Фунт Устриц Мартино. Фу, Мартино!

— Спроси его, — шепнул Стивен с усталым юмором, — не нужен ли ему субъект для опытов на электрическом стуле? Я к его услугам.

Увидев, что преподаватель нагнулся над катушками, Мойнихан привстал с места и, тихо пощелкивая пальцами правой руки, захныкал голосом мальчишки-ябедника:

— Сэр, этот вот мальчик гадкие слова грит, сэр!

— Платиноид, — вещал торжественно преподаватель, — предпочитают нейзильберу, поскольку у него более низкий коэффициент изменения сопротивления при изменениях температуры. Проволоку из платиноида изолируют, и в шелковом изолирующем покрытии навивают на эбонитовые бобины, такие как та, на которой мой палец. Если бы изоляции не употреблялось, в катушках индуцировался бы сторонний ток. Бобины пропитывают горячим парафином…

Со скамьи ниже и впереди Стивена резкий голос с ольстерским акцентом спросил:

— Разве нас будут экзаменовать по прикладным наукам?

Столь же торжественно преподаватель принялся жонглировать понятиями чистая наука и прикладная наука. Грузный студент в золотых очках удивленно уставился на задавшего вопрос. Мойнихан сзади шепнул своим обычным голосом:

— Уж этот Макалистер всегда урвет свой фунт мяса!

Стивен холодно взглянул вниз на продолговатый череп с густой и косматой порослью цвета пакли. Голос, акцент и образ мысли спросившего раздражали его, и, дав волю своему раздражению, он позволил себе дойти до явной недоброжелательности, подумав, что лучше бы уж папаша этого студента послал сынка учиться в Белфаст и тем сэкономил бы, глядишь, на проезде.

Продолговатый череп не обернулся навстречу сей мысленной стреле, однако она вернулась обратно, к своей тетиве — поскольку перед взором Стивена вдруг встало кефирнобледное лицо студента.

— Это не моя мысль, — сказал он тотчас себе. — Она — от того шута-ирландца, что на задней скамье. Терпение. Ты можешь с уверенностью сказать, кто из них променял душу твоего народа и предал его избранников — спросивший или язвивший? Терпение. Вспомни Эпиктета. Видимо, это в его характере — задать такой вопрос в такой момент, таким тоном и притом с неправильным ударением, прикла́дными?

Нудный голос преподавателя продолжал медленно и мерно наматываться на катушки, про которые он рассказывал, удваивая, утраивая, учетверяя свою снотворную энергию, между тем как катушки умножали свои омы сопротивления.

Голос Мойнихана позади откликнулся как эхо на отдаленный звонок:

— Мы закрываемся, господа!

Холл был заполненным и гудящим. На столе возле двери стояли два портрета в рамках, а между ними лежал длинный бумажный лист с неровными столбцами подписей. Макканн проворно сновал среди студентов, говоря быстро, парируя возражения и одного за другим подводя к столу. В глубине холла стоял декан, который беседовал с молодым преподавателем, важно кивал и поглаживал рукой подбородок.

Стивен, притиснутый толпой к двери, остановился в нерешительности. Из-под широкого падающего листа мягкой шляпы его стерегли темные глаза Крэнли.

— Ты подписал? — спросил Стивен.

Крэнли сомкнул длинные и тонкие губы, ушел на мгновение в себя и ответил:

— Ego habeo[123].

— А для чего?

— Quod?[124]

— Для чего это?

Крэнли повернул бледное лицо к Стивену и сказал кротко и горько: