Александр Шмаков - Азиат

• Название: Азиат
• Автор: Александр Шмаков
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1984

В повести рассказывается о жизни и деятельности молодого революционера Герасима Михайловича Мишенева, делегата II съезда РСДРП от Урала.

Книга рассчитана на массового читателя.

---

Работа В. И. Ленина «Шаг вперед, два шага назад», с которой члены партийного комитета знакомили рабочих, укрепляла веру. «Действительно, хватит кустарной самодеятельности, — размышлял Барамзин. — Тут правы либералы, упрекающие в «кустарничестве». Нужен боевой отряд, иначе все это болтовня, а боевой отряд без дисциплины, организации существовать не может. Странно только, что Голубева этого не понимает».

Молчаливо слушавший Мишенева и Марию Петровну Барамзин сказал наконец:

— «Кротовая работа» тоже была полезна, но теперь пришла пора выбраться из нор на свет, показать себя. Мы должны и обязаны организовать свое социал-демократическое рабочее собрание.

— Нас мгновенно разгонят! — возразила Голубева.

— Предгрозовое затишье кончается, скоро должен грянуть гром…

Егора Васильевича поддержал Мишенев:

— Проводить, проводить и немедля проводить такое собрание!

Члены комитета несколько раз встречались и обговаривали, как лучше подготовить собрание. Условились созвать его в большой чайной на Пешем базаре. Решили напечатать билеты и распространить на заводах. Выступить поручалось Барамзину и Мишеневу. Егор Васильевич должен был рассказать об отношении рабочего класса к либералам, а Герасим Михайлович — о политической программе рабочей партии.

За полчаса до открытия собрания чайная была набита людьми. Свои азямы, фуфайки рабочие складывали у стены. Не хватало табуреток. Стояли плотно в проходах и у дверей. Примостились на подоконниках. Жилетки, с выпущенными из-под них рубахами, перепачканные синие блузы, дешевенькие пиджаки, суровые усталые лица — все это напоминало, что люди пришли прямо с работы. Вытянув тонкие, жилистые шеи и вскинув взлохмаченные головы, они вслушивались в то, что говорил, волнуясь, Барамзин.

Густая, окладистая, с проседью, борода, волосы, зачесанные назад, открытый большой лоб, острый взгляд умных и добрых глаз Егора Васильевича, как и его простая одежда, — темная рубашка русского покроя и серенький поношенный пиджак, — внушали доверие и располагали. Не все знали, кто он, какая жизнь была у него за плечами, но по тому, как заговорил, поняли: выступает большевик, и ту правду, какую давно хотелось услышать, — слушают.

После Барамзина к рабочим вышел Мишенев, и там, где скучились сталелитейщики, послышалось: «Наш говорит…»

Герасим Михайлович был в синей косоворотке, старом пиджаке. Он часто кашлял. Худой и бледный. Все видели — человек болен.

Мишенев едва угадывал за сплошной завесой табачного дыма отдельные лица. Он говорил о том, что война проиграна, и с этим нельзя было не согласиться.

— Побывайте-ка в городском лазарете, он тут, рядом. Кто они, покалеченные солдаты, спросите себя…

Герасим отдышался.

— Из-за чего разгорелась эта война? Разгорелась из-за того, что великие князья и денежные тузы захотели поживиться новой добычей. И за этих ненасытных грабителей должен расплачиваться русский народ, гибнуть под японскими пулями…

Он помнил слово в слово написанную им прокламацию «Война объявлена» и теперь повторял ее легко и без особого труда.

— Не довольно ли терпеливо сносить иго хищной своекорыстной шайки, называющей себя нашим правительством? Будем всюду возглашать: долой хищников и грабителей! Долой самодержавие! Да здравствует выборное народное правление!

Герасима душили приступы кашля. И пока он прокашливался, там, в этой серой покачивающейся перед его глазами массе, сказанные слова находили отклик и эхом отзывались:

— Говори, товарищ. Правду говоришь!

Он будто бы слышал в общем дыхании отдельные вздохи, чувствовал боль каждого. Если бы там, у Шихан-горы он увидел тогда вот такую же массу сплоченных людей! Но и в то время брошенные семена дали первые всходы.

Герасим перевел дыхание, окинул взглядом сидевших в первых рядах: старые войлочные шляпы темно-бурого цвета, лапти и опорки — все, чем может похвастаться рабочий человек. И Мишенев, как бы проведя рукой по этому ряду, промолвил:

— Ради чего солдаты остаются без ног, без рук, в окопах кормят вшей? Кому нужна война? Вам, рабочим, или крестьянам? Нет! Она нужна царю-батюшке и помещикам, тем, кто душит революционное движение и будет душить, пока мы не поднимемся на борьбу…

Герасим неожиданно смолк и снова закашлялся. Ныло от боли в груди. Но и она, боль, не могла рассеять радость, охватившую его в эту минуту: люди подались дружно вперед, ждали, что скажет он дальше.

Герасиму было тяжело говорить в душной чайной. Спертый воздух давил бронхи, першило в горле. А сидевший перед ним люд требовал:

— Говори, товарищ, говори…

— Враг не на Дальнем Востоке, — напрягаясь, продолжал Мишенев, — а здесь. Этот враг — царское правительство и капиталисты. Их мы должны победить. Станем под красное знамя РСДРП. Оно приведет нас к победе над царизмом!

И тут сразу заговорили все — и каждый о наболевшем. Главными требованиями были — амнистия ссыльным и скорейшее окончание войны с Японией.

— Добавьте: поддержка питерских рабочих, — громко крикнул кто-то с места,- — созыв Учредительного собрания!

— На чьей же стороне праздник? — спросил довольный Мишенев у Голубевой, когда они вышли из чайной.

— На нашей, — ответила Мария Петровна, — на нашей, Герасим Михайлович.

В донесениях местной охранки в Департамент полиции сообщалось, что члены Саратовского комитета призывают к тому, чтобы помешать успеху правительства на Дальнем Востоке и направить все усилия на решительную борьбу против царизма.

Городской партийный комитет не терял времени. Члены его понимали: дорога каждая минута, дорог каждый час в развернувшейся борьбе. На заборах, афишных тумбах, у заводских ворот, на вокзале и железнодорожных мастерских, на пристанях и на зданиях присутственных мест белели свеженькие прокламации.

«Товарищи! Первый удар революции раздался. Настал час решительных действий. Очередь за нами. Поддержим наших питерских товарищей… их дело — наше дело, дело всего рабочего класса.

Бросайте работу. Да здравствует всеобщая стачка! Долой правительство насильников! Да здравствует всенародное учредительное собрание!»

Прекратили работу почти все мелкие предприятия города. К стачке присоединились учащиеся технического училища, реалисты и гимназисты.

Губернские власти всполошились. Надо было принимать экстренные меры. В Саратов из Пензы прибыли два батальона пехоты и полк уральских казаков. Губернатор Столыпин начал действовать, никого не щадя.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Герасим радовался: наступал и на их улице праздник. По стране прокатилась первая волна политических стачек. Забастовали путиловские рабочие. Об этом еще глухо, но все же говорилось в саратовских газетах. Ему вспомнился разговор с Марией Петровной на одном из заседаний партийного комитета. Он не преминул бы теперь заметить: «Вот когда наступает наше время». Но жаль: Голубевой с ними нет. В декабре с мужем уехала в Петербург. Кончился срок полицейского надзора, и им разрешили проживать в столице.

Герасим мог в чем-то не соглашаться с Голубевой, даже спорить с нею, но всегда уважительно к ней относился. Ему даже нравилось, когда ее в шутку называли «твердокаменной» социал-демократкой. Она и осталась такой — убежденной и преданной своему делу.

Анюту тоже огорчил отъезд Марии Петровны. Жалко было с ней расставаться и как с близким человеком. Она запросто, когда не была занята по работе, забегала на квартиру, расспрашивала обо всем, а та поверяла Анюте свои желания и намерения.

Герасим, увлеченный до самозабвения работой, возвращался домой. Болью в сердце отозвалась сдача Порт-Артура. Где-то там была теперь добившаяся своего Софья Богословская? Как-то себя чувствует? Нелегко ей с таким бурным характером, с такими мгновенными переменами в настроении. Буйная, буйная головушка! Анюта полюбила ее и привыкла к ней.

Многие из слушательниц фельдшерской школы, в том числе и Саша Пятибратова, остались в Саратове и сейчас работали сестрами милосердия в городских лазаретах.

Анюта с завистью думала о них. По рукам и ногам связывали дети. Да и Герасиму с каждым днем становилось все хуже и хуже.

— Сходи к врачу, — настаивала Анюта.

Но он, криво усмехаясь, отвечал:

— Пройдет, моя Касатка. Мне уже легче. Установится погода — совсем полегчает.

Сам-то давно понимал, что выздоровление его едва ли возможно. И стремился успеть сделать для партии как можно больше. Не об этом ли говорил он когда-то рудокопу Дмитрию Ивановичу у Шихан-горы?

Анюта обратилась к Егору Васильевичу. Тот обещал что-то предпринять.

Всех в те дни ошеломила весть о Кровавом воскресении. Но все казалось настолько запутанным, что ясно представить картину происходившего Анюта не могла. Она не могла уяснить, почему Герасим, терзаемый недугом, радовался и говорил, что на их улице наступает праздник?