Виталий Тренев - Рассказы (-)

• Название: Рассказы (-)
• Автор: Виталий Тренев
• Жанр: История

---

В тепле, подкрепившись водкой и едой, Мартынов немного отошел. Он сидел за столом, страшный, лохматый, заросший густой черной бородой, с обмороженными щекой и носом и глубоко запавшими глазами. Тучный и радушный капитан, начальник Гижиги, потчевавший гостя, был разочарован. Он ожидал новостей от свежего человека и думал сам отвести душу, поболтать, но ничего не получалось. Мартынов был мрачен, сосредоточен и скуп на слова. Он кратко объяснил, кто он такой, и потребовал, чтобы ему немедля помогли двинуться дальше.

- Батюшка мой, рад бы душевно, да как же могу я вас пустить в таком виде? Ведь до Тигиля не дойдете, батюшка, не то что до Петропавловска. Вот отдохнете, отлежитесь, откормитесь, а мы тем временем надежных людей вам подберем. Так ведь с ветру их не возьмешь, - убеждал румяный капитан.

- Невозможно-с. Не позднее завтрашнего дня я должен следовать дальше-с. Весна приближается, - отрезал Мартынов.

Несмотря на резоны и уговоры тучного командира, Мартынов настоял на своем, и вскоре все было готово к тому, чтобы отправиться в путь. Урядник Пашков и Николай, каюр Русско-Американской компании, должны были доставить Мартынова до Тигиля, где он думал найти свежих людей, взять новые запряжки собак.

Мартынов закостенел душевно и чувствовал только одно стремление, одно желание - это двигаться и двигаться вперед, не останавливаясь, не давая себе возможности оттаять, обмякнуть. Он чувствовал, что стоит только пожалеть себя, - и нервы сдадут. А тогда он не сможет выдержать этой непрерывной борьбы с холодом, усталостью, одиночеством и горем, точащим его душу.

Когда все было готово к отъезду, Мартынов, одетый по-походному, вошел в комнату, где на медвежьей шкуре лежал Афанасий. При виде есаула он хотел встать, но Мартынов остановил его.

- Афанасий, ты ведь скоро оправишься?

- Скоро, бачка, скоро! Такой беда пришел! Я старый люди стал.

- Слушай, вот тебе сто рублей, привези сюда... - Платон Иванович запнулся. - Привези его сюда, когда оправишься. Ты знаешь ведь, где он остался?

- Знаем, бачка, все понимаем. Будь спокойна, привезем.

- Прощай, Афанасий.

- Прощай, бачка, час добрый тебе.

Прощаясь перед домом с тучным капитаном, есаул сказал:

- У меня к вам просьба генеральнейшая.

- Рад служить, пожалуйста, рад служить, - отвечал толстяк.

- В пути сюда погиб мой спутник, Василий Иванов... Тунгус мой, как только оправится, привезет сюда его тело... Прошу вас, похороните его и панихиду отслужите. И памятник каменный. Вот деньги-с. Памятник хороший соорудите-с... Век благодарить буду, - прерывисто говорил есаул, и суровое его лицо морщилось и дрожало от сдерживаемых слез.

- Все сделаю, голубчик, все сделаю, - твердил растроганный толстяк, обеими руками пожимая руку есаулу.

- Вот-с... эпитафия... - пробормотал Мартынов и, сунув в руки капитана бумажку, бросился в нарты, махнул рукой, и собаки понеслись.

На бумажке четким почерком было написано:

Здесь лежит солдат Василий Иванович

Иванов,

жизнь положивший

за други своя.

1855 г.

Снова снег, горы, чахлые, низкие перелески. Бесконечная ледяная дорога. Снова ночевки в снегу, у костра. Ночной вой собак, жалующихся на стужу, и ощущение холода и усталости, никогда не покидающее тело и давящее мозг. Вперед и вперед! Мартынов гнал и гнал, дорожа каждой минутой. Свирепые морозы жгли немилосердно, но это были последние усилия суровой зимы. Весна приближалась неотвратимо, и Мартынов спешил обогнать ее.

Он был все время как в полусне. Это странное состояние уже давно овладело им. Он говорил и двигался, как лунатик, и действительность казалась ему нереальной, смутной. Шел третий месяц непрерывной гонки по застывшим суровым северным пустыням, и движение, непрерывное движение, стало сутью всего душевного строя Мартынова. Вперед! Вперед! Все яснее облик приближающейся весны! Вперед! Скрипят полозья, несутся собаки. Еда наскоро, короткий свинцовый сон и снова вперед. Казалось, ничего нет на свете, кроме бесконечного пути, снегов и дымного костра. И никогда не будет этому конца - это и есть жизнь.

Тяжел был переход через гористый полуостров Тайгонос, после него трудно было идти прямиком через торосы и ледяные поля замерзшей Пенжинской губы. Ночевки среди льдов, без костра и ужина, наконец - обрывистые берега Камчатки. Еще несколько дней тяжелого пути, и Мартынов прибыл в Тигиль. Переночевав там в тепле, на другой же день он выехал дальше. Бородатый тигильский казак Семенов и коряк Алексей сопровождали его. Пройдя несколько дней по побережью, вдоль застывшего моря, караван свернул в глубь полуострова, чтобы перевалить горы в наиболее доступном месте. Скоро начались разлоги камчатских гор.

Однажды, переходя замерзшую речку, Мартынов, как это постоянно приходилось делать, соскочил с нарт, чтобы удобнее направлять их между обледенелых камней. Нога его соскользнула, что-то хрустнуло, и невыносимая боль заставила его сесть на снег.

Мартынов осмотрел поврежденную ногу. Очевидно, были растянуты и надорваны связки. Ступить на ногу было почти невозможно, а идти - и вовсе нельзя. Приходилось продолжать путь, не сходя с хрупких и валких нарт.

Застывающая нога ныла немилосердно. Холод еще сильнее разжигал боль. Но остановиться и отогреть больную ногу значило потерять несколько часов полтора-два десятка верст.

Вечером ногу пришлось оттирать снегом. Мартынов боялся, что отморозил ее. На другой день стало ясно, что неподвижность ноги обрекает ее на обмораживание, а двигать ею нельзя было от боли. Мартынов еще сократил время отдыха и все торопил своих спутников. Нога распухла так, что трудно было снимать широкий меховой сапог. День за днем, стиснув зубы, лежал Мартынов на валких нартах, страдая от холода и невыносимой боли в ноге.

Но вот однажды боль стихла, нога онемела и была как чужая. Сознание мутилось у Мартынова, и отчаяние охватило его. Вечером Мартынов не стал разуваться и оттирать ногу. Утром он подозвал Семенова и объяснил ему всю важность кожаной сумки и лежащего в ней приказа. Он сделал это на случай, если окончательно потеряет сознание.

Бородатый молчаливый казак кивал головой, слушая слабый голос есаула.

- Не сумлевайся, ваше благородие, доставим, - сказал он и гикнул на собак.

Караван тронулся в путь. Казак бежал на лыжах рядом с нартами. Мартынов забылся. Ему казалось, что он лежит у себя в спальне на широкой ковровой тахте и сейчас Васька придет открывать окно.

В темноте где-то - непонятно, не то близко, не то далеко, - мелькнули, скрылись, снова мелькнули и тихо затеплились несколько огоньков.

- Ваше благородие, Петропавловск видно, - сказал Семенов, наклоняясь к нарте, где лежал Мартынов.

Эти слова электрическим ударом потрясли есаула. Петропавловск видно?! Что-то невероятное было в этих словах. Значит, правда?! Ведь казалось, ничего нет в мире, кроме холода, снега, собачьих упряжек, гор, торосов, ледяных полей, вечного движения вперед, к недостижимой цели. Петропавловск!

С трудом повернув онемевшую ногу, превозмогая одеревенелость застывших мускулов, Мартынов повернулся, приподнялся и увидел огоньки. Собаки неслись во весь опор, нарты заносило и швыряло по накатанной дороге. Впереди неизвестно, далеко или близко, - теплились и мерцали огоньки.

- Ныне отпущаеши... - трясущимися губами прошептал Платон Иванович, чувствуя, как слезы выступают у него на глазах.

Вот мимо промелькнуло что-то темное, вроде дома. Вот забор. Вот светится чье-то окно.

- Куда заехать прикажете?

- Нет ли тут гостиницы?

- Есть вроде трактира заведение.

- Ну, туда!..

Семенов и коряк под руки ввели Мартынова на крыльцо и открыли дверь. Клубы пара повалили из теплой низкой залы, освещенной оранжевым трепетным пламенем свечей.

Под потолком ходили клубы сизого дыма. Из открытой двери в соседнюю комнату доносился стук биллиардных шаров. Несколько человек сидели за столом, разгоряченные, и смеялись чему-то. Они не обратили внимания на вошедших. В глубине комнаты была стойка с бутылками и самоваром. За нею стоял старик с остроконечной бородой и в жилетке поверх розовой рубахи.

Мартынова подвели к стойке.

- Чего изволите-с? Видно, издалека-с? - спросил старик, опираясь на стойку и наклоняясь вперед.

- Из Иркутска. Мне нужно комнату, чтобы переодеться и побриться. Можно ли? - слабым голосом отвечал Мартынов, чувствуя, что в душном теплом воздухе силы вот-вот оставят его.

- Можно-с! Можно-с, сударь! Батюшки мои, из самого Иркутска! Да как же вы добрались в такую стынь? - засуетился старик. - Сюда, пожалуйста, сударь!

Говор и шум смолкли в зале. Мартынов, двигаясь как в тумане, заметил, что любопытные лица смотрят на него повсюду, а в дверях биллиардной, глядя на него, стоят игроки с киями в руках.

В отведенной ему комнате есаул переоделся при помощи Семенова, держа себя в руках чудовищным усилием воли. В тепле нога его ожила, и снова началась сильная боль. Мартынову начинало казаться, что он бредит, что сейчас очнется - и все окружающее исчезнет, и снова будет ночь, снег, дымный костер и скулящие от холода собаки. Много мучений доставила больная нога. Она распухла так, что пришлось разрезать меховой сапог, кожа почернела и потрескалась. Нечего было и думать, чтобы надеть сапог. Мартынов был в отчаянии. Однако делать было нечего. Ногу поверх форменных брюк обмотали мягкой оленьей шкурой и обвязали шпагатом. Старик хозяин сам вызвался сбрить свалявшуюся черную бороду есаула и сделать из нее бачки. Когда все было кончено, есаул попросил зеркало. Впервые за два с лишним месяца он увидел свое лицо.