Грэм Грин - Сила и слава

• Название: Сила и слава
• Автор: Грэм Грин
• Издательство: Всероссийская государственная библиотека иностранной литературы им. М. И. Рудомино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7380-0369-1

Романом Грэма Грина «Сила и слава» издательство начинает новую серию «Соль земли». Роман Грэма Грина занимает в этой серии особое место: он был переведен отцом Александром в то время, когда Грин не разрешал публиковать свои произведения в СССР — стране, преследующей инакомыслие. История гонения опального священника была близка отцу Александру, и до какой-то степени он видел в его судьбе свою судьбу.

---

— Эти правила были созданы для человека, — сказал он. — Церковь не требует… Если ты не можешь поститься, ешь, — вот и все.

Старуха бормотала и бормотала. Кающиеся беспокойно ерзали в соседнем стойле, а лошадь тихо ржала. Старуха говорила о нарушении постных дней, о сокращении вечерних молитв… Вдруг неожиданно, со странным чувством, близким к ностальгии, он вспомнил о заложниках во дворе тюрьмы, ожидавших у умывальника и не глядевших в его сторону, вспомнил о страдании и терпении, которые продолжались всюду там, за горами. Он гневно прервал женщину:

— Почему ты не исповедуешься по-настоящему? Мне не интересно знать, есть ли у тебя рыба и как тебя тянет ко сну по вечерам… Вспомни свои настоящие грехи.

— Но я порядочная женщина, отец, — пискнула она удивленно.

— Тогда что ты здесь делаешь, задерживая непорядочных людей? Скажи, ты кого-нибудь любишь, кроме самой себя?

— Я люблю Бога, отец, — сказала она высокомерно.

Он метнул быстрый взгляд на ее лицо, озаренное свечой, стоявшей на полу, жесткие старушечьи глаза, похожие на изюминки, под черной шалью. Еще одна благочестивая, вроде него самого.

— Откуда ты это знаешь? Любить Бога — это как любить мужчину… или ребенка, хотеть быть около Него, быть с Ним рядом! — Он безнадежно развел руками. — Это значит хотеть защитить Его от себя самой.

Когда последний исповедник ушел, он направился через двор к бунгало; ему было видно горящую лампу и мисс Лер, занятую вязанием; он вдыхал запах луговых трав, освеженных первым дождем. Здесь есть все для того, чтобы человек был счастлив, не будь он так прикован к страху и страданию — несчастье, как и набожность, тоже может стать привычкой.

Быть может, его долг заключается в том, чтобы разрушить эту привычку и обрести внутренний мир. Он почувствовал огромную зависть ко всем, кто исповедовался перед ним и получил отпущение. «Через шесть дней, — говорил он себе, — я буду в Лас-Касасе и тоже…» Но ему не верилось, что кто-то где-то освободит его от тяжести, лежащей на душе. Даже когда он пил, он чувствовал, что к своему греху его привязывает любовь. От ненависти освободиться легче.

— Присядьте, отец, — сказала мисс Лер. — Вы, вероятно, устали. Я, разумеется, не одобряю исповеди. И мистер Лер тоже.

— Почему?

— Я не понимаю, как вы можете сидеть там, выслушивать все эти ужасы… Помню, как-то в Питтсбурге…

Еще с вечера привели двух мулов, чтобы он смог отправиться в путь немедленно после литургии, сразу же, как он окончит ее в амбаре мистера Лера. Его проводник где-то спал, наверное, около мулов — худенькое, нервное создание: он никогда не был в Лас-Касасе и знал дорогу просто по рассказам. Накануне вечером мисс Лер настояла на том, что сама разбудит священника, но он и так проснулся до рассвета. Он лежал в кровати и услышал, как в соседней комнате словно телефон зазвонил будильник, тотчас в коридоре послышалось шлепанье домашних туфель мисс Лер и стук в дверь. Мистер Лер спокойно спал на спине, худой и прямой, словно статуя на надгробии епископа.

Священник лег с вечера одетым и поэтому открыл дверь прежде, чем мисс Лер успела удалиться. От испуга и смущения она слабо вскрикнула — сутулая фигура, на голове сетка для волос.

— Извините, — сказал он.

— Ничего, ничего. Сколько времени займет месса, отец?

— Будет очень много причастников. Наверное, минут сорок пять.

— Я приготовлю вам кофе и бутерброды.

— Не стоит беспокоиться.

— Мы не можем отпустить вас голодным.

Она проводила его до дверей и встала у него за спиной так, чтобы кто-нибудь невзначай не увидел ее этим безлюдным ранним утром. Серый свет стелился над пастбищами; у ворот все еще роняло лепестки тюльпановое дерево; откуда-то издалека, из-за ручья, где он накануне купался, шли люди, направляясь из деревни к амбару мистера Лера — отсюда они казались такими маленькими, что их трудно было принять за человеческие существа. У него возникло ощущение ожидания счастья, в котором он будет участвовать, так ожидают детишки в кино или на родео; он подумал, что мог бы быть счастлив, если бы не оставил позади ничего, кроме нескольких тяжелых воспоминаний. Человек должен всегда предпочитать мир насилию, и его тянуло к миру.

— Вы были так добры ко мне, мисс Лер…

Каким странным казалось ему поначалу, что его принимают как гостя, а не как преступника или дурного священника. Этим еретикам никогда не приходило в голову, что он плохой человек; в отличие от собратьев-католиков, они не лезли в чужую душу.

— Мы были вам рады, отец. Но там вам будет лучше. Лас-Касас — превосходный город. Высоконравственный, как любит говорить мистер Лер. Если вы встретите отца Кинтану, передайте ему поклон — он был здесь три года назад.

Зазвонил колокол: его сняли с церковной колокольни и повесили у амбара мистера Лера. Он звонил, как это и полагается, в любой воскресный день.

— Мне иногда хочется пойти в церковь, — сказала мисс Лер.

— А почему бы и не пойти?

— Это не понравилось бы мистеру Леру. Он очень строг. Но ведь теперь это случается так редко, — вряд ли следующая служба будет раньше, чем через три года.

— Я вернусь сюда раньше.

— Нет, едва ли. Дорога трудная, а Лас-Касас такой превосходный город. Там на улицах электрическое освещение, есть два отеля. Отец Кинтана обещал вернуться — но ведь всюду есть христиане, не так ли? Какой смысл возвращаться к нам? Ведь дела здесь обстоят не так уж плохо.

К воротам подошла небольшая группа индейцев: неуклюжие фигуры, явившиеся из каменного века. Мужчины в куцых плащах шли, опираясь на высокие посохи, а женщины с темными косами и грубыми лицами несли за спинами детей.

— Индейцы узнали, что вы здесь, — сказала мисс Лер. — Не удивлюсь, если они прошли пятьдесят миль.

Они остановились у ворот и смотрели на него; когда он взглянул на них, они стали на колени и перекрестились — странным сложным способом, касаясь носа, ушей и подбородка.

Мисс Лер сказала:

— Моего брата раздражает, если он видит, как люди становятся на колени перед священником, но я не нахожу в этом ничего дурного.

За углом дома мулы били копытами: проводник вывел их, чтобы накормить маисом; мулы едят медленно, и надо было дать им время наесться. Пришла пора начинать обедню и пускаться в путь. Священник вдохнул запах раннего утра — все кругом было еще свежим и зеленым; из деревни за пастбищами слышался лай собак. В руке мисс Лер тикал будильник. Священник сказал:

— Я должен идти.

Он чувствовал странное нежелание покидать ее, этот дом и ее брата, спящего в комнате. В нем смешались чувства нежности и доверия. Когда человек приходит в себя после опасной операции и наркоза, ему дорого первое увиденное им лицо.

Облачения у него не было, но литургии, которые он отслужил в этой деревне, больше походили на служения прежних дней, чем любая, совершенная им за последние восемь лет, — не было страха, что его прервут, не надо спешить с причастием из-за приближения полиции. Был даже алтарный камень, принесенный из закрытой церкви. Но именно из-за этого спокойствия он все больше сознавал собственный грех, когда готовился принять Святые Тайны. «Да не будет мне причастие тела Твоего, Господи Иисусе Христе, в суд и осуждение». Добродетельный человек может сомневаться в существовании ада, а он носил свой ад с собой. Порой он видел его во сне. «Господи, я недостоин… Господи, я недостоин…» Зло поселилось в его крови, словно малярия. И он вспомнил один свой сон: большая, поросшая травой арена, окруженная статуями святых. Но статуи были живыми, они оглядывались по сторонам, чего-то ожидая. Он тоже ждал со страшным напряжением; бородатые Петр и Павел, прижимая к груди Библии, следили за кем-то, входящим у него за спиной, кого он не мог видеть и от кого веяло угрозой, как от дикого зверя. Затем раздался металлический монотонный звук ксилофона, вспыхнул фейерверк, и по арене в танце прошел Христос. Он танцевал с окровавленным размалеванным лицом, приседая вверх-вниз, вверх-вниз, гримасничая, как блудница, и соблазнительно улыбаясь. Священник пробудился с чувством такого отчаяния, какое может охватить человека, обнаружившего, что последние деньги, которые у него остались, — фальшивые.

— …И мы видели славу Его, славу как Единородного от Отца, полную благодати и истины… — Литургия кончилась.

«Через три дня я буду в Лас-Касасе, — сказал он себе. — Я исповедуюсь и получу отпущение…» Но мысль о девочке, сидевшей на свалке, невольно возвращалась к нему, вызывая чувство мучительной любви. Какой смысл в исповеди, если любишь плод своего греха?

Когда он проходил по амбару, люди опускались на колени. Он снова увидел маленькую группу индейцев, женщин, у которых крестил детей, Педро; трактирщик тоже был здесь: он стоял на коленях, закрыв лицо пухлыми ладонями, на пальцах у него были четки. Он казался добрым человеком и, возможно, таким и был. Священник подумал: «Я, наверное, потерял способность понимать людей. Быть может, та женщина в тюрьме была там самым лучшим человеком». В тишине раннего утра заржала привязанная к дереву лошадь, и вся свежесть утра вливалась через открытую дверь.