Грэм Грин - Сила и слава

• Название: Сила и слава
• Автор: Грэм Грин
• Издательство: Всероссийская государственная библиотека иностранной литературы им. М. И. Рудомино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-7380-0369-1

Романом Грэма Грина «Сила и слава» издательство начинает новую серию «Соль земли». Роман Грэма Грина занимает в этой серии особое место: он был переведен отцом Александром в то время, когда Грин не разрешал публиковать свои произведения в СССР — стране, преследующей инакомыслие. История гонения опального священника была близка отцу Александру, и до какой-то степени он видел в его судьбе свою судьбу.

---

Его охватило что-то вроде мрачного раздражения — уж ей-то не следовало убегать. Он кинулся за ней через поляну, шлепая по лужам, но она испугалась и растворилась в лесу у него на глазах. Искать ее там не имело смысла, и он повернул к ближайшей хижине. Это была не та хижина, в которой он укрывался прежде, но она тоже была пуста. Что же стряслось с этими людьми? Он прекрасно знал, что их более или менее первобытные поселения были лишь временными; индейцы обрабатывают клочок земли, а когда почва истощается, они просто уходят; у них нет представления о севообороте; однако, маис, уходя, они всегда забирали с собой. Больше всего это походило на бегство — от врага или болезни. Он слышал о таких бегствах во время эпидемии. Самым ужасным было то, что они разносили болезнь всюду, где появлялись. Порой в панике они становились похожими на мух, бьющихся в стекло, тайком, втихомолку, никому не давая о себе знать. Он уныло вернулся, стал смотреть на поляну и увидел, что женщина пробирается к хижине, где он укрылся. Он позвал ее строгим голосом, и она снова, спотыкаясь, бросилась к лесу. Ее неуклюжий бег напоминал ему птицу, которая притворяется, будто у нее перебито крыло… Он двинулся за ней, и она, не добежав до деревьев, остановилась и взглянула на него. Он медленно направился к другой хижине, оглянулся — она следовала на расстоянии, пристально следя за ним. Снова она напомнила ему то ли настороженного зверя, то ли напуганную птицу. Он шел прямо к хижине. Где-то вдали блеснула молния. Но гром еле слышался. Небо очищалось, и проглянула луна. Внезапно до него донесся странный, неестественный крик, и, оглянувшись, он увидел, что женщина поворачивает к лесу; потом она споткнулась, всплеснув руками, и опустилась на землю, как птица, которая приносит себя в жертву за птенцов.

Теперь он был уверен, что в хижине было что-то для нее ценное, наверное, спрятанное среди маиса; и, не обращая на женщину внимания, он вошел внутрь. Сейчас, когда прекратились вспышки молний, он не мог ничего разглядеть. Он шарил под ногами, пока не коснулся связки маиса. Снаружи приближались осторожные шаги. Он начал щупать: возможно, тут была спрятана еда. Сухой шелест листьев, капающая вода и осторожные шаги — все это напоминало тихие звуки домашней работы. И тут его рука нащупала лицо.

Теперь его не могло это испугать — под пальцами находилось человеческое существо. Он ощупал тело. Это был ребенок, лежавший совершенно неподвижно под его руками. На пороге при свете луны неясно обрисовывалось лицо женщины; страх, по-видимому, парализовал ее, хотя точно понять это было невозможно. «Я должен вынести его наружу, — подумал он, — надо посмотреть…»

Это был мальчик лет трех: удлиненная головка с копной черных волос бессильно свисала; он был без сознания, но еще жив. Священник чувствовал едва заметное дыхание. Он подумал, что ребенок болен, потом поднял руку и увидел, что тот был не в поту, а в крови. Ужас и отвращение охватили его — всюду насилие; будет ли этому конец?

— Что произошло? — резко спросил он женщину.

Казалось, что во всем этом штате одни люди полностью зависели от произвола других.

Женщина опустилась на колени в двух-трех шагах, следя за его руками. Она немного знала по-испански, потому что ответила:

— Американо.

На ребенке было что-то вроде коричневой цельнотканой рубахи. Священник закатал ее до шеи: в трех местах были огнестрельные раны. Жизнь уходила из него с каждой минутой. В сущности, ничего уже нельзя было поделать. Но нужно было попробовать…

— Воды, — сказал он женщине. — Воды.

Она, видимо, не понимала и, сидя на корточках, смотрела на священника. Конечно, легко ошибиться, думая, что, раз ее глаза ничего не выражают, значит, она не испытывает горя. Когда священник касался ребенка, он видел, как она дергается. Она готова была вцепиться в него зубами, если бы ребенок хотя бы застонал.

Он начал говорить медленно и мягко; насколько она его понимает, было неясно.

— Нам нужна вода. Чтобы омыть его. Ты меня не бойся. Я ему вреда не причиню.

Он снял с себя рубаху и начал рвать ее на полосы — это было против всех правил гигиены, но что оставалось делать? Только молиться, конечно, но как молиться об этой жизни? Он снова повторил:

— Воды!

Женщина, казалось, поняла — она в отчаянии оглянулась: дождь везде оставил лужи — это была единственная вода. «Ладно, — подумал он. — Земля так же чиста, как любой сосуд». Он намочил лоскут от своей рубахи и наклонился к ребенку; он мог слышать, как женщина подобралась ближе, и это движение было полно угрозы. Он снова попытался ее успокоить:

— Не бойся меня. Я священник.

Слово «священник» она поняла, потянулась к нему, схватила руку, державшую мокрый обрывок рубахи, и поцеловала ее. В тот самый миг, когда ее губы коснулись его руки, ребенок сморщился, глаза его открылись и уставились на них; крошечное тельце сотрясалось от дикой боли; они видели, как глазные яблоки закатились и вдруг застыли, будто мраморные шарики для игры — пожелтевшие и обезображенные смертью. Женщина отпустила его руку, подползла к луже и зачерпнула воду ладонью.

— Вода нам больше не нужна, — сказал он и поднялся, держа в руках мокрую рубаху.

Женщина раздвинула пальцы, и вода вылилась на пол.

— Отец! — сказала она умоляюще.

Он устало опустился на колени и начал молиться.

Он больше не верил, что такие молитвы имеют смысл. Причастие — другое дело, вложить его в уста умирающего означало вложить Бога. То было чем-то реальным, осязаемым, а это — лишь благочестивыми речами. Почему Кто-то должен услышать его молитвы? Грех препятствовал тому, чтобы эти молитвы возносились к небу; он чувствовал, что они тяготят его, как непереваренная пища.

Кончив, он поднял тело ребенка и понес его назад в хижину, словно вещь, выносить которую оказалось ненужной тратой времени, — так выносят в сад стул, а затем вносят обратно, потому что трава мокрая. Женщина покорно следовала за ним. По-видимому, она не хотела прикасаться к телу и просто смотрела, как священник снова положил его в темноте на маис. Он сел на землю и сказал:

— Его надо похоронить.

Она поняла и кивнула.

— Где твой муж? Он тебе поможет? — спросил он.

Она быстро заговорила — вероятно, на языке камачо, он не мог ничего понять, кроме отдельных испанских слов. Вновь и вновь звучало слово «американо», и он вспомнил объявление о человеке, чья фотография была приколота к стене рядом с его собственной.

— Это он сделал? — спросил священник.

Она покачала головой. Что же могло произойти? — думал он. — Может быть, этот человек прятался здесь, и солдаты открыли огонь по хижинам? Не исключено. Внезапно он насторожился. Женщина произнесла название банановой плантации — но там никто не погибал, не было и признаков насилия, разве что безмолвие и запустение… Предположим, мать девочки была больна, но могло случиться и нечто худшее, и он представил себе, как этот глупец — капитан Феллоуз снимает ружье со стены и идет с этим жалким оружием на человека, чей главный талант — нападать из-за угла или стрелять без промаха через карман. Та бедная девочка… какую ответственность ей, наверное, пришлось взять на себя.

Он отогнал от себя эти мысли и спросил:

— У тебя есть лопата?

Она не поняла, и он стал жестами изображать, что копает.

Тем временем раздался раскат грома: приближалась новая полоса грозы, — точно враг обнаружил, что после первой атаки кое-кто уцелел, и теперь намерен истребить оставшихся в живых. Священник снова услышал тяжелое дыхание ливня в нескольких милях от них; до него дошло, что женщина повторяет: «церковь». Ее испанский язык состоял из отдельных слов. Он не мог понять, что она имеет в виду. И тут дождь накрыл их. Он сплошной стеной встал между ними и всеми путями бегства, он падал сплошной массой воды, строя вокруг них ограду. Наступивший мрак прорывали только вспышки молнии.

Крыша не могла выдержать такого ливня: он просачивался повсюду; сухие листья маиса, среди которых лежал мертвый ребенок, трещали, словно поленья в костре. Священник дрожал от холода; он наверное был на грани лихорадки — нужно уходить, пока он еще в силах двигаться. Женщина (теперь он уже не мог различить ее лица в темноте) снова умоляюще сказала:

— Iglesia[34].

Он понял, что она хочет, чтобы ребенок был похоронен около церкви или хотя бы положен у алтаря так, чтобы его могли коснуться ноги Христа. Это была фантастическая идея.

Он воспользовался затяжной дрожащей вспышкой голубого света, чтобы жестами изобразить, что это невозможно.

— Солдаты, — говорил он, и она сразу ответила:

— Американо!

Снова и снова повторялось это слово; казалось, у него много значений, в зависимости от того, каким тоном оно произносится: оно могло означать пояснение, предостережение или угрозу. По-видимому, она хотела сказать, что все солдаты заняты погоней, но, пусть даже так, этот ливень отрезал все возможности. До границы осталось двадцать миль, и после дождя горные тропы станут, скорее всего, непроходимыми. Что же касается церкви, то он не имел ни малейшего понятия, где ее искать. Уже много лет он не видел никаких церквей; трудно поверить, что они все еще существуют в каких-нибудь нескольких днях пути. Когда снова сверкнула молния, он увидел, что женщина смотрит на него с каменным терпением.