Николай Конрад - Очерки японской литературы

• Название: Очерки японской литературы
• Автор: Николай Конрад
• Издательство: "Художественная литература"
• Жанр: Филология
• Год: 1973

К 64 Конрад Н. И. Очерки японской литературы. Статьи и иссле­дования. Вступ. статья Б. Сучкова. М., «Худож. лит.», 1973. Труд выдающегося советского ученого-востоковеда Н. И. Кон­рада (1891—1970)—по сути, первая у нас история японской литературы, содержит характеристику ее важнейших этапов с момента зарождения до первой трети XX века. Составленная из отдельных работ, написанных в разное время (1924—1955), книга при этом отмечена цельностью науч­ной историко-литературной концепции. Вводя читателя в своеобразный мир художественного мыш­ления японцев, Н. И. Конрад вместе с тем прослеживает исто­рию японской литературы неотрывно от истории литератур всего мира. Тонкие наблюдения над ншвым художественным текстом, конкретный анализ отдельных произведений сочетают­ся в книге с широкими типологическими обобщениями, вы­являющими родство культурообразующих процессов Японии с литературами других стран Азии и Европы.  

---

Боттян — первый положительный герой Нацумэ. На­цумэ сначала считал, что главное в мире — простота и; не­посредственность. Однако жизнь, по-видимому, стала по­казывать ему, что таким людям приходится плохо. Бежать, как это сделал Боттян, тоже, в сущности, некуда: окружающий мир всюду в общем одинаков. Поэтому Нацумэ в дальнейшем поворачивает на другой путь: ста­новится изображателем человека, одолеваемого рефлекси­ей, не знающего, куда ему идти. Таким людям посвящены три романа, составляющие как бы трилогию: «Санспро» (имя) — 1908 год, «Сорэкара» («Затем») —1909 год, «Мон» («Врата») — 1910 год. К этому времени меняется и круг наблюдений Нацумэ: в 1907 году он бросает препо­давательскую деятельность (в то время он был доцентом английской литературы в Токиоском университете и про­фессором Высшей нормальной школы) и поступает на службу газетной компании «Асахи», издающей две круп­нейшие газеты «Асахи», одну в Токио, другую в Осака. Это значит, что он получает полную свободу распоряжения своим временем, может целиком отдаться писательской работе, но, с другой стороны, закабаляет себя обязатель­ством доставлять для этих газет ежегодно по одному рома­ну. Таким образом началась полоса «газетных романов» Нацумэ, сделавшая его имя исключительно популярным.

Герой первого романа — молодой студент университета Огава Сансиро, только что попавший в Токио из деревен­ской глуши Кюсю. Здесь он сталкивается с другими сту­дентами, профессорами, с окончившим курс раньше его земляком Нономура; знакомится с двумя девушками, Мймико и Йосико.

Автор рисует, как этот юноша не знает, где ему искать себя: на далекой ли родине, где осталась его старуха мать, в тиши лабораторий и библиотек, что составляет центр жизни его старшего земляка — ныне кандидата естествен­ных наук Нономура, или же в чудесном для него мире, где находятся обе девушки. В конце концов он женится на Мимико, но это не устраняет его колебаний и смятенности духа.

Герой романа «Сорэкара»—уже не юный мечтающий провинциал, а воспитанный столицей интеллигент Нагаи Дайскэ. Он встречает в Токио своего старого приятеля Хи- раока Цунэдзиро, близкого ему еще по университету, кото­рый приехал сюда из провинции, где он служил до этого. Жена этого Цунэдзиро — Мйтно, женщина, похожая на «старинную гравюру», давно уже служит предметом меч­таний Дайскэ, несмотря на то что он в свое время сам со­действовал ее браку с Цунэдзиро. Встретив ее снова, Дайскэ чувствует, что любовь овладевает им с большей силой. Но его удерживает сознание своего долга перед приятелем; с другой стороны, досаждают с проектами другого брака его родные. Дайскэ не знает, как ему посту­пить. Однажды он не выдерживает и открывает Митио свое чувство. Потом, не будучи в состоянии действовать за спиной друга, он признается во всем и ему. В результате Дайскэ теряет и любимую женщину, и друга; от него от­шатывается и его семья. Он остается один и не знает, как ему строить жизнь.

Заключительным звеном этого цикла является третий роман — носящий символическое название — «Мои» («Вра­та»). В нем герой выведен «стоящим у закрытых ворот и знающим, что он не может вернуться назад, по не знающим, как открыть ворота, как найти могучее слово, которое распахнет преграду п откроет дорогу в но­вую жизнь. У него нет больше сил, и знает он, что суж­дено ему так стоять и ждать, пока не подойдут люди сильнее его» '.

«Сансиро», «Сорэкара» и «Мон» считаются как бы некоей трилогией, поскольку онн раскрывают единый замысел автора: дать картину последовательного увядания сил в человеке. Это делается им на примере чувства любви. В «Сансиро» изображается чистое, светлое юношеское чув­ство; в «Сорэкара» — пылкая страсть зрелого мужчины, в «Мон» — угасающее чувство пожилого человека. Но автор с этим не мирится, он ощущает это увядание как тра­гедию и хочет найти выход, чувствует, что нужно войти в какие-то «врата», но не решается, да и сам не знает, что за ними.

Эта тема половинчатости, нерешительности, душевной слабости людей своего поколения н своего социального слоя становится одной из самых важных в дальнейшем творчестве Нацумэ. Отпыне его задачей становится раскры­тие душевной жизни своего поколения. Это делают произ­ведения третьего, чисто реалистического, периода его твор­чества— с 1912 по 1916 год — год его смерти, произведе­ния, считающиеся образцами психологического романа. Но эта тема духовной слабости соединяется у Нацумэ, особен­но в последних его произведениях — трплогпи «Кокоро» («Сердце»), «Митигуса» («Дорожная трава»), и «Мэйан» («Свет и тьма»), с другой необычайно важной для него темой — темой эгоизма как основной силы, управляющей в конечном счете всеми действиями человека. Тема эта раскрывается им в трагическом плане: начало эгоизма, дей­ствующее в человеке, приводит его не только к столкно­вению с окружающими, но и к конфликту с самим собой, к столкновению с другой мощной силой — моральным чув­ством, совестью.

Роман «Кокоро» вышел в 1914 году. В нем явственно обозначается стремление автора переводить конфликты своих героев в психологическую область, искать причин и путей разрешения этих конфликтов в человеческой душе, в сознании, в совести, воле или безволии. Весь сюжет «Кокоро» построен на таком чисто психологичес­ком конфликте: на сознании обманутого доверия друга. И выход из положения диктуется герою также только одним его сознанием, без участия какой-нибудь внеш­ней силы: велением его собственной совести. II если друг, честное сердце которого было вероломно обмануто, покончил с собой, то же должен сделать и обманувший его друг.

«Кокоро» — чисто психологический роман одной иден — идеи непереносимой власти совести в человеке; все дей­ствие в нем происходит, собственно говоря, в человеческом сердце: недаром роман назван «Сердце». В следующем романе этого цикла — «Митпгуса» («Дорожная трава»), изданном в 1915 году, дано как будто бы больше внешних событий, но это не означает, однако, возврата к прежнему; наоборот, стремление Нацумэ все сводить к человеческому сердцу здесь обнаруживается с еще большей яркостью: все эти события даются только как содержание души героя, проходят сквозь призму его сознания. И опять перед нами основной персонаж Нацумэ: не находящий себе пути в жизни интеллигент. Один японский критик так характери­зует героя «Мптигуса»: «У него есть прошлое, убежать от которого он не в силах; у него есть плоть, убежать от кото­рой он не в силах; у него есть пмпульсы к достижению внутренней цельности и полноты, убежать от которых он не в силах; он хочет и то и другое отбросить н не может отбросить; он хочет любить до конца и не может любить до конца; он не может подойти ни к одному, ни к другому, он сознает это и одолеваем страданьем, гневом, печалью, горечью». Именно этому, а не внешним событиям, и посвя­щен роман. II образ, выведенный в нем Нацумэ, представ­ляет собой наплучшее изображение японского интеллиген­та эпохи империалистической войны и назревающих рево­люций.

Последний роман Нацумэ «Мэйан» («Свет и тьма») им не закончен. Он был начат в начале 1916 года, а в декабре этого года Нацумэ умер.

Жизнь Нацумэ свидетельствует, что все эти проблемы и конфликты нравственного сознания глубоко пережива­лись им самим. Его неприятие той среды, в которую поме­стило его полученное образование и первоначальная про­фессия, заставило его в 1907 году порвать с благополучно складывающейся карьерой. Его ненависть к погоне за по­ложением, званием, сопряженной с прислужничеством правящим классам, побудила его в 1911 году в резкой фор­ме отвергнуть присужденный ему министерством просве­щения диплом доктора филологических наук («бунгаку хакуси»), Это же возмущение распространенным среди интеллигенции и писателей сервилизмом по отношению к правительству побудило его резко отклонить приглашение князя Сайондзи, «гэнро», могущественнейшего человека в правящих кругах того времени, который, желая привлечь на свою сторону писателей, пригласил наиболее крупных из них в свою резиденцию для беседы. Нацумэ ответил, что для того, чтобы говорить о литературе, нужно не ему идти к Сайондзи, а Сайондзи к нему. Нацумэ всячески оберегал свою независимость. Стремление к такой независимости, духовной свободе заставляло его даже отвергать всякие привязанности, проповедовать «хининдзё» — отказ от чувств. Для того чтобы ничто в мире не смогло сковать свободный человеческий дух, он стремился смотреть на мир «гарасудо-но нака» — «сквозь стеклянную дверь», как названо одно из своеобразнейших его произведении.

Все это делало Нацумэ чрезвычайно характерной фигу­рой для Японии второго десятилетия нашего века, особенно годов первой мировой войны. Его чувства и переживания были чувствами п переживаниями очень многих предста­вителей японской интеллигенции, у которых сознание и нравственное чувство не могли примириться с самодоволь­ным п наглым духом капитализма, но которые могли пре­даваться только самоанализу, удостоверяющему их, что в них самих действует темная сила, с которой они бороться не в состоянии. Отсюда п попытка найти выход в отрешен­ности, в укрытии за «стеклянную дверь». Конечно, это не выход, а, наоборот, тупик, но решить задачу — найти себе место в жизни эта часть японской интеллигенции не могла в силу своей столь явно выраженной классовой ограни­ченности.